Рокоссовский: терновый венец славы

– Это же приказ.

– Приказы отдают люди, а чтобы приказывать, надо иметь голову, - сказал Рокоссовский и подошел к аппарату ВЧ.
– Я сейчас переговорю с командующим округом Кирпоносом.

– Михаил Петрович, это Рокоссовский. Здравия желаю!
– сказал в трубку комкор.
– Насчет отправки артиллеристов с материальной частью на полигон, видимо, получилось какое-то недоразумение. Я так понимаю.

– Никакого недоразумения нет. Все идет по плану Генерального штаба. Я должен завтра доложить об исполнении приказа.

– Обстановку на границе хоть кто-нибудь учитывает?

– Наверху больше информации, и им виднее.

– Извините, а мы что, пешки? Приказ этот я выполнять не буду.

– Как это не будете?

– Докладывайте в Москву и снимайте с должности или же отменяйте приказ.

– Товарищ Рокоссовский, мне говорили, что вы вежливый, , исполнительный командир!

– Михаил Петрович, докладывайте в Генштаб, что я не выполняю приказ.

– Докладывать я не буду. Что вы предлагаете?

– Мы с Масловым сделаем все, чтобы отработать упражнения на месте.

– Добро, отрабатывайте... Если что, отвечать будете вы.

– Я ответственности не боюсь. Спасибо.
– Рокоссовский положил трубку и прошелся по кабинету.
– Скажи, Алексей, что с нами творится? Мы что - загипнотизированы фюрером фашистов?

– Н-ну, нёт, наверное, - замялся Маслов.

– Как это нет?
– Рокоссовский уселся за стол, взял карандаш и начал чертить на бумаге какие-то закорючки.
– В пограничном районе Киевского особого военного округа происходят невероятные вещи. Через границу шмыгают неизвестные лица. В пограничной полосе разгуливают на автомашинах переодетые в штатское немецкие офицеры, получившие разрешение не от кого-нибудь, а от самого правительства. Видите ли, немцам приспичило разыскать и эксгумировать захороненных якобы здесь военнослужащих. Что это?..

– Да, тут явная неувязка.

– Скажи, Алексей, почему нам запрещено стрелять по немецким самолетам, нагло нарушающим границу?

– Что я могу ответить?
– сказал Маслов.
– Помните, сколько мы возились с двумя самолетами, вынужденными совершить посадку? Казалось бы, шпионаж налицо: новейшая фотоаппаратура, на пленках засняты мосты, железнодорожные узлы. Я не знал, куда себя деть, когда получил из наркомата обороны распоряжение: самолеты с немецкими офицерами отпустить и сопроводить до границы двумя нашими истребителями.

– Как понимать все это?
– с возмущением произнес Рокоссовский.

– Ума не приложу.

– Алексей Гаврилович, ты же у нас «академик», скажи мне, пожалуйста, зачем мы сосредоточили нашу авиацию на передовых аэродромах и расположили склады центрального подчинения в прифронтовой полосе? Мы что, собираемся наступать?

– Вроде не похоже. Эти действия не поддаются логике.

– А ты утверждаешь, что мы не загипнотизированы Гитлером, - сказал Рокоссовский и вышел из-за стола.
– Ну что ж, давай, дорогой мой начштаба, покумекаем над тем, как выполнить артиллерийские упражнения.

2

Немилосердно жгло июньское солнце. Река Случь, вдоль которой растянулся Новгород-Волынский, сузилась, обмелела -воробью по колено.

Рокоссовский возвращался на машине в штаб корпуса после посещения танковой дивизии, где проверял ее боеготовность. По темному сосновому лесу дорога бежала навстречу, как бесконечная серая лента. Расстроенный вконец старыми малобоеспособными танками, он с грустью думал о том, что если начнется война, то нечем будет встречать фашистов. Он дал две недели на то, чтобы отремонтировать изношенную технику, - но легко отдавать приказы, а вот как их выполнять, когда запчастей с гулькин нос? Он никогда не ожидал, что в таком плачевном положении окажутся механизированные войска, главная ударная сила в Киевском особом военном округе. «Надо срочно ограничить использование танков для учебных целей, - подумал он.

– Может быть, хоть так сохраним кое-какой моторесурс».

Лесная чащоба расступилась сначала березовой опушкой, затем широким полем пшеницы. В ветровое стеКло машины било солнце, слепило глаза.

Он вышел из машины. Горячим, немигающим глазом стояло солнце в зените. Тревожно-безлюдным было пшеничное поле. У дороги, в листьях раскидистой дикой яблони, пряталась от жары какая-то маленькая птаха, поминутно кричавшая: цви-и, цви-и, цви-и! Возможно, она почуяла опасность для находящихся где-то рядом птенцов. Белый, с черными крапинками мотылек, взвился из-под его ноги и, кружась, скрылся на поломе усатой пшеницы.

Проехав еще около десятка километров, Рбкоссовский заметил на поле запряженную пару лошадей, а за ней, налегая на ручки плуга, шел крепкий, загорелый мужчина в белой рубашке с завернутыми рукавами, в сапогах, в соломенной шляпе, из-под которой выбивались курчавые клочья светлых волос.

– Здравствуйте, - сказал Рокоссовский.

– Здравствуйте, - остановил лошадей пахарь.

– Что же один, почему не помогают колхозники?

– Я не в колхозе, живу на хуторе. Повозились со мной в 40-м и отстали.

– Под пшеницу?
– кивнул комкор на вспаханный клин.

– Нет, под озимую рожь, - ответил мужчина и, сняв шляпу, достал из нее пачку сигарет.
– Курите?

– Да, спасибо, - ответил Рокоссовский, прикуривая.

Они присели у дороги на траву и задымили.

– Вижу, вы большой армейский чин, - глянув на Рокоссовского, спросил пахарь.

– Да, не маленький.

– Тогда скажите мне, — затягиваясь дымом, сказал мужчина, - успею я посеять рожь до войны?

– В поход собирайся, а жито сей, - улыбнулся Рокоссовский.

– Ну, а если серьезно?

– Как вас звать?

– Степаном.

– Так вот, Степан, судя по всему, войны с немцами нам не избежать.

– Я тоже Так думаю, - холодно заметил Степан.
– А скоро?

– Думаю, скоро, - ответил Рокоссовский, глянув на часы.
– Мне пора.
– Он попрощался с пахарем и направился к машине.

– Но-о!
– крикнул Степан, и лемех плуга довольно быстро врезался в землю. По блестящему железу потекли ручейки серой, как мелкий порошок, земли.

В штабе корпуса коикора встретил Виктор Феодосьевич Леонов.

– Константин Константинович, вы читали сообщение ТАСС от 14 июня 1941 года?

– Нет, не читал.

– Вот, прочтите!

Рокоссовский, прочитав сообщение ТАСС, изменился в лице: глаза его были широко раскрылись от удивления, бгюви поднялись, губы сжались.

– Ну и как?
– осторожно спросил Леонов, заметив расстроенный вид комкора.

Тот долго молчал, опустив голову, а потом, окинув тяжелым взглядом Леонова, сказал: