Русская поэзия Китая: Антология

АЛЛА КОНДРАТОВИЧ

ЛЕТО

У реки — прозрачность кристалла. Вижу я песчаное донце, Я теперь язычницей стала. Я теперь поклоняюсь солнцу. Мне не кажется жизнь жестокой, Если ветер душистый веет. Просыпаюсь… А на востоке Облака слегка розовеют. Как мне радостно, как тревожно, Точно пламя, вспыхнуло лето. Знала я, что это возможно, Знала я, что случится это. В полдень небо станет высоким, В полдень солнце станет палящим, И цветы пропитаны соком, И цветы встревожены счастьем. А в душе озаренность светом. И от рук — легкий запах мяты, Слишком ласковым буйным ветром Травы здесь полевые смяты. Упаду я на них в бессильи. Буду долго плакать и биться, А потом золотые крылья Унесут меня в небо, к птицам.

АЛЫЕ ПАРУСА

Утро, как чистый лебедь, Точно алмазы — роса… На бирюзовом небе Алые паруса. Верю ли я обману? Иль не прийти кораблю? Вижу, стоит желанный, Тот, кого я люблю! Сердце, с рассудком споря, Будто совсем не стучит… Солнце бросает в море Огненные лучи… Ветер расправил крылья. Слышу, поют голоса… Ближе… Уже подплыли Алые паруса. Руку мне подал с лаской… Тихо промолвила: «Ты ль?» Может быть, это сказка, Может быть, это быль…

НА ЯХТЕ

Ступить ногой на шаткий ют, Потом слегка правей, И снова ветры запоют О вольности своей. Глазами встретить чей-то взгляд, Чтоб сердце расцвело, И знать, что ты сегодня рад И что со мной светло. Лежать без мыслей и без слов (Слегка шумит вода), Чтоб нас куда-то вдаль несло И было так всегда. Лишь при команде «поворот!» Слегка открыть глаза, Увидеть белый-белый грот И фон, как бирюза. Прозрачна и хрустальна гладь. Мне радостно, мой друг, А яхты будут пролетать, Как бабочки вокруг. Но знай, что вновь неповторим Вот этот самый миг. …………………………….. Туман сиреневый, как дым, К воде почти приник.

ЯКОВ КОРМЧИЙ

КОНЕЦ ВЕНАДАД А (IV Царств, гл. VIII, 7–15)

Был болен Венадад, сирийский царь, в Дамаске, И Елисей-пророк в Дамаск пошел тогда. И царь, узнав, сказал: «Колец возьмите связки, Возьмите лучший дар, что я хранил года. Ты, Азаил, возьми, иди, спеши навстречу И так ему скажи: „Ты, человекобог, Не раз от слов твоих проигрывали сечу, Твой Бог к царю суров, но ты ли будешь строг?“ Я ль выздоровею, недуг осилю ль ныне? Пусть спросит Бога он: оправлюся ли я?» И Азаил пошел; стал на при к пустыне И ждал того, чья речь — как блики лезвия. И шли за ним дары, все лучшее в Дамаске, Верблюдов сорок шло. И вот пророк пред ним. И Азаил сказал: «Привет, дары и ласки Царь Венадад прислал. Он недугом томим. Он, сын твой, Венадад, он — Сирии владыка, И он велел, чтоб я, твой раб, тебя спросил: Оправится ли он, среди врагов великий? Он стольких поразил и ныне он без сил». И Елисей сказал: «Ты господину скажешь: „Ты выздоровеешь“, однако ж он умрет; Господь мне говорил: кого в цари помажешь, Тот меч мой предо мной народам понесет». И взор свой на него он устремил упорно, И пронизал его до глубины души, И свет его очей прорезал сумрак черный, И загудело в том сокрытое в тиши. Смутился Азаил пред взором Елисея. И вдруг пред ним в тоске заплакал Елисей. В слезах стоял пророк, а тот спросил, краснея: «Что плачешь, господин, туманя блеск очей?» Тот отвечал ему: «Я оттого рыдаю, Что вижу зло и кровь, которые с тобой… Сынам Израиля я ныне провещаю Упорный на года и непрестанный бой. Их крепости — в огне, их юноши убиты, Младенцы пронзены у матерей в руках, И трупы гибнущих гробницами не скрыты, Беременных мечом разрубишь ты в домах». И Азаил сказал: «Что раб твой пред тобою? Я, мертвый пес, ужель я для великих дел?» И отвечал пророк: «Я от тебя не скрою, Здесь Сирии царя я ныне усмотрел». И разошлись они. Вошел тот к властелину, И царь его спросил: «Что говорил пророк?» Ответил Азаил, свою сгибая спину: «Ты выздоровеешь, — сказал, — в кратчайший срок». И день едва прошел, а ночью, одеяло Водою намочив, царю он на лицо Тихонько положил. И вот того не стало. Стал Азаил царем, взяв царское кольцо.

МАРИЯ КОРОСТОВЕЦ

ПЕКИН

Мария Коростовец

Самый странный город в свете, Город ярких крыш, Над тобою цепь столетий Пронеслась — ты спишь! Величавые громады Храмов и дворцов Под немолчный звон цикады Видят стаи снов. И задумчивые ивы В зеркале озер Наблюдают сиротливо Лотосов ковер. В парке — видела воочью — Бродит Кубилай… Или это сторож ночью Обошел Бэйхай? Город завтрашний — вчерашний В зелени садов. Под стеной у старой башни Много верблюдов… Желтый ветер крутит тонкий Лёссовый туман — Скачет в лесе копий звонко Старый Тамерлан. Нас влекут по глади четкой — Тсс… не надо слов… Ярко убранные лодки Вглубь восьми веков.

КИТАЙСКАЯ ШКАТУЛКА

Небольшой ларец. Наверху дракон. Красок нежен цвет. Потемнел лишь лак: Соблюдая обряд, красоты закон. Рисовал его несравненный маг. И сквозь цепь годов, через много рук, Меж кудрявых туч изогнув хребет, Сторожа дворец, — тайный враг иль друг, Пролетал дракон, как туманный бред. И в него, дрожа, не полночный вор, При одной свече ростовщик-купец Сыпал серебро, свой дневной позор, И двойным замком запирал ларец. И в него, смеясь, — хорошо любить! — Мандарина дочь убрала подвес, Баночку румян, жемчуг, яшмы нить И любовный вздор молодых повес. И неверный раб, хоть годами стар, Пав на землю в прах, полотна бледней, Принимал ларец, богдыхана дар, А на дне шнурок вился, словно змей. Исходя огнем, молодой поэт — («Пруд — луна — пион») ночи так тихи — Куртизанки Сун воспевал портрет, Ей тайком в ларце отсылал стихи. Старичок монах, нищий и мудрец, Собираясь в путь, в отдаленный храм, Чашу, свиток сутр, четки клал в ларец, Дело жизни всей посвятив богам. Так скользит любовь, так скользит пророк, Сводит с жизнью беспристрастный счет. На ларце дракон, воплощенный рок, Продолжает в даль, в вечность свой полет. Он летит один между синих струй, Средь кудрявых туч, через цепь веков, Изогнувши мост золотых чешуй, Равнодушный к лжи человечьих снов. Январь 1941 Пекин

ФЕНИКС

Девочка скользнула, торопливо Стянутыми ножками ступая. На восток, где одинокой ивы На траву ложилась тень густая. Серебром браслетов прозвенела, Оглянувшись, нет ли там погони: Вдруг увидит мать, что так, без дела Скрылась помечтать на этом склоне? Желтолицая, глаза раскосы, Разметались рукава халата, Красной шерстью перевиты косы, В волосах горит цветок граната. Хорошо сидеть, обняв колени, На причале у реки любимой И следить, следить, как в грязной пене Щепки по воде несутся мимо. Мимо, вдаль, куда-то — неизвестно. К новым городам, в жару иль стужу, И она, покинув это место, Уплывет на лодке вместе с мужем. А теперь смыкаются ресницы От объятий алого заката. Что? Из солнца вылетает птица, Осиянна, радужна, крылата. Будто птицы с материнских чашек! Ближе. Ослепительно сверкнула Яркой молнией цветных стекляшек. Девочка в том блеске потонула. А потом от всех блюла ревниво Тайну лучезарного виденья Птицы царственной под сенью ивы. Протекли года с того мгновенья — Девочке правления кормило Рок вручил, отметив: пронеси! И она в историю вступила С августейшим именем Цы Си.

РОССИЯ

О, Русь! Утерянная скиния, Куда нам заповедан вход, Среди снегов в узорах инея, Где вьюг нестроен хоровод: В лесной глуши ты дышишь тайною. Как кипарисовый киот, И лишь тропинкою случайною Наш вестник до тебя дойдет. Через века — веками строилась — Нам принесла ты благодать, И много светлых упокоилось, Тебя пришедших защищать. И много темных с дерзновением Искали троп, чтобы сломить Тебя, но тайным мановением Судьба спряла иную нить. И вот теперь стоим, усталые, На рубежах иных времен И верим: вспыхнут зори алые, Рассеивая скучный сон.

«Четвертый раз расплавленный металл…»

Четвертый раз расплавленный металл Налили в форму, слаженную туго, Но колокол опять не зазвучал, И спрашивали люди друг у друга: «За что на нас прогневался Господь? Все эти неудачи не случайны». И мастер изнурял постами плоть, Моля открыть ему звучаний тайны. Открыть на все терзания в ответ Тот перезвон серебряного сплава, Который, словно ангельский привет, С холма на холм несется величаво. В его ушах струится этот звон, То уходя, то подступая снова. «Любовь и жертва! — пел, казалось, он, — Любовь и жертва!» — два заветных слова. И сердце мастера все расцвело, В его груди заискрившись огнями: Несказанно-блаженное тепло!.. Все человечество с его грехами, Приняв, он безвозвратно полюбил, Ему хотелось о сладчайшей жертве Петь колоколом из последних сил… Один прыжок — в объятья красной смерти. Искали мастера, но не нашли, Отливку без него благословили, И звон прошел во все концы земли, Единственный по красоте и силе.

КАМЕЯ

Мастер, к станку наклонясь, точит овал сардоникса. И под нажимом резца рушатся стены веков: Вот выступает, угрюм, профиль орлиный поэта. Без Беатриче и рай муками ада томит.

ПОЭТ

Пусть нам скажут: «Поэт нам не нужен», — Пусть смеются над нами в лицо — Мы, поэты, смыкаемся туже Не в кружок — в золотое кольцо. Пусть, насмешливо вздернув плечами, Разжиревший и наглый торгаш Процедит размалеванной даме: «Я бы отнял у них карандаш». Но когда на душе неуютно. Дождь дворы заливает кругом, И, казалось бы, тут не до лютни, Если входишь в нетопленый дом, Мы подсядем к пустому камину, И пустой загорится камин: Я платок полинялый накину — Горностаевый мой палантин. И уйдем в недоступные страны Мы жемчужной тропой в пустоту, Где певуче-цветные обманы Нам покажут в глаза Красоту. Мы увидим такие рассветы, О каких торгашам не мечтать: Только дети, глупцы и поэты Сохраняют еще благодать… Пусть фонарь отражается в луже, Освещая скупое крыльцо — Мы, поэты, смыкаемся туже Не в кружок — в золотое кольцо.

МЫ ПЛЕТЕМ КРУЖЕВА

В отсыревшем подвале у ткацких станков Толпы девушек нити ткут. Те слепые ткачихи живут без снов, Ибо вечный удел их — труд. Они трудятся утром, сгибаются днем, Даже ночью шуршит челнок, И всегда в темноте — для чего с огнем? — Не кончая, кончают урок. И испуганно радость зовут бедой, И сердца одевают льдом, А жестокая смерть непреклонной рукой Их уводит в свой вечный дом. Но сказала одна: «Я раскрою глаза!» И другая: «Ведь я же не крот! Пусть захватит, закружит, затреплет гроза, Мы изменим станка поворот! Нам раздвинется небо — крутой водоем, И душа затрепещет, жива. Пусть растают сердца! Мы не ткем, мы не ткем, Мы плетем кружева!»