Русалочка

– Сегодня на меня смотрел весь город. Добрые люди... Сердобольные люди...

– А раньше на вас не смотрели?
– Лев Алексеевич заторможено разглядывал очки в своей руке.

– Раньше было иначе. Сегодня меня угораздило прогуляться по улице. Смешно ползать по улице, когда на тебя таращатся сотни глаз, правда?

– Над вами кто-то смеялся?

– Я бы отдала последнюю надежду за то, чтобы кто-то рассмеялся.
– Ее руки зашевелились, поглаживая живот.
– Это хоть прикольно. Нет. Они отворачивали нос, я заметила. Вы когда-нибудь видели, как отворачивают нос от полной урны? Мусорная урна, там, напротив моего окна, если не видели, можете полюбоваться. Она на той стороне. Я следила. Так же вы сейчас отворачивали нос от Ольги, стоило ей забраться на костыли. Ваша жалость отвратительна. Вы пальцем не пошевелили, чтобы ей помочь.

– Кристина! С вами иногда становится невыносимо. В конце-то концов!
– Врач отошел к окну.
– Каждый день у вас что-нибудь новенькое!

Кристина повернулась в его сторону:

– Решили проверить? Вон она, там, через дорогу, смотрите! Полная или нет?

– Что полная, Кристина?!
– взвыл доктор.

– Урна, блин! Я с утра до вечера за ней слежу. Она мне как сестра, всегда рядом. Когда наступает вечер, к ней прилетают бездомные мухи, - она готова. Вполне как я. Вечером мало людей. Много влюбленных пар. Так, мы с ней – слышите?
– подглядываем, чем они занимаются. Влюбленные гуляют, обнимаются, смеются, целуются в губы. А доходят до урны - отворачивают нос - и сразу сюда, на мою сторону. Меня-то за окном не видно. А она стоит себе совсем одна, среди дороги. Влюбленные бегут ко мне, чтобы с ней не сталкиваться, я вижу их близко-близко, ну, как вас. А рано утром приходит большая баба в желтом с такой же каталкой, в какой я каталась в больнице, меняет в урне железное ведро с мусором, сажает на каталку и уходит. И все… Все начинается сначала.

– Вы не против, если мы начнем?
– Лев Алексеевич закатал рукава рубашки. – Чтобы не терять время, я буду работать, а вы рассказывайте. – Раздевайтесь.

Кристина лениво зашевелилась:

– Вас, правда, прикалывает меня тискать? Вы от этого тащитесь?

– Это моя работа.

– Не говорите чушь. Моя работа! Как будто вас силой заставляют возиться с калеками.

– Мне за это платят.

– А если вам заплатят за массаж мусорной урны?

– Во-первых, за это не платят, - улыбнулся доктор. – Во вторых, я вожусь с калеками только тогда, когда есть реальная возможность помочь человеку. Кристина, представьте, в один прекрасный момент вы вдруг начинаете ходить без костылей. Что вы испытаете?

– Ну, если меня в этот момент не засыплет камнями самосвал… Если будет хорошая погода, хорошая компания…

– Да, да, да, - улыбнулся врач.

– Я испытаю эрекцию или еще что-нибудь.

– Я тоже, - кивнул Лев Алексеевич. – Успех каждого пациента – это мой успех. Я занимаюсь с больными не ради денег.

– Если не влом, снимите с меня эти гады. – Она показала пальцем на ботинки.
– Остальное я сама.

Лев Алексеевич нагнулся расшнуровать ортопеды. Кристина неторопливо раздевалась.

– Вы испытываете эрекцию с каждым пациентом? – спросила она.

– Я вообще не испытываю эрекцию на работе. – Врач бережно извлек из огромного ужасного ботинка миниатюрную ножку девушки.

– Я же чувствую, как вас колбасит, когда вы дотрагиваетесь до моих холодных ног.

– Кристина… Я знаю, у вас сильное воображение. Поймите, дела в мире обстоят совершенно не так, как вы их чувствуете. Все гораздо проще и скучнее.

– Полюбуйтесь.
– Кристина кивнула на обнаженные ноги.

– В чем дело?

– Вы что, не видите, как они усыхают? Неделю назад ножки были малеха пожиренее. Вы уверены, что все делаете правильно?

– Кристина, ничего у вас не усыхает.

– Да, да, это мое воображение… - Девушка надулась.

– Кристина! Я двенадцать лет этим занимаюсь, а вы спрашиваете, все ли я правильно делаю? То, что по-вашему усыхает - всего лишь не задействованные мышцы.

– Всего лишь?

– 0т недостатка, движения ряд мышц начал сокращаться.

– Меня это бесит. Почему они до сих пор не задействованы?

– Кристина, если б вы в мое отсутствие целенаправленно занимались своими ногами... Помните, что я вам говорил?

– Ну.

– Но вы же не занимаетесь. Если искусственно не поддерживать жизнь в парализованных мышцах, они атрофируются, и вы с ними уже ничего не сделаете. Через полгода сядете в коляску и останетесь в ней до конца жизни. Запомните, пожалуйста: я не лечу - я помогаю вам вернуться на ноги. Если у вас до сих пор не появилось соответствующего желания...

– Появилось. Сегодня появилось.

– Рад это слышать.

– А ничего радостного нет. Сегодня я не могла сама заползти в театр. Ольге пришлось меня заталкивать на ступеньки. Офигенно, да? Не она б - я до сих пор стояла бы у входа в театр… Чем дальше, тем хреновей. Вы уверены, что нет ухудшений?

– Уверен.

– Но я точно помню, какими были ноги, и вижу, во что они превращаются. Скоро от них вообще останутся два сморчка.

– Если вы будете только бунтовать и заниматься самоистязанием, от вас живого места не останется, Кристина! Перевернитесь на живот, начнем.

Кристина послушалась. Лев Алексеевич болезненными щипками прошелся по спине. Кристина сопела в подушку и терпела, хотя сегодня было гораздо больнее, чем в другие дни.

– … Наверно, я наговорила кучу глупостей?
– поняла она.

– Я к вам привык, можете даже не просить прощения.

– Да что вы?

– Я разрешаю.

– Облом на обломе.

– Что такое?

– Я люблю человека, который... бегает от меня как от мусорного ведра. Ничего, что я вам это говорю?

– Ничего. Что за человек?

– Он играет Гамлета.

– Актер?

– Вовка, я про него рассказывала.

– Который один раз зашел и больше не приходил?

– Ага.

– Хотите дельный совет? Отправьте Вовку на фиг.

– И что дальше?

– А дальше вы увидите, как изменится мир.

– Не поняла?

– Забудьте про него.

– Но я его люблю.

– Это уже не любовь, а самоистязание.

– А есть разница?

– Разница существенная. Вам не больно?

– Больно, - ответила Кристина.

– Что ж вы молчите?
– Лев Алексеевич остановился.

– Щипайте, щипайте. Лучше больно, чем... вообще.

– Лучше отдохнем.

– Как скажете. Вас цепляют стихи, Лев Алексеевич?

– Стихи? Нет, я не поклонник поэзии.

– Что, совсем не цепляют?

– Совсем.

– А Роальд Мандельштам?

– Роальд? Я слышал, был Осип Мандельштам.

– Не знаю, про Осипа не слыхала, а этот Роальд такие классные стихи писал. Прикиньте, парень всю жизнь болел, ходил на костылях, знал, что рано умрет. Короче, умер в двадцать восемь лет, в больнице. Перед смертью ему мерещилась девчонка с золотыми волосами: