Саспыга

Беда в том, что меня — тоже.

Ася снова сутулится, обхватывает колени. Мрачно спрашивает:

— Что у тебя с лицом?

Я прикасаюсь к горящему подбородку, и на пальцах остается липкая влага.

— Караш неудачно головой мотнул, — небрежно говорю я, но тело вспоминает тот последний рывок, и я вздрагиваю — короткая судорога воспоминания заставляет на мгновение снова напрячь все мышцы.

Ася слабо, почти застенчиво улыбается:

— Там жуткий спуск, правда?

— Спуск дикий, — с готовностью киваю я. — Не представляю, как ты там прошла. Даже пешком…

— Я спускалась верхом, — она тихонько качает головой; она все еще улыбается, но уже сквозь меня, и глаза раскрываются шире. Ее снова захлестывает пережитое. — Не догадалась, что надо слезть, а потом… — Ее улыбка кривится и начинает дрожать.

— Ну и страху ты, наверное, натерпелась.

Ася резко мотает головой и вдруг принимается сбивчиво тараторить, как будто мои слова разрушили какой-то запрет и она боится, что он вернется:

— Натерпелась, да, но — подумаешь, страх, ну да, там высоко, опасно, но дело ведь не в том, правильно? Это бы, наверное, уже прошло? Тут другое… Я не знаю, где я. — Ее губы дрожат. — Я имею в виду — не как раньше, заблудилась, ха-ха, ну и ладно, так и хотела. Я по-другому не знаю, по-настоящему. Перестала после того, как слезла сюда. Со мной что-то случилось. Зачем только… — Она закрывает лицо и отчаянно трет глаза. — Мне здесь не нравится. Я дура, я себя сюда загнала, но я не хочу здесь быть. Здесь красиво, но мне здесь не нравится, понимаешь?

— Наверное, да, — осторожно говорю я. Все еще боюсь спугнуть.

— Обратно там… нельзя, да? — тихо спрашивает Ася. — Да, я сама поняла, что нельзя…

— Наверное, можно найти обход.

Я замолкаю, осознав, что годами любовалась именно этими местами — в те редкие моменты, когда сходились и маршрут, и погода, и напарник соглашался сделать неудобный крюк и заехать на ту единственную точку, с которой все видно особенно хорошо. Где-то впереди, невидимый за подъемом, стоял хребет, собранный из треугольных пиков, абстрактная полосатая цепь, видимая с любой высокой точки. Редко кто рассматривал ближе это нагромождение вершин, крутых логов, скал, поздних снежников, синих капель озер у подножий. Дикое, буйствующее пространство — вряд ли хоть кто-то смотрел на него как на место, в которое можно пойти. Я только любовалась им, совершенно недостижимым. Не то чтобы не мечтала… Конечно, мечтала. Просто даже не допускала, что может сбыться.

Я вспоминаю и прикидываю. Мысленно расчленяю цельное и прекрасное на практичные элементы, годные к употреблению.

— Надо будет как-то выбраться на перевал, — говорю я. — По нему пройти дальше, в сторону Карлыбаша, а там… — Взгляд Аси теряет фокус, и я машу рукой: — Не важно. Дня два уйдет, чтобы выбраться, может, три — как повезет. Считай, мы в лабиринте и вход только что заперли. Чтобы выйти, надо пройти все.

— Я понимаю, — кивает Ася. Неохотно спрашивает: — Ты поможешь мне?

— Ну конечно, — быстро отвечаю я. Хорошо, что она на меня не смотрит.

— Ну что, — Ася подтягивает Суйлу поближе, и тот упирается, торопясь ухватить еще пару пучков. Она издает неловкий смешок: — Сама не верю, что это говорю… Поехали?

Я обуваюсь и неуверенно поднимаюсь на ноги, чувствуя: что-то забыла. Оглядываю подножие кедра, высматривая оставленные вещи, но не вижу ничего, кроме корней и небольшого плоского камня, едва выступающего из хвои.

Маркеры так и лежат в кармане.

— Подожди минут пять, — говорю я.

Рисовать я толком не умею, а то, что хочу сделать, намного сложнее обычного, и пять минут превращаются во все двадцать. Я ползаю вокруг камня на четвереньках, высунув кончик языка, чаще прицеливаясь маркером, чем проводя реальную линию, но в конце концов, кажется, справляюсь. На камне оскаливается многоголовый медведь. Тот, кто видит его, смотрит сверху; тот, кто видит его, понимает, что все эти клыки — для него и все эти раскрытые пасти ждут его падения.

Я торопливо обвожу его скобками и точками и выкладываю камень на тропу.

— Ничего себе, — говорит Ася, когда я убираю маркеры. — Это что-то значит?

— Нет.

— Что вижу, о том пою, да? — без улыбки спрашивает Ася и снова подтаскивает к себе Суйлу.

2

Самое вкусное для коней — стебли маральего корня. Больше они любят только сочный черно-лиловый репейник, который встречается редко и название которого никто не знает. Алтайский стриптиз — это когда раздеваешься до футболки. Человек, посещая иной мир, не должен смеяться или выказывать удивление, увидев странные вещи.

Караш раздвигает грудью цветочные волны, и Суйла держится носом к его хвосту. Слышен бодрый топот копыт, хруст травы на зубах. Раздавленные копытами корни пахнут душно и сладко. Шкура Караша потемнела, у нагрудника сбилась желтоватая полоска пены, но он не сбавляет шага. В приступе благодарности я шлепаю его по мокрой шее, вытираю руку о штанину. От ладони теперь несет — остро, крепко, вызывающе телесно. Набухшее жаром плоское небо задевает макушку.

Такая жара не может закончиться хорошо.

За моей спиной тихо бормочет Ася. Всякий раз, когда я оглядываюсь, она выглядит все более взъерошенной и озверевшей. Ее внимание полностью поглощено конем. Губа напряженно закушена, глаза скошены к носу от усилий. Глядя на ее раскрасневшееся лицо, я машинально смахиваю со лба пот и прилипшие летучие паутинки.

Орать Ася начинает только через час. В этот момент я как раз оборачиваюсь. Рывок Суйлы за травой такой сильный, что едва не вынимает Асю из седла.

— Да что с тобой, скотина прожорливая! — вопит она, пиная серые бока пятками. Над ее губой блестят мелкие капли.

— Возьми наконец чомбур в руку, покажи ему, — советую я и тут же взмахиваю своим на нырнувшего мордой в траву Караша.

— Как с голодного края сегодня, — жалуется Ася.

— Это как раз нормально, — чтобы было удобнее говорить, я разворачиваюсь к Асе почти всем телом, упираясь рукой в заднюю луку и чуть свешиваясь набок. Тропа хорошая, никуда Караш с нее не денется.

— Ничего себе норма, — возмущается Ася. Она выглядит такой удивленной, что я смеюсь. — Ох, ведь все в группе жаловались, — вспоминает она.

— В каждой группе, — вставляю я.

— Ну да, я видела, как все маются. Думала, я такой молодец и все контролирую… А у него просто аппетит был плохой. А кстати, почему?

— Может, чемерицы перед походом объелся, только сейчас отошел, — ляпаю первое, что пришло в голову. Ася удивленно приподнимает брови, и я думаю: зачем врать, да еще и так неубедительно? Теперь-то зачем врать… — Ладно… — Я снова поднимаю Карашу голову. — Слышала, что у нас кони иногда гибнут зимой?

Ася чуть хмурится: