Родная партия

– Товарищ Верховный главнокомандующий Вооруженных Сил СССР! Полная боевая готовность. Ракета готова к пуску.

– Пуск.

– Есть пуск!

Ракета полетела в небо, всё превратилось в черно-белое, а потом загорелись кирпичи на стенах Кремля.

Снова срыв кадров. Иду через толпу журналистов, а они всё кричат:

– Господин Озёров, как вы относитесь к своей отставке?

– Андрей Григорьевич, тяжело ли уходить после развала страны?

– Пожалуйста, ответьте: вы несёте вину за распад СССР?

– Андрей Григорьевич, где Михаил Сергеевич Горбачев? Если он жив, почему его не покажут?

– Расскажите о своем будущем, Андрей Григорьевич!

Кадр порвался на две части, белая линия понесла куда-то вперед. Картинка теперь со стороны. Избитое тело несут по синему коридору. Солдаты в шеренге немо наблюдают, четверо выходят из строя, берут автоматы со стола и двигаются позади. Избитого оставляют у стены, принуждая стоять ровно.

– Умри по-мужски, предатель рабочего класса, паскуда капиталистического мира! – командир резко махнул, и солдаты выставили дула на расстрельного.

Новый вид – ночная комната. Темная фигура человека приближается ко мне. Это лицо мне знакомо, это была Лира, голая и раскованная, обнимающая меня всеми клетками своего тела. Она что-то произносит, но я не слышу, и возмущенная аудитория тоже не слышит – криком требует прибавить звук. Весь экран накрывает влажный поцелуй, камера приближается всё ближе и ближе.

– Ну хватит! – ведущий махнул планшетом. – Андрей, что скажете? Вы действительно считаете себя спасателем? Вы герой?

– Не знаю, ведь я ещё ничего не сделал.

– Вот именно, ничего не сделали, – крикнул кто-то из толпы. Люди зашумели, ведущий вскрикнул про порядок в зале.

– Я застрял в июле 1985 года. Как вы можете просить от меня того, чего ещё не было? Показанные события для меня открылись вместе с вами.

– Михаил, Миша, угомони зал, – Кротопоров взял микрофон, прочистил горло и бросился в атаку. – Миша, дай высказаться. Спасибо. Обратите внимание, дамы и господа. Андрей не извинился перед нами. По-русски, так сказать, наш герой – херой, просто лох обыкновенный. Он вообще никакой вины за собой не чувствует. Знаете, это потерянное поколение России, которое не хочет служить верой и правдой. Тридцать лет потеряли, тридцать лет школа не воспитывала патриотизму. Зумеры живут в деструктивных ценностях, это потенциальные вредители, будущие жертвы вражеских разведок. Что я могу сказать? Нам никакие попаданцы не нужны. России не нужен попаданец, нашим союзникам не требуется попаданчество. Идет гибридная война, мы в осадном лагере, все должны работать на фронт, на армию, на устав победы. Точка!

– Господин Кротопоров, посмотрите на юношу, – Гузеева взяла слово. – Ну слушать невозможно, ну посмотрите вы на него. Он – ребенок! Ну время такое, инфантильность, позднее созревание, это современное по-ко-ле-ние. Кого он там будет отстаивать? Пусть развивается в прошлом, вырастет, станет ответственным мужиком, вернется в наш год.

Кротопоров отмахнулся.

– Мне кажется, никто из вас не понимает, кто такие зумеры, – заявил мелированный Karton и тут же получил вой возмущения.

– Тебя вместе с ним надо отправить защищать Родину, – укорил генерал блогера.

– Пожалуйста, соблюдайте мои границы…

– Границы ты должен соблюдать, парень с крашенной гривой. Ты хоть знаешь, с кем разговариваешь сейчас? Зумеры – это непоротое поколение. Задачи как выполнять будут? Как? Вы сами видели, как он отнесся к ветерану в вагоне.

– Можете прокомментировать? – ведущий зацепился за тему.

– Дал ему интернет не от чистого сердца, а так, на отвали.

– Как же Андрей должен был правильно поступить?

– Телефон свой отдать, – Кротопоров хлопнул рукой по креслу. – Нечего жлобить герою. Он должен стоять по стойке смирно, едва завидев его.

Аплодисменты.

– Прошлое не изменишь никаким попаданцем, – Кротопоров с каждой новой фразой раздувался, как жаба. – Надо воевать в настоящем с Трампом, понимаете? Чтобы больше не было эксцессов, выдвигаю инициативу: лишить временно гражданства зумеров, пока они не защитят страну. Вот мое предложение.

Аудитория заопладировала, Kartonа сразил не прекращающийся тик на оба глаза.

– Кротопоров, ну угомонитесь же наконец! А что мы тут будем с вами разговаривать, когда Андрея никто не спросил, хочет ли он отправиться попаданцем?

У меня склеился рот. Одно мычание вместо слов. Минуту спустя, когда все орали на всех, пол загудел, задрожал – разверзлась трещина, из нее выползла наружу черная пузыреобразная бомба, вся в проводах и с таймером.

– Как неожиданно, но ничего не поделаешь, – пожал плечами ведущий. – К сожалению, темпоральное возмущение почти растворилось, дамы и господа, нам придется попрощаться с героем сегодняшней программы. С вами был Михаил Сбитнев.

Взрыв.

Поезд резко остановился, засвистели тормоза. Известили: “Станция “Молодежная””. Я, только очнувшись, ринулся на выход. Сразу у вестибюля метро поймал такси, направился в сторону ЦКБ с пакетом свежих продуктов.

Голова всё ещё болела, но приходилось терпеть. Подруга Виктории Револиевны любезно заносила обезболивающее, привезенное из Италии с последней поездки, и оно здорово помогало. В больнице, как и Леонида, меня несколько раз обследовали, обтыкали приборами, но ничего серьезного не нашли. Водителю повезло гораздо меньше. Хорошо, что остался жив. Всё могло закончиться гораздо хуже. Например, смертью.

В палате было пусто, но чисто, всё съедалось белой краской. Мой водитель лежал, постанывая, я же тихонько присел рядом.

– Здравствуйте… Андрей Иванович.

– Добрый день, Леонид. Уже Григорьевич. Считайте, что скоро им буду.

– О как, – на израненном лице водителя появилось смущение.

– Возьму от отца, который воспитал. Настоящего не знаю и не помню. Григорий Максимович давно об этом мечтал.

– Вот оно что…

– Как вы, Леонид? Я ненадолго, предстоит ещё одна встреча. Держите пакет, крепите здоровье.

Я помог ему приподняться и подложил подушку за спину.

– Да нормально! Не переживайте. Синяки сойдут. Вон, у вас уже лицо совсем чистое. Только похудели вы что-то, Андрей Иванович, то есть Григорьевич.

– Слежу за здоровьем. После случившегося мать никуда не отпускает. Перепугалась.

– Понимаю. Вы её пожалейте.

– Жалею вот. Никуда не хожу.

Леонид умолк, и я вместе с ним. Понятное дело, что ему некомфортно. Тему не поднимаю, так как нет ясности, прослушивается ли палата. Лучше быть осторожным.

– Вы поправляйтесь. Я жду вас на службе.

– Меня разве не уволят? – от удивления он поднял брови. – За такое обычно партбилет и на стол.

– Вы спасли нас и никого не убили из прохожих. Кто ж знал, что тормоза откажут в дороге?