Русские не сдаются!
Шрифт:
— Господин Шторм, господин капитан! — пытался докричаться до датчанина приставленный к нему русский мичман, более-менее сносно владеющий датским.
Говорят, что капитан на корабле — это Бог, пускай и в ограниченном пространстве. Тогда получалось, что фрегат «Россия» временно Бог покинул.
— Что, снова? — в капитанскую каюту вошёл ундер-лейтенант Сопотов.
Вопрос оказался праздным. Дмитрий Андреевич Сопотов никогда не позволил бы себе зайти в капитанскую каюту, если бы не знал, что капитан даже не вспомнит, когда очнется, что к нему кто-то приходил. Нравы на фрегате были даже не жесткие,
А сколько уже матросов и даже офицеров подверглись килеванию? На фрегате «Россия» это наказание всегда приводится в исполнение с задержкой, когда тянули провинившегося с паузами. Так что из десяти, может, только и двое выживали. Обращались в Адмиралтейство, говорили, что Шторм вне себе. Но… Арестовывали разве что тех, кто обращался. Видимого несоответствия с должностью у капитана Шторма обнаружено не было.
— Так и есть, ваше благородие, ушли в себя господин капитан, — отвечал мичман, в сожалении разведя руками.
— И что делать? — спросил сам себя Сопотов.
Все знали — когда Никлас Шторм был в сознании, то жесткой рукой карал всякого, кто усомнится в его компетенции. Да и относительно нормальное состояние датского бога на корабле пока ещё бывало чаще, чем эти приступы.
Так что чаще всего команда просто ждала, когда их капитан вновь обретёт рассудок. Не приведи Господь, если что-то важное случится за время, пока датчанин вне себя. Теперь же нужно было отринуть все страхи и действовать. Пробудившийся Никлас Шторм может одинаково осерчать и на действие, и на бездействие. Потому нужно решить, что является меньшим из зол.
— Мичман, обойдите всех офицеров. Обскажите всё, как есть! — сказал ундер-лейтенант.
Яков Иванович Сопотов прекрасно понимал, что терпеть до странности безучастного капитана как-то приходится во время переходов, но не тогда, когда ситуация внештатная, а возможен даже бой. Сопотов теперь горел желанием сразиться с супостатом. Он уже думал о том, что и килевание для него — не такая уж проблема. Офицер тренировался затаивать дыхание и преуспел в этом. Так что мог рассчитывать на выживание.
А сколько было разговоров во флоте о сражении при Гангуте? Ещё служило немало тех, кто принимал участие в том бою, который покрыл славой зарождающейся флот Петра Великого. Или о сражении у острова Эзель? И Сопотов хотел доказать, что и нынешнее поколение достойно великих побед.
Во флоте идеализировали военно-морские силы Петра, и всё больше ругали нынешнее состояние дел — но то так, во хмели. Кто же рискнет в здравом рассудке ругать императрицу? Тайная Концелярия не дремлет и занимается такими вот «крикунами».
— Господа, как третий в чине могу сказать, что мы не можем ничего предпринимать, — высказался лейтенант.
— Паруса фрегата «Митава», а мы уходим прочь, убегая от своего корабля, как от прокаженного! — возмущался Сопотов.
— Не смей поступать супротив воли моей! — разъярился лейтенант, третий человек на корабле.
За столом, но будто бы в сторонке, сидел капитан-лейтенант Кристиан Олсан, датчанин, которого капитан Шторм брал с собой на корабль, как помощника. Мало того, что Олсан не понимал, о чем идет речь, так как не знал русского языка, но здесь знали главное — он являлся всегда только исполнителем воли капитана
и никогда не принимал решения. Вот и сейчас он решил просто молчать, даже отослал переводчика, чтобы и не вникать в то, о чем говорится. Придет в себя капитан, он и скажет, что и как делать.— Это преступление! — настаивал Сопотов, решив идти до конца. — Я сам отдам приказ на сближение с союзным фрегатом.
— За «Митавой» следует французский линейный корабль. Может, и не один. Вступать в бой? Почить в сей баталии и отдать неприятелю наш фрегат? Мы должны передать вести командующему и соединиться со всем флотом, — настаивал лейтенант.
— Уйдите с дороги и дайте выполнить долг! — прорычал Сопотов.
— Я был против! — решил умыть руки лейтенант.
— Бах! — прогремело вдали.
— Они уже начали бой! Разворачивай! Тревогу на фрегате! — прокричал Сопотов.
— Чего они убегают от нас? — спросил я лейтенанта Воронина, одного из отказников.
Пусть в этом молодчике до конца совесть и не проснулась, но он решил выступать консультантом.
Жалкая позиция. Мол, если все хорошо, то это из-за моих советов. Ну а плохо… Так это был бунт на корабле, и я был вынужден под угрозой смерти… Эх, стыдоба. Нужно трясти русский флот, искать выходы из ущербной кадровой политики. Во флоте должны служить отчаянные люди, готовые на всё, решительные. Но не те, кто просто хотел бы отсидеться в теплом местечке.
Ведь это первый поход русского флота, считая с великих дел Петра Великого. А после смерти первого императора корабли разве что гнили в гаванях. И моряки привыкли, что хоть и без плаваний, а жалование худо-бедно, но платили.
— Верно ли понял, что нас настигают? Еще полчаса-час и придется давать бой? — спрашивал я.
— Уже подрывайте фрегат тогда, токмо лодке дайте уйти. Помирать ни за полушку не буду, — высказался лейтенант.
— Тогда пошел ты…
Я сплюнул в сердцах под ноги трусу.
— Дуэлировать со мной решили? — спросил с опаской лейтенант Воронин.
— Много чести для вас, — сказал я и направился на верхнюю палубу.
Если бы Воронин действительно хотел дуэлировать, то нашел бы повод. Я сказал более чем достаточно даже для двадцать первого века, чтобы в морду дать. А этот разве что взгляд отвёл. Так что и есть — трус.
На верхней палубе уже более надежно была прикреплена пушка, с учетом неудачного опыта. Вот на это орудие я и рассчитывал. Вражеский корабль все равно будет подходить к нам носом, где у линейного корабля противника нет пушек. Да и осадное орудие бьет куда как дальше, чем корабельная артиллерия. Значит, можно произвести три-четыре выстрела, пока враг не подойдет сильно близко, чтобы размочалить нас своим множеством орудий.
— Кашин, что там? Уже добьет? — спросил я, рассматривая в зрительную трубу врага.
— То неведомо, ваше благородие. Пущай подойдет еще чутка! — деловито всматриваясь в сторону погони, отвечал сержант. — Могу спросить, ваше благородие?
Я кивнул.
— А их благородия, господа морские офицеры, драки ужо не желают?
— Не все…
— Я с вами, ваше благородие. Арестуют, так чести своей не уроним. Мы же гвардия! — гордо сказал сержант Иван Кашин.
— И то верно! — усмехнулся я.