Русская миссия Антонио Поссевино
Шрифт:
Улыбнулся и царь:
— Верно говоришь. Неча им наших подданных в католическую ересь смущать.
Так и просидели Стефан Дреноцкий и Микеле Мориено под стражей всё время, пока Поссевино был у Батория. Сначала они хотели вырваться на свободу, но мрачные русские стрельцы лишь смотрели на них угрюмо и ничего не говорили. Дреноцкий пытался беседовать с ними о католичестве, но стрельцы не выказали никакого интереса к вопросам религии, и отношение их к пленникам не изменилось ни в хорошую, ни в плохую сторону. Однажды проведать иезуитов зашёл Щелкалов, к которому послы бросились с просьбой разрешить выход в город. На что дьяк почесал нос и ответил сочувственно:
— Без злого умысла это делается. Народец у нас — ой-ёй-ёй! Если даже к вам стражу приставить — всё равно один лишь вид иноземцев может привести
Он выглядел и говорил вполне искренне, и послы почти успокоились. А поскольку заняться под стражей было совершенно нечем, они стали основательно налегать на вина и наливки, которые два раза в неделю приносили им в количествах, достаточных для того, чтобы послы не тосковали о временно утраченной свободе.
Поссевино прибыл в лагерь Батория пятого октября. К тому времени город был осаждён уже больше полутора месяцев. Легат обратил внимание, что в польском войске значительное количество, не меньше четырёх солдат из десяти, наёмников — венгров и немцев. Очевидно, Баторий, опасаясь неустойчивого настроения шляхты, решил снизить влияние в войске польских аристократов, наняв людей, которые будут за деньги верны исключительно ему. Пока всё шло хорошо, шляхта была готова на руках носить своего иноземного короля, но что будет, если его начнут преследовать неудачи? Хитрый Баторий понимал, что военная фортуна вполне может повернуться к нему спиной, и принял меры предосторожности.
Военный лагерь Речи Посполитой представлял собой скопище разноплеменных солдат, которые к тому же исповедовали разные религии. Если поляки были, за очень немногочисленным исключением, католиками, то у литовцев имелось немало православных. Правда, это обстоятельство не делало их русофилами. Православные литвины являлись верными подданными своего короля и с поляками никогда не конфликтовали. Польских протестантов было мало, и к их иноверию католики относились как к безобидному чудачеству. Одни вон любят себя золотыми побрякушками украшать без меры, другие у себя в имении выкопают пруд и устраивают на нём потешные морские сражения между крепостными, третьи — протестанты. Странно это, даже глупо, но если королю верен и боец добрый, то можно простить. Венгры, поголовно добрые католики, держались несколько особняком, поляков не задирали, но и те, зная о вспыльчивости мадьяр, старались поддерживать с ними мирные отношения.
А вот немцы, которые в большинстве были набраны в Ливонии и других лютеранских землях, основательно раздражали поляков. Впрочем, и сами немцы нередко относились к последним с нескрываемым презрением. Поэтому в лагере часто вспыхивали стычки между поляками и немцами, часто по ничтожному поводу. В этом Поссевино убедился спустя всего два дня после прибытия в польский лагерь.
Как-то легат прогуливался по лагерю в обществе коронного канцлера Яна Замойского. Поссевино после посещения Вильно очень ценил его, видя глубокий ум и решительность польского магната, беспристрастно оценивающего политическую обстановку и действующего исходя не из сиюминутных предпочтений, а из долгосрочных интересов Речи Посполитой.
— Мир с Московией не будет предательством, — убеждал иезуит канцлера, — пусть даже не слишком дальновидным людям сейчас кажется именно так. В случае удачи они станут католиками, и у поляков будет значительно меньше поводов воевать с русскими. Если же упорно стоять на своём, не принимая во внимание меняющиеся обстоятельства, можно потерять многое. Куда большее, чем то, чем можно поступиться сейчас. Пусть не сразу, но в будущем это вполне вероятно.
— Соглашусь с тобой, отец Антонио, — отвечал Замойский, — но ты не понимаешь некоторых важных вещей. После того, как Люблинская уния предоставила шляхтичам огромные права, управлять государством стало очень сложно. Право Liberum veto [174] способно остановить работу сейма, чем и пользуются авантюристы. Кроме этого, король чувствует всю неустойчивость своего положения и вынужден оглядываться не только на магнатов, но даже на малопоместную и безземельную шляхту. Он очень ограничен в возможностях. Даже если я сумею донести до него твоё мнение, он десять раз подумает, следовать ли ему в
русле политики Святого престола.174
Liberum veto (свободное вето) — право любого депутата на сейме прекратить обсуждение любого вопроса.
— Мне показалось, что шляхта готова носить своего короля на руках, — возразил Поссевино. — За время, прошедшее после коронации, он сделал для Речи Посполитой очень много.
— Да, — согласился Замойский, — это так. Но всё время после его коронации Речь Посполитая воевала, и Баторий сумел в полной мере проявить свой полководческий талант.
К сожалению, в политике и в деле управления государством в мирное время он понимает немного. А ведь управлять шляхтичами, у многих из которых есть только усы, сабля и спесь, очень сложно.
Его внимание отвлёк шум, раздавшийся неподалёку. Замойский и Поссевино повернули головы. Не меньше тридцати человек, в которых можно было по одежде и боевому снаряжению узнать поляков и немецких рейтар, били друг друга всеми имеющимися в их распоряжении средствами — палками, камнями. Солдаты били друг друга в лицо, пинались, кое-кто уже вытащил из ножен сабли, и из свалки раздавался лязг железа. Замойский побагровел.
В это время к месту драки бегом приблизилась полусотня венгерских копейщиков, возглавляемая командиром в вишнёвом берете с потрёпанным петушиным пером. Венгры стали чрезвычайно ловко разгонять дерущихся, нанося удары древками копий. Кое-кто попытался сопротивляться, но таких быстро скрутили и связали руки, не разбираясь, поляк это или немец. Остальные, видя бесполезность сопротивления и особенно после того, как заметили, что за ними наблюдает Замойский, резво разбежались. Канцлер и Поссевино подошли к венграм. Франтоватый командир отсалютовал Замойскому саблей.
— Приказываю! — совершенно спокойно произнёс Замойский, хотя Поссевино видел, что он находится в последней стадии бешенства. — Разобраться как следует, что здесь случилось, найти зачинщиков и доставить ко мне. Немедленно.
Молчаливый командир венгерского отряда кивнул, ещё раз отсалютовал канцлеру саблей и дал своему отряду команду удалиться, уводя и связанных — двоих поляков и одного немца.
— Стой, — сказал Замойский, постепенно успокаиваясь.
Венгры остановились, и канцлер, подойдя к задержанным драчунам, оглядел их. На немца он внимания не обратил, но поляков рассматривал пристально. Оба были в некогда довольно богатых, а сейчас драных и грязных одеждах, но смотрели прямо и дерзко. Без сомнения, оба принадлежали к бедным шляхтичам, ранее имевшим возможность купить приличную одежду, но затруднения с деньгами не позволили поменять её по мере износа.
— Из-за чего драка? — спросил Замойский, глядя в упор на ближнего к нему шляхтича.
Тот ухмыльнулся:
— Не знаю. Наши пошли с немцами драться.
— Лошадь надо было напоить, — вмешался второй. — А немец не захотел уступить поляку место у колодца.
— Если немец пришёл первым, почему он должен уступать? — спросил Замойский.
— Гоноровый шляхтич никогда не будет вторым после чужака.
— Понятно, — произнёс Замойский и кивнул командиру венгров: — Ступайте.
Глаза его снова стали круглыми от бешенства.
— Скажи, отец Антонио, — произнёс Замойский, когда отряд удалился, — можно ли допускать это быдло в сейм? Пусть они хорошие бойцы, но в делах государственного управления разбираются не больше, чем свинья в картинах великого Леонардо. А при избрании в сейм они одним своим словом могут прекратить рассмотрение важнейших государственных вопросов. Но зато права свои они знают очень хорошо и всегда готовы процитировать Генрицианские артикулы [175] , чтобы доказать, что король не вправе вмешиваться в их дела. А если король начнёт призывать их к ответу, всегда найдутся горячие головы, готовые объявить рокош.
175
Генрицианские артикулы — принятый в 1573 году документ об ограничении королевской власти в Польше. Назван по имени подписавшего его Генриха Валуа, который был избран польским королём.