Сборник поэзии

Золотокованы, золотогривы,

Золотохвостно хлестнув по бокам,

Переступив, как балетные дивы,

Двинулись кони к своим седокам.

В джинсы заправить разболтанный свитер,

Прянуть в седло — наяву, не во сне, —

Въехать, ликуя, в Москву или в Питер

На белопенном, жемчужном коне!

...Смотрит Иван, как торопко и рьяно

Скачут братаны... В усердьи таком

Мешкать ли им из-за дурня-Ивана

Вместе с уродцем его, Горбунком?

А Горбунок, низкорослый, как в сказке,

Разве что белый — уже не черён —

Молвит, скосив через челочку глазки:

"Сядь — и помчимся вдогон, вперегон!

Горы мелькнут, прорябит краснолесье

И океан ускользнет из-под ног!

Раньше их, Ваня, мы будем на месте,

Или уж я не Конек-Горбунок!

Мы их обставим — уже запыленных

И запаленных, и потных, и злых,

Снежнопородных и громко-хвалёных,

Их, специальных лошадок въездных!

Ваня, садись! Обещаю победу —

Въезд во главе! Торжествующий скок!.."

Ну, а дурак наотрез: — Не поеду

И не позарюсь на братний кусок!

Братьям — почет! Их стращали расстрелом,

Высылкой, ссылкой, лишением прав...

Каждый да въедет победно — на белом,

Всё на пути разметав-притоптав!

Я ни к чему на державном развале!

(Был и в державе я не ко двору.)

Пусть проваландались мы, прозевали —

Долю, Конек, не беру на пиру!

Новое пусть возникает сказанье,

Как потерялись мы где-то вдали,

И, не вступя с табуном в состязанье,

Этим и славу себе обрели!..

...Смотрят Иван и Конек терпеливый,

Как, удаляясь в пылищу и зной,

Белый табун превращается в сивый...

Серый... Каурый... Совсем вороной...

1995

Вознесение

У Бога обителей много.

Пословица

После причастья, утром воскресенья,

Под новенькой иконой Вознесенья,

Одна старушка молвила: "Гляди!

Вознесся-то — живой! А уж здоровый!

Без ни одной царапинки, как новый!

А мышцы— то какие на груди!

Точь-в-точь как налинован по линейке!..

Будь милостив, Спаситель, мне, злодейке —

Грешу после причастья! Пощади!"

Всё это было шепотом скудельным

С каким-то смаком сказано постельным,

С отчаяньем завистливым, смертельным,

Что вот, не вознесутся с ней живьём

Платок ее веснушчатый, курячий,

И локоток толкучий и горячий,

Мышиный взор, приметливо-незрячий,

Кошелка с макаронным хворостьём.

Соседка ей в ответ: "Коли спасемся,

И мы во всей природе вознесемся,

Со всем, над чем радеем и трясемся,

Что наш, а значит Божий, интерес.

Присядем там, где пенье без умолку

Средь тюля и голубенького шелку...

А ты задрай на молнию кошелку,

Чтоб не посеять макаронный лес!"

Я, слушая, подумала: — Вот то-то!

Конечно, это разума дремота,

Язычества беспамятного нота!

Но коль не так — где точка-то отсчета?

Как безо рта блаженство-то снедать?

...Впусти же нас, Господь, со всей одеждой,

Со всей заботой, мелочной и здешней,

Со всей сварливой бестолочью нежной...

А нашу зависть посчитай надеждой:

Хоть зависть — грех, надежда — Благодать.

1988

Перед собой

Как легко ошибается пристальный взор!

Из окна электрички, далечко —

То ль седой от дождей, серебристый забор,

То ль от ветра ребристая речка.

Ошибается слух: разбирай, узнавай,

Что звучит ему ночью, бедняге, —

То ли близкий комар, то ли дальний трамвай,

То ли нервы заныли в напряге...

Ошибается ум: друг тяжел и угрюм,

Враг приветлив, душевней родного...

То ли вздох парусов, то ли каторжный трюм,

То ли шаткая палуба Слова.

Ошибаются разум, и зренье, и слух,

Устремляясь наружу, вовне,

А внутри безошибочно щелкает дух,

Начисляющий должное мне.

1988

3

А поэтом была и Нонна - с еврейским отчеством - Cлепакова. Я ее в глаза не видел, и поэтому держал - за русскую. Как и мужа ее, Мочалова. Но сначала она была замужем за Моревым. И писала ему //:

Кого люблю я более, чем Сашку?

Кому отдам я всё, как не ему?

Отдам бюстгальтер, лучшую рубашку,

У Элки даже денег я займу.

Уйдет он в Новгород, пропоица несчастный,

Бюстгальтер и рубашку там пропьёт,

Кисть вытрет о штаны, что в краске красной,

А деньги на любовниц изведёт.

И знал я эти стихи еще в 60-м, судил же по:

За синею, синею речкой,

Где ясно привольным закатам,