Сборник поэзии

Да, ведь был у нас плавленый, Аля, янтарь

В золоченых цапучих когтях!

Этот Ювелирторг, поспешая, нашарь —

И отдаришься в дальних гостях!

Коль прошляпит таможня, там можно — вспори,

И былой безмятежный престиж

Ты хозяевам выдашь: их чай до зари,

Поученья и кров возместишь.

Всюду пусто? Прощупай манжет, воротник!

Даже наш поэтический лавр

Не зашила ты, дура?! Идти через миг

С чемоданом дозволенных швабр!..

...Просыпаемся потно, еще теребя

Швы рубах; слыша рупорный бас:

"Группа восемь, на выход, и строем — в себя,

Ибо Царствие Божие — в вас".

1990

Пружина

"Мы не жили, — сказал нам К.,

Вернувшись из Канады. —

Еще не ведали пока

Житейской мы отрады!"

Да, от рожденья наша плоть

Комфорта не знавала,

И скудость нас перемолоть

Лет в сорок успевала.

О да, немотствовал наш дух,

Подавлен и подвален.

Мы говорить решались вслух

В лесу иль средь развалин,

И отключали телефон,

И радио включали,

Чтоб не был слышен даже стон

Того, о чем молчали.

Нас, как пружину, страх прижал, —

А ничего нет проще,

Прижав, придать пружине жар

Потенциальной мощи.

Отчизна, кредиторша та,

Которой жизнью платим, —

Ты без прощенья проклята

Иль прощена проклятьем?

Как жемчуг спит на вязком дне

И нимб — в клейме печати,

Так в испытуемой стране —

Надежда Благодати.

1988

Литературное объединение

И что же видит? За столом

Сидят чудовища кругом!

("Евгений Онегин")

Впервые я сюда пришла.

Гляжу на всех с порога.

Я нескладна и несмела,

А в чем-то и убога...

Как прозвучит моя строка,

И буду ли достойна?

...Застольцы смотрят свысока,

Но как-то неспокойно.

Вот этот, ростом небольшой,

Набрякший тайной злобой...

Понятно сразу: он — с душой!

И не пойми, попробуй.

Он подает открытый знак,

Что мыслит он подспудно!

А если честно — мыслить так

Ему совсем не трудно.

...А рядом — плотный чернозем

Исходит паром душным, —

Вот-вот в ладонь его возьмем,

Как в фильме показушном, —

Захочет, всё произрастит,

Что колос, что крапива!

Интеллигентов не простит,

Но выпьет с ними пива.

Герой расхристанных ночей,

Намеренно-патлатый.

Довольствуясь неважно чьей

Восторженною платой,

Он всё-то пьет и всё-то рвет

Немытую рубаху.

Неясно, врет или не врет,

А нагоняет страху!

Вот, непоседлив и упруг,

Бровастый горбоносец.

Его подкидывает вдруг

И ветерком относит,

Бренчит в нем сердце бубенцом.

С дороги он — свежее...

...Вот ведьма с тыквенным лицом,

С агатами на шее,

Во взоре — мистика вранья,

Туманец Петрограда...

Однако чую даже я,

Чего здесь ведьме надо.

Умен и едок, Тамада

По чашке водит пальцем —

Как бессловесные года

На черепаший панцирь

Наносит — тщательно, давно,

Злопамятным узором...

И недоступен он равно

Чужим и близким взорам.

Войти? Нет, Боже сохрани!

Уйти? Но все же, все же —

Зачем же сходятся они,

Друг с другом так несхожи?

Им не дарована краса,

И дружество, и честность...

Но здесь творятся чудеса,

Свершается Словесность!

И я, ступив через порог,

Приглаживаюсь гребнем

И робкий делаю шажок

В молчании враждебном.

1960

Рисунок Александра Бенуа к "Медному всаднику"

Понимаю — несчастный безумец

Что-то вякнул кумиру в сердцах —

И спасается, преобразуясь

В раскоряченный, сплюснутый страх.

Но зачем триумфатор надменный

Так спешит затоптать червяка,

Что скакун задыхается медный,

Тяжело раздувая бока?

Знать, какое-то общее лихо

Приковало железным кольцом

К драной пятке бегущего психа

Царский взгляд под лавровым венцом.

Знать, бессилье — всесилию ровня: