Русская миссия Антонио Поссевино

Митька, по-прежнему сохраняя молчание, отпустил ворот слуги, взял его левой рукой за подбородок, правой за затылок и сделал резкое движение. Послышался хруст, и тело соглядатая опустилось на пол.

— Проследи, чтобы при нём не было ничего, что на меня указывало бы, — приказал Давид, — да ночью отвези, брось в Которосль [171] .

Митька молча кивнул и утащил труп. Давид повернулся к гостям, успокаиваясь:

— Не хватало ещё, чтобы он под плетьми начал кричать о том, что здесь услышал..

171

Которосль — река бассейна Волги. Протекает в нескольких верстах от Ростова.

Брат Гийом кивнул. Ласло сидел со смиренным выражением лица, не выказывая никакого волнения, хотя при них только что совершилось убийство.

— А отрок твой, — Давид кивнул на Ласло, — крепкий. Другой испугался бы, заметался.

— Пока от Равенны до Ростова добрались, он троих зарезал, — спокойно ответил брат Гийом, — да, крепкий отрок.

Давид озадаченно посмотрел на Ласло:

— И не скажешь.

— И годков ему не четырнадцать, как выглядит, а все семнадцать. Потому и взял, что способен на дела, которых от него не ожидают. Но давай о заботах наших поговорим.

— И то, — кивнул Давид. — Когда станем унию обсуждать, только двое меня беспокоят. Остальные — кого заинтересовать можно, кого словом угомонить, а кого государь и слушать не станет. Но эти двое…

Давид замолчал, покачивая в затруднении головой.

— Назови, кто.

— Один — старец Амфилохий, насельник Сергиевой обители. Очень уж государь к нему прислушивается. Безгрешной жизни человек. Люди к нему идут, бесов изгоняет. Ветхий совсем, но на погост не торопится. Государь непременно велит его пригласить, когда об унии речь зайдёт. Много вреда нашему делу может принести.

— Люди к нему идут? — заинтересовался брат Гийом. — Это хорошо. Люди разные могут быть. А второй кто?

— Дионисий, митрополит.

Коадъютор задумался:

— К этому подобраться сложнее будет. Тут твоя помощь нужна.

— Какую помощь ты от меня ждёшь? — нахмурился Давид. — Да если на меня хоть малое подозрение будет — сразу в монастырь на покаяние, и это ещё ладно, коль так. И тогда всё, об унии можно забыть. Потому как нет в православной церкви человека, более меня к католичеству расположенного.

— Не беспокойся, Давид, — сказал брат Гийом, — ты слишком много значишь, чтобы рисковать тобой. Ты только подскажи, как мне или Ласло войти в митрополичье окружение. И не бойся, что словечко придётся замолвить. Скоро всё наше будет, и кто там вспомнит этого Дионисия?

— Это покумекать надо, — задумчиво произнёс Давид, — вы тут поживите пока, а я прикину. Только с подворья носу не кажите.

— Хорошо, Давид. Время у нас ещё есть, легат сначала о мире будет говорить, лишь потом — об унии. Но тянуть всё-таки не стоит.

— Вот и ладно.

Архиепископ встал, перекрестил гостей:

— С Богом.

— С Богом, — ответил ему иезуит.

Глава шестнадцатая ПЕРЕГОВОРЫ

Истома добрался до Старицы в середине июля. Весть о том, что папский легат Антонио Поссевино находится при дворе Стефана Батория, уже дошла до ушей Андрея Щелкалова, а значит, и до царя. Но дьяк Посольского приказа, или, как его уважительно называли при европейских дворах, "Московский великий канцлер", хотел всё услышать из первых уст, и как можно быстрее. Поэтому, едва Шевригин въехал в город, его сразу проводили к Щел-калову.

— Ну, здравствуй, добрый молодец, — улыбнулся ему навстречу дьяк, — наслышан уже о делах твоих. А теперь давай-ка присаживайся и поведай, что видел и что слышал.

— У меня всё записано, — ответил Истома, — вот.

И он вытащил из сумки плотную стопку густо исписанных листов.

— Чем писал?

— Как и уговаривались — молоком да литореей.

— Добро. Всё прочту. — Дьяк прищурился. — А не было ли в дороге такое, чего не записал? Толмач наш ливонский где?

Выслушав рассказ Истомы об убийстве Поплера в Любекском порту и последующем нападении пиратов на торговый караван, с которым плыл Шевригин, дьяк помрачнел:

— Вижу, поперёк горла ты им встал. Видно, узнал что-то такое, что они скрыть хотели. Но везучий ты, Истома. Очень везучий. Надо твоё везение на благо державы направить.

— Андрей Яковлевич! — взмолился Шевригин. — У меня в Москве жена молодая да две дочки. Почти год не видел. Отпусти в Москву! Хоть на несколько денёчков!

— Пустое говоришь! — посуровел Щелкалов. — На государевой службе хоть и тяжело, но почётно. И денежно. За ум свой да за усердие получишь изрядную плату. А семью увидишь, когда от государевых дел послабление будет.

— Андрей Як…

— Цыц! — рявкнул дьяк. — Отдыхай пока, но далеко не отлучайся. Сейчас прочту твои записки, пойду к царю. И ты можешь понадобиться. Если государь иного поручения тебе не придумает, будешь при мне. Поссевино своего встретишь. Да гляди внимательнее — авось приметишь кого. Чую, отправил папа не только явное посольство, но и тайное. А у тайного — и дела неявные. Тут такое сейчас решается!.. Великое!

Так и не уехал Истома Шевригин в Москву. Вечером отправился вместе с Щелкаловым к царю да на следующий день — тоже. Всё до малейших подробностей рассказал государю. Вспоминал, что не записано. Потом записывал и снова рассказывал. Когда рассказывать стало нечего, просто слонялся по Старице без дела, никаких поручений Щелкалов ему не давал. Все ждали — вот-вот явится Поссевино, а того всё не было. Уже и стрельцов для встречи отправили. Стража на городских воротах получила строгий приказ — посторонних людей в город не пускать. А то мало ли…

…На русской границе конвой из сотни шляхтичей, охранявших папское посольство в пути, повернул назад. Встречаться с русскими никому не хотелось, ведь такая встреча, вполне вероятно, могла закончиться стрельбой и сабельной рубкой. Карета, в которой ехал Поссевино, четыре сопровождающих иезуита и два переводчика остались без сопровождения, а русские пока не появлялись.

"Сейчас достаточно небольшой разбойничьей шайки, — подумал Поссевино, — и посольству конец. И всем надеждам на унию — тоже конец". С наступлением вечера они остановились неподалёку от безвестной деревушки, чьи обитатели, привыкшие к тому, что мимо них постоянно кто-то ездит — на повозках ли, на конях, — отнеслись к этому совершенно равнодушно. Поужинав захваченной снедью, кое-как разместились на ночлег. Все участники посольства, кроме легата, должны были охранять сон своих товарищей попеременно. Для этого ночь разбили на три равные части, каждую из которых должны были бодрствовать два человека.

Посреди ночи Поссевино разбудил конский топот и крики. Проснувшись, он сразу потянулся к кобуре с заряженным накануне пистолетом. Но опасение оказалось напрасным: это были русские. Не меньше шести десятков стрельцов в ярко-красных кафтанах, с полным вооружением и ярко горящими факелами гарцевали прямо посреди маленького лагеря папского посольства. Вперёд выехал начальник — молодой совсем, не старше двадцати лет, но важный и богато одетый пристав и коротко кивнул Поссевино:

— Я Фёдор Потёмкин. Буду охранять вас до Смоленска, поэтому вам не следует ничего бояться. Но, поскольку места здесь дикие, а народишко наш буйный, предлагаю никому без моего ведома никуда не отлучаться. А то убьют ещё кого, а мне перед государем отвечай!