Самоидентификация

– Нет, - Жора кладет мобильник в карман куртки. – Он вообще в говно был, по ходу. Собственно, удивительно, что он вообще набрал меня.

Пашка остолбенело смотрит на него, но ничего не говорит и продолжает курить. Отворачивается.

– Погуляли, - черт те к чему мямлю я.

– Ну да, - кивает Пашка. – Отметили твой приезд.

Меня начинает охватывать дрожь. Странный, смешанный набор чувств. В голове постепенно формируется мысль, что человек, которого я еще вчера видел живым и с которым у меня произошел конфликт, теперь представляет из себя неодушевленный кусок холодного вещества. Пустое тело. Худое и иссохшее, измученное привычками владельца. Меня подташнивает, и я ощущаю холод улицы сквозь куртку. Комплекс вины?

– Я пойду, наверное. Зря только тащился, - кидает Пашка, встает, жмет руку Жоре, задумавшись, пожимает руку мне и уходит, кинув напоследок на меня странный взгляд.

– Меня причислят к списку виновных, - констатирую факт, присаживаясь рядом с Жорой и доставая пачку сигарет.

– Наиболее вероятно. А тебя это сильно беспокоит?

Я прокручиваю в голове то, как Жора сообщил информацию о смерти Толика. Прокручиваю саму фразу и поражаюсь кое-чему, что я слышу в голосе Жоры и сейчас. Спокойствие. Безразличие. Я задумываюсь, у кого из нас больше этого философского отношения к жизни и событиям вокруг. Парится ли он больше меня или хотя бы также? Парюсь ли я? Да, однозначно. Из-за уровня заработной платы, из-за ипотеки, из-за квартплаты, из-за технического состояния машины, из-за уймы документов, из-за налогов, из-за неуплаченных штрафов, из-за судов по мелким неуплатам. Есть хоть что-то из этого у Жоры? У него есть жизнь от зарплаты до зарплаты и первые необходимости. Он гораздо меньше меня беспокоится из-за жизненных невзгод. У него меньше поводов. Он свободнее меня? Перед глазами встает озлобленное лицо Толика.

– Ты куда-то собираешься?

– Да нет, вроде, - Жора жмет плечами. – Хотя…

– Ну?

– Неплохо бы проведать квартиру его. Чтобы эта баба не вынесла все, за что его можно похоронить. Боюсь, как бы процесс уже не пошел.

– А смысл? – не понимаю.

– Подрастешь – поймешь. Мне надо зайти в квартиру. Будешь мерзнуть или зайдешь?

– Буду гостем.

Мимо проходит обездоленная и безумная бабка. Везет с помойки на своей телеге с разными колесами сломанную складную сушилку для белья. Я захожу в подъезд, задерживая, на всякий случай, дыхание.

В квартире Жоры убрано, но как-то серо. Обои устали уже не первый год как. Паркет зацарапан. На кухне воздух еще более спертый, чем на жилой площади и попахивает гнилым табаком. Странно, что не воняет, кажется мне. Жора отходит в туалет. Я смотрю через окно – обычную деревянную раму, покрашенную белой краской, – на двор, припаркованные машины, сидящую на лавочке на детской площадке молодежь с трехлитровыми баклагами пива. На не мытую уже давно раковину. На оббитый сине-белый кафель кухни. Жора споласкивает руки и выходит.

– Погнали. Быстро и незаметно, - усмехается.

Мы доезжаем на его «волге» до дома Толика за несколько минут. Осматриваемся, как воры, и заходим в подъезд. Палец Жоры уже тянется к кнопке звонка, как я кое-что замечаю.

– Стой! – полушепотом. – Дверь.

Жора передумывает звонить, и тоже обращает внимание на то, что дверь открыта. Хмыкает. Осторожно, пальцем нажимает на уродливый дермантин, заставляя дверь открыться.

– С пустыми руками? – шепчу.

Жора прижимает палец к губам и тянется рукой за пояс. Достает травматический пистолет – потрепанный, но, очевидно, работоспособный. Одобрительно киваю. Дверь удивительно бесшумно открывается, и изнутри доносится какой-то стон. Потом мычание. Потом что-то, похожее на хрюканье. Я на цыпочках прохожу вслед за Жорой в квартиру, и вид из комнаты, дверь в которую открыта, заставляет меня и его замереть. Недалеко от выхода на четвереньках стоит непомерно жирная уродливая бабища Толика. Ее обвисший, волосатый зад оттопырен, и над ним активно пыхтит какой-то парень – лысый, худой, загорелый. Его лица не видно. Как и ее. Они так заняты совокуплением, что не замечают нашего прихода. Бабища периодически то ревет, то всхлипывает, но она явно не против того, что с ней делают. Парень стоит, изогнувшись, и со всего размаха вставляет в ее заросшее волосами половое отверстие член. Рядом валяются три бутылки от неопределенного вида напитков – две пустые, одна – частично наполненная. Меня мутит так сильно, что я вынужден отвернуться и прикрыть нос, чтобы хотя бы не стошнить прямо в прихожей. По квартире распространен сладковатый запашок гнили. Жора качает головой и начинает отступать. Я с радостью поддерживаю его.

До того, как сесть в машину, мы молчим. Уже закрыв за собой дверь, я ощущаю себя немного спокойнее, и желудок перестает требовать выслушать его мнение.

– Это… - Жора прерывается; видно, что даже его былое безразличие ко всему не устояло перед этой сценой. – В общем… Это Саша.

– Кто?

– Брата Толика зовут… - вздыхает. – Блядь, его зовут Саша. И это…

Дальше нечего сказать. Я бы тоже не стал больше никак это комментировать.

Мы отъезжаем от дома, делаем круг вокруг соседнего и останавливаемся.

– Выйдем, - заявляет Жора и выходит из машины.

Я не против. Достаю сигареты и закуриваю. Он делает то же самое. Молчит. Обходит «волгу» и опирается о багажник, почти садится на него. Я становлюсь рядом. Когда-то, я имел честь присутствовать на похоронах одного знакомого в Питере. На Южном кладбище. Меня попросили прийти, как близкого. Хотя я таковым и не был. После церемонии я прошелся по территории кладбища, и на одном из участков обратил внимание на интересную закономерность. Я прошел мимо немалого числа памятников и посчитал возраст каждого из парней, похороненных под ними. Парни – все, как один, молодые, от двадцати трех до тридцати. Похоронены в первой половине девяностых. Как ни называй – бандиты или жертвы бандитов – суть не изменится. Молодые. Рисковые. Бессмысленно потерявшие единственное, что не купишь ни за какие деньги.

Почему-то мне хочется рассказать об этом Жоре, но находятся причины, по которым я этого не делаю, а вместо этого бормочу что-то несвязное.

– А? – словно просыпается от моего бормотания Жора.

– Странные дни, говорю.

Молчит. Ни один мускул на лице не шевелится.

– Выходные? – ощущаю себя идиотом с этим вопросительным тоном.

Молчит. Через полминуты добавляю.

– Может, это просто я так вовремя приехал…

– Думаешь, здесь хоть что-то меняется? – Жора нервным рывком отводит сигарету от лица. – Здесь постоянно одно и то же. Каждый, блядь, божий день кто-то творит какое-то дерьмо. И живет этим. И радуется. И желаний, кроме как свалить отсюда, у меня нет. Даже трахаться уже неохота здесь. И пить. И гулять. Ничего. Только бы свалить.

– Так в чем проблема?

– Элементарное отсутствие денег, - пожимает плечами. – Или ты считаешь, я такой мудак, что не понимаю, что нужны бабки на прожить, на снять жилье, на билет отсюда, на расквитаться с долгами здесь, чтобы иметь шанс, в случае чего, вернуться и не получить в голову? Да даже если я возьму и распродам все, что в моей собственности, и сделаю это так ловко, что никто не заметит, там мне жить наверняка будет не на что. Я это вижу. Абсолютное большинство здесь живущих – нет. Они живут от зарплаты до зарплаты, и их это устраивает. А я, честно говоря, от этого устал. Но здесь нет никаких шансов. Круг за кругом – одно и то же. А после окончания очередного круга ты просто умираешь. И никому нет дела. Думаешь, мне это нравится?

– Не знаю, - честно отвечаю. – Я, наверное, не знал тебя слишком долго. Я многого не знаю. Я многого не видел.

– Ну да. Давай начистоту – я также выживаю от сих до сих. И я сгнию, как все прочие, если не сделаю рывок. Поможешь мне там, у себя? Разумеется, не за просто так, а с расчетом.

Смотрю вглубь темного, слабо освещенного двора. Я когда-то уехал из этих дворов к другим, более светлым. У меня не было состояния в карманах, но у меня были накопленные за годы по мелочи средства, была уверенность в себе и была гипотетическая возможность вернуться в родной дом. Кто-то может сказать, что это, наоборот, ослабляет. Но ни черта подобного я не ощутил. Если бы я психовал из-за того, что мне некуда идти в случае провала, кроме как бомжевать на вокзал, я бы точно слетел с катушек и ничего не добился бы. Шанс на поддержку необходим всегда. Вдалеке едет электричка. Стучит. Гудит сигналом. Ее вой проникает в глубины моего сознания, и я снова ощущаю, что где-то рядом мой поезд. Тот самый поезд…

– Гроздьями обещаний я тебя закидывать не стану, - наконец, отвечаю.

После всего увиденного и услышанного, я начал понимать Жору. Я увидел его причины и его жизнь. Я вижу, почему ему не оторваться от этого источника липкой, гнилой слизи, крепко удерживающей людей здесь. И, к тому же, я знаю, на чем я заработал первые настоящие деньги, которые помогли мне поверить в себя. Знаю, что, наверное, чья-то жизнь на этом моем заработке могла пойти под откос. Кто-то перекрылся или просто стал зависимым. Мало ли.