Русская миссия Антонио Поссевино

Городок был небольшим, поэтому долго искать Давида им не пришлось. Первый же встречный указал им на дом, где живёт архиепископ. На стук в ворота калитку открыл мордатый слуга в добротных штанах, льняной рубахе и кожаных башмаках. Увидев брата Гийома, который после того, как прошёл ворота, снова сник, он ойкнул и уже собирался захлопнуть створку, но коадъютор тяжело, с грудным сипом, произнёс:

— Передай архиепископу, пришёл известный ему паломник. Давние мы знакомцы.

Увидев, что слуга всё же закрыл калитку, крикнул:

— Передай!

Ждать им пришлось недолго. Вскоре во дворе послышался топот бегущих ног и калитка снова отворилась. Тот же слуга пригласил их войти. Саженях в пяти стоял Давид — высокий, дородный, пухлый. Посмотрел на брата Гийома строго, Ласло как будто не замечая:

— Пришёл. А я ведь ждал тебя. Уверен был, что сейчас-то обязательно придёшь. Время такое. Но в дом не пущу. Пока поживёте там, — он указал на невысокое строение в глубине двора, — как оклемаешься — поговорим.

— Застудился я третьего дня на Волге, — сказал иезуит, — не лихоманка это, нет. Мне бы отогреться да поесть досыта.

— Что надо? — спросил Давид, и в голосе его прозвучало нечто вроде участия.

— Каши с закуской и питья. И воды горячей. Остальное у меня есть. Я бы ещё вчера в добром здравии был, если бы к тебе не торопился. Но сейчас всё ладно будет.

— Всё получишь. Отрок с тобой будет. А теперь ступай, — сказал Давид и добавил, обращаясь к слуге: — А ты дай ему всё, что попросит.

Брат Гийом проболел два дня. Архиепископ в его жилище не появлялся, но слуги исправно носили еду и другое, что было необходимо для лечения. Ласло, совершенно не опасаясь заразиться, ухаживал за больным.

В сумке коадъютора были не только разномастные яды, но и лекарства. Он сам разводил в горячей воде порошки, требуя от Ласло лишь, чтобы тот тщательно взбалтывал снадобье. Еды было с избытком — щи, каша, мясо, рыба, грибы, вдоволь хлеба. На следующий день брату Гийому стало значительно легче, лишь к вечеру начался лёгкий озноб. Но он велел Ласло приготовить горячий напиток из находившихся в сумке сушёных листьев, плотно поужинал и укрылся под ворохом одеял, обильно потея. А наутро встал — розовощёкий, бодрый, улыбчивый. Даже глаза его были не смиренными, как положено богобоязненному монаху, а какими-то особо дерзкими. Ласло посмотрел на него и улыбнулся: брат Гийом исцелился! Надолго ли, нет — другой вопрос, но сейчас всё в порядке, и это главное!

Когда слуги принесли завтрак, коадъютор сказал:

— Передайте Давиду, здоров я. Настала пора поговорить.

Слуги ушли, но вскоре вернулись, приглашая гостей пройти в дом. Архиепископ встретил их за столом, попивая горячий сбитень. По его распоряжению слуги налили питьё и гостям. Давид с сомнением посмотрел на Ласло:

— Отрок нужен ли? Беседа не для всех ушей.

— Успокойся, Давид, — ответил брат Гийом, — отрок сей совершенно надёжен. Иначе он сейчас был бы не здесь, а в Равенне.

— Хорошо, — ответил архиепископ, — тогда рассказывай, зачем пришёл. Хотя я и так догадываюсь. Думаю, появление твоё связано с посольством от папы. Так?

— Всё верно, — согласился коадъютор, — наступают светлые дни. Всё, о чём мы с тобой говорили, уже совсем рядом.

— Извещён я, что папа потребует за помощь при заключении мира с поляками принять унию. Об этом пока не все православные иерархи знают. Но я знаю. Так ли это?

— Всё так, — кивнул брат Гийом, — скоро всё изменится, и верные получат всё, а те, кто пойдёт против, будут низвергнуты в ничтожество.

Давид усмехнулся:

— Давно тебя знаю, и никогда прежде ты не говорил, как на проповеди. Стареешь, что ли? Ты ведь пришёл о помощи просить? Ну так проси.

"Это моё последнее посещение Московии, — подумал брат Гийом, — я действительно старею". Но мысли эти не нашли никакого отражения на его лице.

— Антонио Поссевино, второй человек в "Обществе Иисуса", предложит царю принять положения Ферраро-Флорентийского собора. Взамен обязуется замириться с поляками на условиях, которые устроят обе стороны.

Давид задумался:

— Дело сложное. Моих сторонников в церкви не так много, как хотелось бы.

— Но ты, как я знаю, находишься в особой доверительности у царя.

— Да, — согласился Давид, — на что и уповаю. Я нашепчу царю, как правильно поступить. И не сомневайся, нужные слова я найду. Но вот как быть с другими?

— Другие могут нам помешать? — спросил брат Гийом.

— Могут. Царь к моим словам прислушивается, но порой и других без внимания не оставляет.

— Тогда надо сделать так, чтобы он перестал к ним прислушиваться.

Давид внимательно посмотрел на собеседника:

— Надо.

— И я могу помочь тебе в этом.

— Можешь.

— Тогда назови тех, к кому царь должен перестать прислушиваться.

Давид оглянулся на закрытую дверь, лицо его изменилось. Он неслышно, что было невероятно для его грузного тела, встал со стула и подошёл к выходу, затем резким движением распахнул створку. Раздался стук, короткий крик. Слуга, подслушивающий по ту сторону двери, от удара створки отлетел в сторону. Лицо Давида побагровело.

— Эй, — крикнул он, — Митька, сюда.

Застигнутый за подслушиванием слуга испуганно дёрнулся, намереваясь бежать из дома архиепископа, но было поздно. Прибежавшие на крик слуги навалились, прижали к полу, а вскоре появился и Митька — среднего роста человек в добротной одежде и даже в кожаных сапогах. Серые волосы, серое лицо, совершенно неприметная внешность, и лишь огромные кисти рук бросались в глаза, выдавая в нём огромную силу. При его виде все подались назад, и лишь застигнутый за подслушиванием затрепетал и замер, словно мышь перед ужом.

— Запороть, — коротко и с виду очень спокойно сказал Давид. Но его глаза были белёсыми от ярости, и слуги испуганно разбежались, стараясь не попадаться взбешённому архиепископу на глаза.

Митька совершенно бесстрастно поднял провинившегося за шкирку, как кошка поднимает своих котят, встряхнул его и потащил, волоча ногами по полу. От ужаса тот даже портки замочил.

— Погоди! — велел Давид.

Митька остановился, крепко держа виноватого за шиворот.

— Не надо пороть. Кончай здесь.