Родная партия

– Не пон, ты сейчас на полном серьезе?

Так, Андрюша, спок! Не нападай на додика. Возможно, Ване присущ особый тип юмора, как в моей эпохе, и меня пытаются по-жесткому забайтить. Не гони на него волну, так как слишком многое зависит в эти минуты.

– Если невозможно, то тогда разговор окончен, – потухшая сигарета полетела в урну.

Он сказал всерьез. Сгорю со стыда.

– Стой, стопанись. Иван, я же правильно тебя понял?

Мой собеседник хитро улыбнулся.

Мне остается только согласиться. Ревности тут не место, так как изначально обусловились о взаимной свободе. Весь раскрасневшийся от непонятных чувств, я без слов подал согласие. Намека оказалось достаточно. Иван обещал на днях попытаться решить мою просьбу:

– Пойду домой. Чемодан предстоит собрать. Раз состоится командировка в Берлин, то подготовлюсь ко всему заранее. Будь на связи.

Кринж! Он шел и растворялся в темноте, а я всё ещё находился под глубочайшим впечатлением.

Лира будет в шоке, если узнает о нашей сделке.

Глава 9. Рефлексия

Второе июля 1985 года. Вечер, жара, поет магнитофон. Дверь закрыта, в комнате из голосов — только я и Пугачева. Ручкой по бумаге, строка за строкой.

Алла жестоко назидает:

А мир устроен так, что всё возможно в нём,

Но после ничего исправить нельзя!

Дорогой дневник! Мне не подобрать слов, чтобы описать ту боль, которую я испытывал последние два месяца. Прости меня, пожалуйста. Не писал после аварии ни одной буквы. Словил страшный испуг за тебя — чемодан продолжительное время находился в руках неизвестных лиц. А если прочли? Накопилось много переживаний. Нужно высказаться, слить накопившееся, обдумать и проработать проблемы. Обо всём по порядку.

Сперва пришлось восстановиться в больнице. “Семья” после случившегося находилась в ужасе: перепуганные и напряженные, они настояли на госпитализации и отдыхе. Я не сопротивлялся, напротив, вжился в роль пострадавшего и смело принимал лечение.

Естественно, что никакой правды об аварии им не рассказал. Если бы они узнали, что КГБ через водителя пытались установить прослушку, если бы всплыли разговоры того вечера, то последствия оказались бы катастрофическими. Уж не знаю, куда бы повезли меня в первую очередь — в Кащенку или Лефортово.

Отныне истина зациклилась на двоих, то есть на мне и Леониде.

Затем случилась подковерная игра в комсомоле, когда у некоторых из скрытных недругов, узнать чьи имена мне ещё предстояло, возникло откровенное желание выпнуть из ЦК. Попадос. А говорил себе: “Пусть болтают, пусть сплетничают, пока не навредило, обращать внимание не стоит!” Сережа Курочка подозрительно жал плечами, стоило только поднять вопрос о том, что же произошло в мое отсутствие, но в итоге очень быстро примкнул к моей команде защиты. Ну настоящий бро.

В политике, если дом закрыт, а народ не заглядывает в окошко с задернутой шторой, волки рвут оппонентов на кровавые куски. По-русски ли так себя вести? Забить так жестоко, чтобы человек даже всплакнуть не успел — коробку в руки и вали, вдобавок накидают пинков. Как же это бесило в моем мире, когда работал баристой в мелкой кофейне. Вложился в неё душой, но никто ничего не заметил. Стоило один раз косячнуть, и самым токсичным способом вынудили уволиться.

У меня не оставалось выбора, кроме как обратиться к тому, кто имел прямой доступ к Мишину. В конце концов, именно Григорий Максимович кичился передо мной тем фактом, что с его протекции я оказался заведующим отделом в ЦК комсомола. Перелистни страницу, и сможешь прочесть запись из того самого отвратительного утра: “Никому не нужен алкоголик и маргинал. Зажравшийся. Тебе ничего не пришлось добиваться самому”

Обидненько прозвучало, хоть ко мне данные ярлыки относятся лишь по факту принадлежности физического тела “Андрея Ивановича”. Если честно, тот конфликт меня сильно травмировал. Обошлось без слез и страха. Замкнутость. Унижение. Отталкивающее движение. Вот так бы описал самочувствие.

В общем, предстоял серьезный и максимально некомфортный разговор с Григорием Максимовичем. Опасение, что он опять взорвется и устроит махач, было не беспочвенным.

Он слушал без укоров, комментариев и обвинений. Уже тогда ему было известно о моей скорой свадьбе с Лирой, поэтому чувствовалось заметное колебание в его отношении ко мне: внешне отец “Андрея Ивановича” демонстрировал прежнюю холодность и суровость, но внутри него что-то тормозилось, останавливало от долженствующих выпадов вроде этого: “Как сын директора ведущего автомобильного завода страны, ты должен то-то и то-то”. Возможно, он частично винил себя за просходящее в комсомоле, так как старался удержать под присмотром врачей как можно дольше.

После того, как я пересказал ему происходящее в комсомоле, Григорий Максимович позвонил с домашнего кабинета, прямо при мне заговорил с Мишиным. Комсомольский биг босс охотно приветствовал директора автозавода. Казалось бы, кто по иерархии должен быть выше? Первый секретарь комсомола, думал я. Но в советской номенклатуре должности с большим названием могут иметь маленький вес. Например, известный кейс с Шелепиным. Хочешь избавиться от оппонента? Отправь в советский профсоюз. Либо скинь в комиссию ЦК КПСС по сельскохозяйственным вопросам, как сделали с Лигачевым. Это реально авгиевы конюшни. Попробуй сделать рентабельным и эффективным советский колхоз!

В тот момент казалось, что отец “Андрея Ивановича” решил приобщить меня к сакральному. Прежде всегда указывали на дверь, когда предстоял телефонный звонок. Лишний опыт никогда не навредит, раз задался целью идти наверх.

Телефонное право содержит известный только посвященным ритуал. В детстве я отдыхал в Турции, где посетил рынок. Полагаю, что он был самый обычный и стандартный для тех мест. Так там сразу наблюдается восточный культурный код. Нужно играть. Нельзя оскорблять торговца прямолинейностью. Танцуй с ним в одном движении. Соблюдай ритуал. Это напомнило мне, когда я следил за телефонной игрой “отца” и биг босса. Происходивший в течение получаса разговор двигался по следующей формуле: обмен товарищескими любезностями, душные вопросы “Как дела?” и “Как в семье?”, обсуждение рабочих задач — деятельность заводского комсомольского комитета, успехи в социалистическом соревновании. Наконец, доходят до главной сути.

Мишин, как мужчина принципиальный и не искавший выгоды в ссоре, подключился к конфликту. На мой взгляд, сработал ещё один факт. Биг босс комсомола всё-таки с брежневской закалкой. Политики такого типа предпочитали удержание баланса между группировками, нежели генерировать хаос в элите. На самом деле, не самый сложный вывод, если посмотреть на кадровые изменения при Леониде Ильиче. Проще говоря, они минимальны.

Телефонным правом мной получен мощный перевес — первый секретарь ЦК ВЛКСМ авторитетом сковал дальнейшие действия в Секретариате. Правил в подобной игре не существовало — дерись как хочешь, победителя не судят. Наоборот, ему с заискиванием смотрят в рот. Элитарная всклока выглядела мелочной по сути, но пагубной по последствиям. Я смеялся, когда на совещании один толстенький серый пиджак захотел “обсудить ненормальное положение товарища Озёрова”. Мишин быстро осек придурка: “Совещание завершено”. Пока он приходил в себя от удивления, я намеренно уронил его на выходе, вместе с папкой для бумаг. Ой-ой, какая печалька, какой неосторожный товарищ Озёров!

Большое возмущение, недовольство, хамство… и единичный листок с подготовленным докладом в моей руке. Ха! Зумер победил скуфа.

Но нейтрализация текущей атаки вовсе не означет полное установление безопасности. Помимо того, что КГБ имеет вопросы к “Андрею Ивановичу”, в комсомоле я превращаюсь в нежелательную фигуру. Сколько ещё телефонных звонков может случиться по моей оплошности? Ведь на каком-то из них скажут: “Достаточно, Григорий Максимович, в высшей инстанции принято принципиальное решение…”