Роза ветров

– Ну вот и поясните.

– И ментам заодно?

– А что плохого?

Федору надоело переговариваться через коридор, и он двинулся в ванную следом. Там как раз многострадальный Жук подставлял спину под пропитанный антисептиком тампон. Бинт сброшенной змеиной шкурой валялся на полу, и Наполеон, сноровисто работая ножом – которым пользоваться ему было явственно удобнее, нежели ножницами – срезал второй бинт. Прежде Федор полагал, что бинты надо разматывать, однако, поглядев, как те выглядят, и, более того, что под собой скрывают, спешно точку зрения изменил.

– Что с тобой делали?.. – спросил он тихо, привалившись к косяку двери. Жук обернулся через плечо и усмехнулся невесело.

– Ничего непоправимого: видишь же, хожу, с тобой болтаю, сле…ааааа, мать твою, Нап!

– Это не я, - отозвался тот, действительно стоящий в шаге и копающийся в коробке с красным крестом на боку. – Рука подламывается?

– Она.

– У тебя трещина в кости. Или почему, ты думаешь, я ее перемотал?

– Я думал – потому что там еще одна дыра…

– По сравнению с твоей спиной это даже не цветочки, а так, саженцы. Давай-ка, сядь, что ли. Не нагружай руку…

– Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны, - проворчал Жук в ответ, но на пол опустился и ссутулился, выставив напоказ все ужасы, какими могла похвастать его спина. Федор, наблюдая отстраненно за происходящим, снова подал голос:

– Почему бы вам не попробовать еще одно место, где требуется охранка?

– Потому что, - охотно пояснил ему рыжий Бонапарт, - все эти… les bureaux

cвязаны между собой и собирают информацию о друг друге.

– И?

– Наш шеф там не последний человек. Думаю, если мы вдруг воскреснем и примемся маячить еще за чьей-нибудь спиной, ему может показаться, что его интересы ущемлены.

– И в чем же именно?

– Не знаю. Просто ставлю себя на его место: мне бы это показалось.

– А если…

– Федь, - мягко, как мог, произнес Жук. – Мы люди очень простые. Из тех, знаешь, про которых говорят, что они как табуретка.

– Ага, и читаете Цицерона…

– Цицерон еще никому не помог обустроиться в жизни. Просто книги – это единственное, что уравнивает нас с прочими людьми. Читают, по сути, все.

– Некоторых еще и заставляют, - ввернул Бонапарт, не отрываясь от своего занятия. Он выглядел сосредоточенным на своем деле, но явственно не пропускал ни слова из сказанного.

– Точно.

– Ну, общеизвестно, что люди начинают ценить нечто лишь тогда, когда это у них отнимешь…

– Ну вот считай, что мы как раз такие. Книги – это все, что нам доступно. В этом, так называемом цивилизованном мире, сложно проложить путь, не имея бумаг об окончании какого-либо высшего учебного заведения, думаю, ты в курсе? Ты же и сам студент? Ну вот. Перед тобой два человека, один из которых пошел работать после девяти классов, потому что есть дома было нечего, а второй ничего не помнит о себе до службы в Легионе. В том числе и учился ли он где-либо или, возможно, получал профессию… Одним словом, Фэодор, - в устах рыжего француза его имя вдруг обрело какое-то элегантное неаполитанское звучание, - наши умения равны умениям наших тел. Все, чем мы можем заработать на жизнь, так или иначе связано с применением физической силы. Читал ты Овидия или Адама Смита – никого не волнует.

– Но… - его собеседник поскреб затылок.
– Мне казалось, вузы для того и существуют?.. Чтобы оценить степень умений, нет?

– Степень умений?.. – Наполеон сощурился. – Если бы можно было провести сравнительное соревнование: скажем, лучшего выпускника факультета менеджмента и никому неведомого меня, взяв совершенно мизерный стартовый капитал – или даже без него! – мы уже через год узнали бы истину.

– Мой братец полагает, что он крут, - вздохнул Жук. – Крут с большой буквы «к», а так как в армрестлинге ему удается одержать верх через раз, он решил состояться на экономическом поприще.

– Не пугай людей такими тирадами, - похлопал его по плечу рыжий. – Шеф зелеными пятнами пошел, когда ты выговорил слово «конгруэнтный».

– У меня просто хорошая память. Ну, что ты возишься, все уже?

– Ты же знаешь, что нет. Сиди, терпи.

– Ментовка? – выдал, все еще пребывая на своей волне, Федор. – Вы ведь умеете то, что там востребовано. Например, стрелять… - он припомнил, как Бонапарт угрожал ему пистолетом при первой их встрече-знакомстве. Федор потом спрашивал его на счет оружия – деликатно осведомился, есть ли разрешение на ношение и еще кое-какие необходимые моменты. Наполеон растянул в улыбке губы и жестом фокусника извлек обсуждаемый предмет на всеобщее обозрение.

– Этот? – вздохнул он. – О, Фэодор, тут всего один патрон. Шеф оставил нам прощальный подарок, для того чтобы я мог пристрелить брата, дабы тот не мучился. Или застрелиться сам. На выбор.

Федор припомнил этот диалог, и его передернуло.

– Обращаться в ментовку?
– тем часом продолжал развивать свою мысль собеседник.
– «Здравствуйте, я работал на типа, о котором ничего вам не скажу, у меня нет доказательств, но я уверен, вы поможете мне с этим! Кто я? О, все мои бумаги у типа…»…

– Да нет же. Пойти туда работать.

Оба гостя уставились на Федора с одинаковым выражением опасливого недоумения.

– Исключено, - буркнул Жук.

– Ничуть не исключено. Ты даже еще не пробовал!

– Он пробовал, - тихо ответил Нап и снова похлопал по плечу Жука. Судя по всему, того подобный жест успокаивал. – Он пробовал.

– А ты? – Федор перевел взгляд на «корсиканца», и тот лишь пожал плечами.

– Что мне-то там ловить, я ведь даже языка вашего не знаю в совершенстве.

– Ты знаешь слова типа «фигня» или «оболтус» - этого более чем достаточно, чтобы изъясняться, - вздохнул Федор.

– У вас тут так принято?

– Ты где пробовал, дитя галлов? Небось, в каком-то небольшом городке, где все друг друга знают?

– Я посчитал это логичным.

– Выкинь свою логику: у нее истек срок годности. Пробовать надо в таком большом муравейнике, как тут, где никому нет до тебя никакого дела.

Последовал привычный уже молчаливый обмен взглядами между родственниками по сговору.

– Вien, - кивнул рыжий и более не сказал ни слова.

*************

Утро понедельника напомнило Федору, что занятия еще никто не отменял. Он наскоро пожевал что-то на кухне – «французский император» штурмовал кухонную плиту с завидным упорством и, судя по всему, любил это дело – и полетел на остановку. До четырех дня торчал на парах, чувствуя себя, как первоклассник, которому накануне подарили хомячка. Или попугайчика. Или какую-то другую живность, о которой он переживает, как она там, без него, одна-одинешенька…