Рождённая на стыке веков

– Хм… значит, по хорошему признаваться не хочешь? Жаль, не хотелось бы калечить такое красивое тело. Гоша? Давай, – с безразличием сказал Савелий Иванович.

Гоша оскалил зубы и с такой силой ударил меня по лицу, что я скатилась со стула. Но Гоша тут же схватил меня за плечи и усадил обратно. Следующие удары я переносила, сжав зубы, но стон непослушно вырывался из груди. Не удержавшись, я вновь упала, подняться сил не было. Наверное, Гоше было не привыкать, но поднимать он меня не стал, он стал меня пинать сапогами. И делал он это с каким-то злорадством, улыбаясь. Так поступают садисты, которым доставляет удовольствие причинять боль и страдание другому.

Видимо, я потеряла сознание, тела своего я не ощущала, всё было словно в тумане, удар сапога пришёлся и по лицу, глаз закрылся, да и вторым глазом я почти ничего не видела, только смутные очертания. Когда пришла в себя, почувствовала холод от бетонного пола. Попыталась встать, не получилось, тело меня просто не слушалось. Не знаю, сколько я так пролежала, день, два.. а может больше. Раз в день приносили заплесневелый кусочек хлеба и воду. Есть не могла, раны и кровь на губах, засохли, причиняя страшную боль. Тело было в синяках и ссадинах, платье было разорвано основательно.

– Хоть бы я умерла, отмучилась бы, – подумала я, когда железная дверь с шумом открылась.

– Рахматова? На допрос, – услышала я.

– Значит, слышу, – подумала я, пытаясь подняться.

Солдат, что стоял надо мной, видя моё состояние, нагнулся и помог мне встать.

– Спасибо, – пробормотала я с трудом, пытаясь взглянуть на парня.

– Да расскажи ты им, что они просят, убьют ведь, – с сожалением сказал солдат, с винтовкой за спиной.

– Умоляю! Застрели меня! Я не выдержу больше. Я ни в чём не виновата, поверь мне, – хриплым голосом, сказала я, пытаясь схватить его за руку.

– Да ты что? С ума сошла? Меня самого потом расстреляют. Иди за мной, – ответил он, отдёргивая руку и снимая с плеча ружьё.

Я, прихрамывая на одну ногу и волоча за собой другую, пошла за ним, с ужасом думая, что со мной всё опять повторится, насилие и побои. Но меня не допрашивали. Савелий Иванович был сердит и малословен. Меня сковал страх от мысли, что они вместе с Гошей опять будут измываться надо мной. Но он брезгливо оглядел меня и протянул два листа бумаги, исписанные от руки.

– Подписывай и ты свободна. Ошибка произошла, директор завода приходил, ходатайствовал за тебя, характеристику принёс, за подписью рабочих. Вот здесь и здесь, – корявым пальцем он указал мне, где я должна подписать.

Услышав, что меня отпускают, я быстро поставила четыре подписи на двух бумагах, не читая их. Да и не смогла бы я прочесть, глаза так заплыли от побоев и ударов сапогами Гоши, что я почти ничего и не видела. Посмотрев на бумаги, Савелий Иванович убрал их в папку.

– Дежурный! – крикнул он и тут же дверь открылась и зашёл тот же солдат, что привёл меня.

– Уводи, – коротко сказал Савелий Иванович.

– Меня отпускают? – с надеждой спросила я.

– Размечталась. Ты только что подписала себе срок. Пошла отсюда, – сказал Савелий Иванович.

Я медленно побрела к выходу, волоча ногу. Несколько дней меня не трогали, я смогла понемногу есть и пить, глаза стали видеть. Наверное, я оказалась живучей, но синяки и ссадины проходили, я потеряла счёт времени, окон в камере не было, откуда-то сверху просачивался свет, но не надолго. Потом опять всё погружалось во тьму. В углу стоял наземный унитаз, откуда шел тухлый запах, к которому я никак не могла привыкнуть.

Через несколько дней, за мной пришли двое солдат и вывели во двор, где стояла крытая машина. Мне приказали лезть в неё, через пару часов езды, меня вывели и я увидела, что нахожусь на вокзале. Там же, на платформе, под усиленной охраной солдат, стояли заключённые, моё рваное платье прикрывала ватная, из чёрного бархата нимча, защищая от холодного ветра.

Меня подтолкнули к заключённым, стояли мы примерно час, потом нас погрузили в душный вагон, без сидений и полок. Хорошо, народу было столько, что можно было сесть на пол. Ехали семь суток, кормили, словно скот, мучила жажда и усталость от происходящего. В разговор между заключенными, я не вмешивалась, сна почти не было, да и ложились по очереди, иначе никак, места не хватало.

В общем, доехали мы, не ведая куда, а когда вышли из вагона, увидели вокруг снег и почувствовали жуткий мороз. Нас провели за огороженное высоким забором пространство с вышками с четырёх сторон забора и без конца лающими собаками, готовыми сорваться и кинуться на нас, которых крепко держали на цепях. Там же, стояло несколько человек. Через строй солдат, нас провели к баракам, куда зашли две женщины в форме. Несколько женщин устало сели, но окрик одной из женщин, заставил их подняться.

– Сидеть не положено. Здесь вы теперь будете жить, как шли против советской власти, так и жить будете. Работать будете в пошивочном цехе, спецодежду шить. Непослушание, строго наказывается. А теперь, каждая выберет своё место, которое будет за ней до конца срока.

А когда этот конец? Ведь мне даже не сказали, сколько лет мне дали. Но мне было всё равно. После того, что со мной сделали два зверя, жить не хотелось. Ночью, когда все уснули, я сняла с головы платок и привязала один конец к верхней ножке нар, второй конец завязала вокруг шеи и залезла на край нар, чтобы спрыгнуть оттуда. И когда я это сделала, платок вокруг шеи затянулся, я стала задыхаться, ноги болтались, ударяясь о нары, я прочла молитву и попросила прощения у Всевышнего за содеянный грех.

Вдруг я почувствовала, как кто-то резко поднял меня, платок на шее ослаб и моё тело непослушно упало, но не на бетонный пол, меня просто положили на нары.

– Что же ты делаешь, дурочка? Да разве ж так можно? Ты ещё так молода, придёт время и ты выйдешь отсюда и будешь ещё счастлива, – прижимая мою голову к груди, ласково и убаюкивающе говорила какая-то женщина.

Я заплакала.

– Зачем Вы меня спасли? Я не хочу жить. Не нужно было, – всхлипывая, говорила я.

– Успокойся. Что бы ни случилось, надо жить, девочка, – ответил тот же голос.

Я подняла голову и взглянула на неё.

На меня смотрело лицо молодой русской женщины, с синими, как ясное небо глазами.

– Тебя как зовут-то? – спросила она, скупо улыбнувшись.

– Халида, – ответила я, вытирая ладонью лицо от слёз.

– Красивое имя. За что тебя арестовали? Впрочем, можешь не говорить. Многие тут ни в чём не виноваты, – ответила она на свой вопрос.