Русские не сдаются!

— Будет сделано в наилучшем выгляде, ваше превосходительство! — радостно отрапортовал Потап, бывший в чине лейтенанта.

Хотя… какой из Потапа лейтенант! Но Синявину такой денщик удобен. Простой, исполнительный, въедливый, изворотливый, как змея. Казалось, что мужик мужиком, безграмотный и без царя в голове. Но что ни поручи — вывернется, и сделает. А ещё, что для Синявина, любителя поесть, было важным, Потап, словно баба-стряпуха, пироги умел печь, а рыбу да мясо запекал так, что и на императорском столе такой смак не встретишь.

* * *

Выражение «как сельди в бочке» должно быть понятно селёдке, которую заключили в деревянную тару. А для человека я бы, наверное, ввёл какое-нибудь другое красочное описание, определяющее тесноту. Подошло бы… «как на гауптвахте русского фрегата».

Помещение, в котором приходилось находиться трём зачинщикам бунта — мне, Лаптеву и Спиридову, а еще и лейтенанту фрегата «Россия» Сопотову — представляло собой огороженное пространство меньше чем полутора метров в длину и ещё меньше в ширину. Мало того, так здесь ещё стояли какие-то ящики до потолка. Так что нам троим ничего не оставалось, как-либо стоять, либо по очереди сидеть. Спать одновременно хотя бы двоим не получалось.

И я молчу про необходимость справлять нужду Впервые думаю, что даже хорошо, когда кормят минимально. Если такое заточение продлится долго, так могут и атрофироваться мышцы. А главное, как бы с ума не сойти. И этот запах… отвык я от подобных ароматов.

— Александр Лукич, — обратился ко мне Спиридов. — Ваша очередь сидеть.

— Благодарю, — сказал я, присаживаясь и приподнимая ноги на стену, чтобы кровь немного отошла от усталых нижних конечностей.

— Как думаете, Харитон Прокофьевич, казнят нас или под килем пропустят? — без намёка на страх спрашивал Спиридов у Лаптева.

Он не опасался, он именно что осведомился — мол, вы какой вариант считаете наиболее вероятным.

— Знамо быть, что под килем. Но три раза, не меньше, кабы наверняка убить. Так что правы вы, Григорий Андреевич, дважды правы: казнят казнью — килеванием, — с какой-то неестественной ухмылкой, не означающей радость, но и без видимой грусти ответил Лаптев.

— Господа не извольте беспокоится. Нас убьют! — емко и не без доли юмора заметил лейтенант Сопотов.

Мы рассмеялись. Тут не было паникеров и трусов. Рядом, даже ближе, чем можно представить, были сильные люди Так шутит человек, обречённый, но не сломленный. Тот, кто ждёт неминуемой смерти, насмехаясь над несуразностью вида старухи с косой.

Я не знал о судьбе своих солдат, сержанта Кашина. Капитан Шторм имеет, судя по всему, разногласия со своей головой, но все же понял, что гвардию дергать лишний раз не стоит. Кашин исполнял приказ, значит, виновен только тот, кто приказ отдавал. Всё логично. Думаю, что меня бы даже могли отпустить. Ведь и я приказ выполнял. Должен был доставить осадные орудия? Так не доставил, а почти что сохранил вверенное мне важное имущество.

— Господа, я понимаю, что мои слова прозвучат даже где-то и оскорбительно, но я готов взять на себя всю вину, — сказал я. — Это же я принял на себя командование боем, и я отдал приказ солдатам, что и послужило началом вооружённого сопротивления приказу капитана.

— Вину на одного себя взять хотите? Не хотите оскорбить — вот и не возводите хулу на нас. Чай, не трусы, и за поступки свои ответ держать намерены! — за себя и Спиридонова ответил Лаптев.

На самом деле, я думал о том, что эти двое, пусть трое, которые сейчас со мной томятся в трюме фрегата, на данный момент для России намного важнее, чем я. Нет, я не принижаю свои возможности. Но как Россия может лишиться будущего адмирала Спиридова? А будущего великого исследователя русского Севера — Лаптева? Сопотова я не знаю, но есть убеждение, что и он, особенно при дефиците кадров, нужен России. Их судьбы во многом предопределены, моя же жизнь ломает устоявшуюся историю.

И потом, есть такое правило: не навреди! Изменять историю своими действиями я, наверное, могу. Но вредить России — никогда. Так что очень осторожно нужно подходить к выбору пути.

— Я, господа, ни о чём не сожалею! — произнёс Спиридонов.

Лаптев на его слова лишь только кивнул, соглашаясь. Поспешил согласиться и я. Согласительно хмыкнул Сопотов. Лучше уж смерть, чем если бы мы сдали фрегат французам.

И всё равно, я считал, что наше заточение — это своего рода задача со звёздочкой для командования русским флотом. Одно дело, если бы мы учинили бунт по какой-то низкой причине, например по недовольству питанием. Или же, напротив, желали сдаться врагу, вопреки решению капитана корабля.

Но нет. Мы нарушили решение капитана корабля, потому что оно было преступным. И ошибочность этого решения уже очевидна: фрегат «Митава» цел, он в составе русского флота, команда пусть и лишилась некоторых людей, но в целом осталась жива и вышла с победой после столкновения с французами.

— Как думаете, господа, а сколько дней мы уже здесь находимся? — спросил Спиридонов.

— Пошёл второй день, — ответил я.

— Словно что и к неделе катят часы пребывания тут, — высказался Лаптев словно в поэтической манере.

И всё время, что мы были заперты в этом так называемом карцере, я прислушивался к звукам. Корабельная рында была пусть и плохо, но слышна даже нам. Я расспросил своих коллег по заточению, сколько раз на корабле кормят команду и когда должен быть утренний подъём.

Хотя действительно ощущалось так, как будто мы здесь уже чуть ли не неделю. А всего лишь прошло часов тридцать.

— Эй, болезные, благородия — откушать не желаете? — послышалось за стеной.

Мы не отвечали. У каждого накопилось презрение, если даже не ненависть к тому матросу, что приносил нам изредка еду, чуть чаще — воду. Я даже дал себе зарок, что когда выйду отсюда, то почищу свой кулак о зубы этого весельчака.

Голод не тетка. И когда в окошко передали еду, мы жадно стали её поедать. Тому человеку, которого не мучил истинный голод, не понять, что порой и чуть протухшее мясо, плохо разваренная овсяная каша и два сухаря могут быть столь вкусными.

Главное в этом деле — не нюхать. Впрочем, запахи внутри нашего карцера были ещё те… Перебивали вонь от еды. Ведро, в которое мы вынуждены были справлять свою нужду, ещё ни разу не выносили.

— Не сдается наш грозный «Митава», пощады к себе не желает… — в который раз напевал я песню, лишь немного переделанную под существующие реалии.

Не мог сдержаться — уж больно сравнение напрашивалось. Если бы наш фрегат всё-таки французы нагнали и мы не стали бы биться, то я настаивал бы на потоплении корабля. Даже если бы мне пришлось перессориться со всеми. Так что судьба крейсера «Варяг» могла бы повториться и сейчас.

— Господа, если нас будут здесь долго держать, то в какой-то момент мы с вами завалимся друг на друга — без чувств. Ведь, согласитесь, ноги, руки… Утомились мы. Поэтому предлагаю делать вот так… — после того как мы съели еду и отдали обратно деревянные тарелки, я решил, что нужно бы размяться.