Самоидентификация

– Много?

– Прилично. А что такое-то? Устроиться хочешь?

– Ага, – Толик озлобенно кивает; поймал намек на его послужной список, изрядно попорченный годами строгого режима.

– Ну, не знаю… - вздыхаю, но не от сожаления, а от нежелания идти в клубный сортир.

– Да ты уже вряд ли помнишь, что такое работа, - махает рукой Толик, имитируя отход в сторону. – Холеный, городской.

– Слышь, а ты в деревенские записался? В чем твоя проблема?

– Заебись у меня все! – откровенно рычит Толик, и Пашка пытается встать между нами.

– Мужики, ну вы че, а? Ну, вы это…

– Съебись, - командует ему Толик, и в глазах его такое озверение, что Пашка решает пустить дело на самотек, но стоит недалеко.

На нас начинают оглядываться, но пока тактично.

– Не очень понимаю твоего, так сказать, гонева.

– Ты гонишь. Работяга.

– Блядь, да я работал как проклятый годами. Учился, работал, ебашил, как конь, чтобы вырасти и работать чуть-чуть меньше. И да, именно работал, а не жрал водку по вечерам, чтобы с утра с похмелья вылезти на смену и отсидеть рабочий день, а потом пожаловаться на власть и снова бухать.

– Знаешь, люди тут бухают не от того, что хотят бухать, а от того, что жизнь такая, - тон Толика несколько уравновесился, пыл явно подугас после моего ответа.

– Везде есть свои проблемы, - говорю еле слышно.

– Ну, у тебя-то их море.

– У меня море всего. И проблем. И вещей. И денег даже нормально.

– А много ты сил, настоящих сил к этому приложил?

– Физических? Или каких? И как это тебя ебет?

– Сука, – он цедит, и он явно готов плюнуть мне в рожу, а я, в свою очередь, морально готов к этому – мочевой пузырь стал крепе, трезвость увеличилась, мышцы напряглись.

Но вместо каких-то дальнейших шагов, Толик разворачивается и уходит куда-то в сторону, к дороге. По пути стреляет сигарету и закуривает. Я стою и понимаю, что мне тоже надо покурить.

– Психанули, джентльмены, - выдает Пашка, и его псевдоинтеллектуальная манера сейчас меня выбешивает, но я держу себя в руках.

Закуриваю. Толик вдалеке с кем-то начинает говорить, объясняться. Придурок.

Снаружи из клуба какой-то мужик орет «give me everything tonight», и я не сразу понимаю, что это просто ремикс на попсовую песню, и что голос в записи, и что в зале не очень качественная аудиоподготовка. Наверное.

Толик что-то выкрикивает. Ему что-то отвечают в повышенном, но не настолько высоком тоне. Я слышу обрывки фраз вроде «…кого ты назвал?..», «…да мне по хуй…», «…давай отойдем…» и прочих высказываний, характерных для начала драки в провинциальном клубе. В деревенском клубе. Сомневаюсь, что здесь, с учетом наличия какой-никакой массовой охраны, они начнут какой-то серьезный конфликт. Понимаю, что писать все также тянет, разворачиваюсь и возвращаюсь в клуб. На входе – некурящая зона, до разветвления на некурящий лаундж и основную часть клуба. Охранник слева вроде как пытается что-то сказать и начать движение ко мне, но замечает торчащие у меня из кармана оранжевые полоски и передумывает. Я мельком смотрю на него, но решаю не испытывать судьбу, поживаю плечами и захожу в клуб, на пороге глубоко затягиваясь.

Отлив с превеликим удовольствием, беру с помощью волшебного флаера стаканчик «отвертки», только почему-то с маниакальным упорством прошу именно со свежевыжатым соком, и бармен смотрит на меня с некоторым недоумением, но потом, быстро смешав водку с соком, протягивает ее мне, и я быстро отпиваю треть стакана, и мне нравится вкус, и меня кто-то задевает за плечо, и я вижу, что на выход несется целая орава, и мне становится жутко интересно, что там происходит.

На улице гам, крики, и я едва не выливаю все содержимое стакана на сочное декольте какой-то девицы, с трудом отхожу, очарованный ее округлостями, всматриваюсь в сторону, откуда идет шум. Драка. Шум есть, и драка есть. Выбираюсь поближе и понимаю, что мне не показалось – в гуще дерущейся толпы, которая все растет стараниями пытающихся разнять, болтается Толик. Там же Пашка, пытающийся прорваться к своему незадачливому другу. Я отпиваю еще из стакана и выкидываю его, он разбивается о бетонный бордюр, и я пытаюсь пробраться вперед, хотя и не уверен, что мое участие так уж обязательно. Меня сильно толкают, и я едва не падаю наземь. Я что-то кричу с применением местных идиоматических выражений, но мой голос сливается со многими другими. Я пригибаюсь, чтобы не быть задетым несущимся куда-то бренным телом толстяка с распростертыми руками и вижу, как вдалеке, кажется, за миллионы километров отсюда, на голову Толика обрушивается что-то тяжелое, похожее то ли на огромную биту, то ли на несколько сваренных арматур, и Толик падает. Я кричу что-то, зову Пашку, Славу, Витю, который, сука, спит в кресле, и меня кто-то отталкивает со словами «Нехуй тут!», и я падаю, кувырком продвигаюсь назад, с трудом встаю, ощущая, как качается земля, и рядом со мной уже стоит Жора, он что-то спрашивает, и в его руке зажженная сигарета, и он даже не пытается полезть в драку, и я с отчаянием смотрю на него. Из клуба выбегает, потрясая жиром, Ахмед. С ним четверо молодчиков – двое с битами, двое с пустыми руками, но со стволами на поясах – не знаю – травматами или огнестрельными. Ахмед останавливается рядом с нами, тяжело дышит и наблюдает, как к четверым «успокоителям» прибавляются еще четверо и начинают уравновешивать энтропию внутри собравшейся кучи-малы.

– Каждый выходные тут так, я их маму шатал, - заявляет Ахмед.

А я стою и не знаю, что делать, потому что соваться опять в гущу смысла нет, но и осознание того, что Толика уже запинали, не радует. Я понимаю, что из небольшой стычки сформировались две стороны – одна за Толика, другая – за оппонента, - а, возможно, теперь образовалась еще и какая-то третья. Но все это уже не столь важно, потому что, стараниями ахмедовских служак, все начинают обретать индивидуальность и независимость от групп, разлетаясь в разные стороны.

А я все также стою, а Жора все также курит рядом, и меня подташнивает, потому что последний стакан «отвертки» был явно лишним.

Передо мной в воздухе пульсирует фраза «NEVER SAY MAYBE»

Выключается музыка.

Я сижу. Я обнаружил себя здесь только что. Прилив страха. Отлив. Пытаюсь разобраться, как я сюда попал. Передо мной стакан пива. Довольно высокий и нетронутый. Я не пью дешевое пиво. А это какая-то бодяга. «Балтика», что ли.

Временной промежуток между завершением драки в клубе и этим моментом, когда мы сидим в относительно тихом и безлюдном круглосуточном кафе в городе, размылся у меня в голове, как намокшие чернила. Все ясно, все очевидно, но ни черта не понятно. Мы сидим в круглосуточном кафе. За столом.

Нет, не так.

За столом сидят Жора, Слава, Гриша и еще пара парней. И еще Дима. Ушатанный в хлам. Уставший. В прострации. У Димы болит желудок, но его уже не тошнит.

Что он знает об этом вечере? Что он дважды нажрался? Да. Что Толика увезли в тяжелом состоянии в больницу? Точно. Что до сих пор не ясно, кто и как привез его, Диму и его товарищей сюда? И это верно. Что пора домой?

– По домам, парни, - Жора допивает свое пиво.

– Раньше у нас тут не было круглосуточных кафе, - бормочу я.

Все, словно по сговору, смотрят на меня, как на идиота.

– Ну, не было, - все равно повторяю я.

– Пока закона не было, - устало комментирует Пашка, на лице которого огромный, уже сформировавшийся синяк.

– На хуй законы, - мотает головой Жора. – По домам, парни.

Я вваливаюсь в подъезд, хромаю на этаж и с надеждой, осмотрительно тихо стучусь в дверь. Мне кто-то открывает. Я прошу понять и простить. Заплетающимся языком. Прохожу в комнату. От меня воняет? Наверное. Не знаю. Ухожу из реальности.

Просыпаюсь посреди ночи. Осознаю, что открыла мне мать. Все поняла и простила. А как же. От меня воняет, и еще как. На цыпочках прохожу в прихожую. На кухне закрыта дверь. Горит свет.

Вытаскиваю из машины запасную белую футболку, такие же, как на мне, чистые джинсы и носки – все в вакуумном пакете. Это лежит здесь так, на всякий случай, довольно давно. Пригодилось впервые. Залезаю в душ. Моюсь. Вытираюсь насухо тем полотенцем, которое мне заботливо положила мать – рядом с кроватью на стул. Там же лежали чистая простыня и какой-то старый халат, но ими я пользоваться не стал.