Русская поэзия Китая: Антология

МАЯТА Фрагмент поэмы

О. И. А.

Если апрель… если рядом — любимая… Если как будто и ты тоже люб, И застилается город весь дымами, Розовым, чистым дымочком из труб, Если рассвет… Если рядом — желанная… Если как будто желанен и ты — Господи Боже, заря эта ранняя — Вся воплощенье давнишней мечты. Гукал авто, вровень встав с полисменами, Вы же шоферу — кивок на ходу, Взглядом, который роднит вас с царевнами: «Лучше пешком я сегодня пойду…» Сняли вы шляпу. Пурпуровым заревом Брызнул восход на прическу у вас. Шли через мост, через улицы парой мы, Мимо заборов шагаючи враз. Мы говорили. Но что? Вы не знаете? Я уверяю: не знаю и я. Я к вам дошел и в тревоге, и в маяте. Старо сравнение: «В сердце змея». Я был простым, неуклюжим и чистеньким, Тем, кто я есть, — без личины и лжи. Я и в глаза не смотрел… в те лучистые, Ах, и глаза… Как они хороши! Если глаза… Если милые глазаньки… Если крылечко и яркий рассвет… Если пустыми никчемными фразами Дал я понять, что — конечно же «нет!..» Если унынье, сознанье никчемности… Если упадок, страданье и — гнев — Гнев на убивших и детство, и молодость, Что спалены, расцвести не успев, — Если все это так, — Боже, за что же мне Вновь одному, одному, словно перст, Вновь в путь обратный шагать — уничтоженным, Снова и снова таща этот крест…

МАЯТА Эскиз поэмы

Утром тягостно владеть бессонным взором, Солнышко следить — не хватит сил. Господи! Ведь я же не был вором, И родителей я чту, как прежде чтил. Знаю Иова… Учил о нем и в школе, Памятую, маюсь и дрожу В этой дикой и пустынной воле, Уходящей в росную межу. Но в пустыне праведник библейский, Вместе с псами в рубище влачась, Познал ранее, в долине Иудейской, Сочность жизненную — всю ее, и всласть, А я вот, Господи… Я сызмала без крова, Я с малолетства струпьями покрыт, И понаслышке лишь, с чужого только слова Узнал про тех, кто ежедневно сыт. Брести в слезах, без сил, асфальтом тротуара, Молясь, и проклиная, и крича, И вспоминая боль последнего удара Карающего (а за что?) меча, — За эту муку — верую, Спаситель, За каждый шаг бездомного меня — Ведь верно?.. будет мне?.. потом?.. тогда?.. — обитель, Где Радость шествует, литаврами звеня.

ФОКСТРОТ

И луна. И цветы по краям балюстрады. Барабанил и взвизгивал джесс. Было сказано мне: ни меня ей не надо, Ни моих поэтических месс. Я тихонько прошел между парами в танце, Боязливо плеча заостря, И в таком же, как я, оскорбленном румянце Намечалась полоской заря. Ну, еще… ну, еще!.. Принимаю удары, Уничтоженный, втоптанный в грязь… «Мою шляпу, швейцар!..» В окнах двигались пары, И тягучесть фокстрота вилась. А заря свой румянец старалась умножить, Полыхался за окнами смех. Неужели не знаешь Ты, Господи Боже, Что обидёть меня — это грех!

В ОЖЕРЕЛЬИ ОГНЕЙ

В ожерельи янтарных огней Опоясана даль кругом, И покачивается над ней Рыжий месяц, будто гном. А залив — червонный поток С переливами синевы, Нас несет к огням катерок, В мире — кажется — я да Вы. И внизу машина стучит, И срывается соль в лицо, Это бухты ли Диомид Бриллиантовое кольцо? А налево — рубинов ряд, Это Русский ли остров там, А не вышивки ли горят По тяжелым синим тафтам? О, покоя хрустальнее нет… Я от счастья дышать не могу. — Это Вы ведь багульника цвет Прикололи мне к обшлагу. Ну а Вам круторогий гном Бросил блестки в прорези глаз. Я ведь друга почуял в нем! — Он мечтает тоже о Вас. Но и он не мог бы понять, Но и он удивлен бы был, Если б вдруг ему рассказать, Как я Вас люблю и любил. И медлительный ветерок Долетает мне до лица. Сделай так, сделай так, катерок, Чтоб пути — не бывало конца.

БЕЖЕНЕЦ

Какими словами скажу, Какой строкою поведаю. Что от стужи опять дрожу И опять семь дней не обедаю. Матерь Божья! Мне тридцать два… Двадцать лет перехожим каликою Я живу лишь едва-едва, Не живу, а жизнь свою мыкаю. И, занывши от старых ран, Я молю у Тебя пред иконами: «Даруй фанзу, курму и чифан В той стране, что хранима драконами».

МИМО

Арсению Несмелову

Спасение от смерти — лишь случайность Для тех, кто населяет землю. Словам «геройство» и «необычайность» Я с удивлением и тихой грустью внемлю. Слова теряют в жизни основанье Для тех, кто заглянул в миры, где только мысли… А будущее местопребыванье — Не меряю, Не числю… И вот поэтому писать стихи словами Мне с каждым днем все кажется нелепей. Ведь я иду от Вас, — хотя и с Вами, — К просторам неземным великолепий.

ДВЕ ШИНЕЛИ

Я тропкой кривою Ушел в три часа, Когда под луною Сияла роса. А были со мною Жестяный стакан, Да фляга с водою, Да старый наган. И вынес я тоже Свирепую злость Да вшитую в кожу Дубовую трость. И — меткою фронта Сквозь росы и пар — Махал с горизонта Крылатый пожар. Оттуда, где буро Темнели поля, — Навстречу фигура, Как будто бы — я. Такая же палка, Такой же и вид, Лишь сзади так жалко Котомка торчит. «Земляк! Ты отколе До зорьки поспел?» — В широкое поле Мой голос пропел. Как легонький ветер Звук в поле затих… Мне встречный ответил Два слова: «От них…» И, палкою тыкнув В поля, где был дым, Отрывисто крикнул: «Я — эвона — к ним!..» «Шагай!.. Еще рано… Часов, видно, пять…» (А пальцы — нагана Нашли рукоять.) И — каждая к цели Полями спеша, Две серых шинели Пошли, чуть дыша… Тропинкою длинной Шуршание ног. Чтоб выстрелить в спину, Сдержал меня Бог. Но злобу, как бремя, Тащил я в груди… …Проклятое время!.. …Проклятые дни! 1930 Харбин

НИНА ЗАВАДСКАЯ

КАРТИНКА

Занавеска надулась парусом Над широким большим окном. Словно вышиты пестрым гарусом Этот солнечный сад и дом. Падает солнце квадратами Из окошка на чистый пол, Легло золотыми заплатами На накрытый для чая стол. Колышутся кленов вершины, Их ветер качает слегка. Как будто из белой глины Сделаны облака. Апрель 1942

В ЦЕРКВИ

Переплетов бархатных тусклый цвет, Блеск икон, от времени черных. На вытертый коврик падает свет Из высоких окон узорных… Тонких желтых свечей огни, Золотая от солнца лампада, И на левой стене в тени Мутнеет картина ада… Апрель 1942

В ПАРКЕ

Этот парк тихий, старинный, — Здесь не; бывает никто. У меня шляпа с лентою длинной, Как на картинах Ватто. Я надкусила траву, Во рту вкус кисловато-сладкий, В бархатной книге главу Заложу стебельком-закладкой! Ложатся пятнами тени, Сплелись кружевные ветки, Три больших скрипучих ступени Ведут к забытой беседке! Апрель 1942

«ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ»

Пятнадцатый век… Шелестят паруса каравелл. На борту один человек… Пена волн белее, чем мел. Туман навис, Бьют валы о корму и нос, Обойти этот мыс Семь дней мешает норд-ост. Ревет ураган, В шуме команду глушит. На посту капитан Закрывает от ветра уши. Погибло много, Не стерпев лишенья и голод. Неумолимо и строго Приносит норд-ост мокрый холод. В каскаде брызг Семь дней без воды и хлеба, Под ветра визг — Капитан проклял само небо! Суждено так быть, И, мчась вперед все быстрей, Будет он вечно жить Жизнью, что смерти страшней. Терпеть холодный норд-ост, Стоять всегда у руля, Никогда, чтобы матрос — НИКОГДА не крикнул: «Земля!» Май 1942

КОЛОНИЯ

Белый от соли Толстый канат. Вымпела мачт. Горизонт светел. Морской воле Широкой рад, Мчится вскачь Резкий ветер. Вперед к цели, Без пути назад! Пену бросать Не устанет вал. На каравелле Королевских армад Надуваются паруса, Скрипит штурвал. Бьются волны, Течь у руля. Риска пламя В смелом броске! Радости полный Возглас: «Земля!» И испанское знамя В мокром песке! Май 1942