Роман… С Ольгой

— Искусство! — Ольга поднимает подбородок и гордо выставляет его вперед. — Литература. Живопись. Театр. Балет. Фотография. Фокусы. Эквилибр, — перечисляя, постепенно уменьшает громкость, понижая, огрубляя тон. — Талант! Вы талант, вероятно, в медицине. Но наглое враньё — не Ваш конёк. Не опускайтесь, девочка, до пошлости такой. Юрьев, — обращается, поворачивая ко мне застывшее будто бы в посмертной маске размалеванное лицо, — зачем нам это всё? Ты хочешь спать с девочкой? Тебе нужно моё разрешение?

У меня дрожит щека и рассинхронно двигаются веки. Я, видимо, моргаю поочередно каждым глазом, оттого размыто вижу всю картину, но её… Её красивые глаза, сейчас безобразно подведенные угольной пылью и зассанным псинами песком, проникают в мою душу, вынуждая застыть, изображая покорного солдата, который обязан своим спасением и жизнью абсолютно незнакомому человеку.

— Что? — Василиса взвизгивает, а Никита глупо скалится.

— Я отпускаю тебя, — Ольга поднимается.

«Не смей» — беззвучно двигаю губами и закрываю медленно глаза. Я засыпаю… Умираю… Отлетаю в ад… По глупости и скотскому желанию…

Я за столом сейчас один! Василиса ушла после того, как жена любезно выдала карт-бланш на отношение со мной. Никита шустро отвалил, когда я на одну минуту не сдержался и показал своё истинное лицо, подавшись на него вперёд и зашипев «Найду, паскуда», со звериным рыком сбросив маску добропорядочного человека, я снова стал тем, кто десять лет назад из-за на одно мгновение утраченного самообладания, чуть не лишил себя всего: драгоценной свободы и любимой женщины…

— Вон! — рычу на баб, столпившихся перед вытянутым по горизонтали мыльным зеркалом в женском туалете.

«Ай! Ой! И-и-и-и!» — визжат размалеванные суки.

— Вон, сказал! — уменьшаю голос и демонстрирую тёмно-красную обложку внутри отсутствующего удостоверения ревнивого служителя закона. Великолепно, а главное, судя по успеху предприятия, талантливо изображаю хитро вырезанного «товарища Бендера», когда-то завернувшего в торговую лавку за дармовым зелёным луком и свиным паштетом. — Юрьева, останься! — сиплю, пока девки обегают мою фигуру и вылетают из уборной, как пробки из наспех взболтанной бутылки.

— Кто бы сомневался, — хмыкает жена и отходит, двигаясь задом к подоконнику огромного запыленного с обратной стороны окна. — Юрьев, Юрьев, Юрьев… Замашки смотрящего остались… Вспомнил прошлое?

Жена не боится! Никогда не боялась. Потому что я не страшный? Не кошмарный? Не безобразный? Нет! Я ни разу не пугал её. Оля знает, что я не смогу ударить женщину. В каких бы ситуациях мы с ней не оказались. Однозначно — нет! Но иногда, откровенно говоря… До зуда в ляжках… Хотелось!

— Довольна? — мягко наступаю, сокращая расстояние.

— Да, — с ухмылкой тихо отвечает.

— Зачем согласилась?

— Интересно стало.

— Зачем притащила мудозвона? — ближе подхожу.

— Ты ревнуешь, Юрьев?

— Зачем?

— Ты меня ревнуешь?

— Да.

— Удел слабых, — глубоко вдохнув, сожаление выдыхает.

— Я слабый, Оля, — продолжаю наступать.

— Слизняк!

— Тварь! — на ходу придумываю себе уничижительные клички, потому как с ней по-другому не имеет смысла в этом месте разговаривать.

— Подонок! Трус!

— Да, — становлюсь нос к носу. — Да, да и да! Ты права, детка. Я мразь! Отставник поганый!

— Отпусти, — Ольга дёргается, я же предусмотрительно выставляю руки по обеим сторонам от её головы. — Юрьев, кому говорю?

— Красивая! — теперь шепчу, закрыв глаза.

Не могу иначе… Как ни стараюсь, не выходит. Боюсь ослепнуть от красоты, которую «ядерный реактор» в безобразно красном платье излучает. Она фонит, плюется радиацией, задевая смертельной дозой всё тело, а не только специально выставленное к ней лицо.

— Подонок, — жена жалко всхлипывает.

— У тебя идеальные черты, солнышко, — мои ресницы двигаются, сейчас я вижу свой любимый сон, в котором бесконечно счастлив с этой сложной женщиной. — Роман… Роман с тобой, любовь моя… Длиною в…

— Юрьев, посмотри на меня, — её ладони оглаживают мои скулы, подушечки больших пальцев растирают слёзы моих глаз. — Рома, я… Тебя прошу. Открой глаза. Ну же!

— Роман с Ольгой! — прыскаю и сильнее зажмуриваюсь. — Надо же, как тут всё совпало. Кто постарался, а?

Там, после того как пережаты все внутриглазные сосуды, я просматриваю свои слайды, на каждом из которых мы счастливы, беззаботны и юны.

— Я справлюсь, Лёля! Всё вынесу и переживу, чтобы быть с тобою рядом. За твою любовь стоит бороться. Клянусь…

— Тварь! — её пощёчина моментально отрезвляет, вырывая с корнем мой язык. — Они убили меня один раз, а ты…

— Я смогу! — перебив, настырно продолжаю.

— А ты насилуешь меня на протяжении долгих десяти лет и не прекращаешь муку, настырно наращивая мощь, при этом стократно увеличивая силу. Всё только портишь, усугубляя и без того херовую ситуацию своим каждодневным присутствием со мною рядом… Уходи, прошу!

И это не могу… Любима-а-а-ая!

«Сколько раз пытался?» — считаю про себя, пока захожу на глубину, толкаясь пахом, животом и грудью в штормящую волну.

Попыток ведь не сосчитать… Уходил, как правило, взъерошенным и гордым кобелём, а возвращался побитым, искусанным взрослыми собаками и блохами щеночком. Плевал на всё, закидывал в сумку вещи, хлопал дверью, швырял ключи, про себя грязно матерился, проклинал Судьбу, а после…

Возвращался к Оле под любимое крыло!

Море шлёпает по подбородку и тут же мягко прикасается к шершавой коже, успокаивая к чертям растрёпанные нервы. Приятно щекоча, лаская, целуя и вылизывая челюстные кости и мочки ушей, нежит, словно несмышлёныша. Куда иду? Уже не ощущаю землю, камни и донный песок под ногами, по-прежнему обутыми в кожаные туфли. Костюм затрудняет каждое продвижение в морскую глубину: карманы наполняются водой и тянут, заставляя выставлять руки, расправляя их, как крылья глубоководной манты.

Тяжело… Больше не могу… Сил не осталось… Надо бросить всё. Уйти к херам… Нет, ничего не выйдет!

«Чёрт!» — посмеиваюсь, представляя, как основательно испачкаю йодированной солью, прилипчивым песком, скользкими водорослями и морской водой салон своей машины. — «И пёс, как говорится, с этим! Всё одно, лишь бы с Ольгой рядом, только со своей Судьбой»…

Мой нервный срыв и глупое намерение — дурное дело. Не осознаю реальность — воспоминаниями живу, а хочется всмотреться в будущее. А вдруг? Вдруг нам повезёт. В конце концов, кому какое дело? Она права. Я мучаю себя — насилую её. Пора — как ни выкручиваюсь и отмахиваюсь — прекратить нам эту пытку.