Счастливчик

Инес провела лето на водах в Карловых Варах, поправляя расстроенное после родов здоровье. Малышку поручили заботам матушки Варвары Георгиевна и Катерины Николаевны. Обе дамы были без ума от крошечной внучки и организовали ей безукоризненный уход. Иммануил с головой погрузился в работу своего госпиталя, с полного одобрения великой княгини Елены Александровны, ставшей настоящей духовной наставницей князя.

По осени восстановившаяся семья, с приехавшей из-за границы повеселевшей Инной, отправилась в Крым. Иммануил пробыл там недолго, проверил санаторий в Балаклаве и с ощущением выполненного долга вернулся к началу занятий в Пажеском корпусе.

Приглашение к Заплатину он получил через три дня. Даже и не удивился, догадавшись, что у «старца» существовали свои информаторы. Прихватил гитару, собираясь «порадовать» мужика несколькими разученными за лето цыганскими романсами. Следовало уже вплотную заняться провидцем, выведать его тайны. Из Ставки Иммануил получал короткие записки от Павла – государь вел себя все противоречивее, да и нестабильное состояние его здоровья заставляло родственников искренне волноваться.

За год в квартире Еремея ничего не изменилось, лишь на окнах появились парчовые «господские» занавеси, да красный угол украсила новая икона из Иерусалима. Мужик встретил князя ласково, выглядел довольным жизнью и сразу начал свои речи о Земле Обетованной, где сподобился побывать. Видимо, он уже не раз пересказывал путешествие, потому что говорил складно и увлекательно, Иммануил даже заслушался и, наконец, понял, от чего теряли голову поклонницы – мужик щедро приправлял свою речь уменьшительными и ласковыми словами, постоянно толковал о всеобъемлющей любви Бога, смешивая фразы в некий сладкий опьяняющий поток. К тому же Еремей с профессионализмом ярмарочного шарлатана проделывал все мелкие хитрости для того, чтобы расположить к себе собеседника – незаметно дотрагивался, поглаживал ладонью, смотрел прямо в глаза, чуть повторял мимику. К концу рассказа об Иерусалиме Иммануил чувствовал себя почти в религиозном экстазе и попроси его – тут же отправился бы в паломничество. На его счастье, в комнату, где соловьем разливался Еремей, зашла Нюрочка с огромной цветочной корзиной. Князь отвлекся на принесенное, тут же заметив еще несколько пышно составленных букетов.

– Как много цветов у вас, Еремей Григорьевич, - с искренним удивлением промолвил Иммануил.

Мужик с досадой махнул рукой.

– Да бабы, дуры, носят. Знают, что люблю и балуют меня. Еще вот конфекты тащут, - он указал на стол. – Я-то сам не терплю, сладко слишком. А ты полакомись, вкусные, говорят.

Иммануил от «конфект» отказался, заметив, что ему сладкое тоже не по вкусу. Еремей одобрительно хмыкнул и потребовал от заглянувшей в дверь девицы Д. вина.

– Ты не бойся винца-то, оно душу веселит, сам Господь нам вино для укрепления завещал, - выговорил Еремей, наливая себе полный бокал. – Вот сейчас выпьем, да поедем к цыганам – послушаем, как они поют-то. А и поплясать чего-то охота, давно я душу пляской не тешил.

Иммануил подумал, что плясок пьяного мужика его тонкая организация не выдержит, потому поспешил прикрыться запретом Пажеского Корпуса на все увеселения. Мужик вздохнул.

– Вот ведь, что за жизнь у тебя, князь – что ни предложишь, все нельзя. А мы тебя переоденем, да так, что никто не узнает, - Еремей вдруг цепко посмотрел на застывшего с чашкой в руке Иммануила. Князь не успел возразить, когда мужик ткнул пальцем в Нюрочку, зашедшую в комнату вместе с мадам Д. – Али в ресторан поедем, возьмем вот голубушку да и отправимся. Там песни веселые, вино хмельное!

– Что ж вы говорите-то, Еремей Григорьич, - смущенно возразила мадам Д. – Нюрочка к вам, чтобы Богу молиться, а вы ее – в ресторан!

– Не говори, чего не понимаешь, - перебил мужик, сердито посмотрев на женщин из-под насупленных бровей. – Аль не знаешь, что со мной – нет греха никакого? Ежели захочу – к цыганам ее свезу, или туда, где бабы полуголые поют и пляшут, как бишь это называется-то?!

– Не слушайте его, Иммануил Борисович, - шепнула Нюрочка со слезами в блекло-голубых глазах. – Еремей Григорьич нарочно так говорит. Никуда он не ездит и ничего такого не думает…

– Молчать! – Еремей стукнул тяжелым кулаком по столу и обе женщины присели от испуга. В глазах мужика заметались опасные молнии. – Пошли вон, дуры! Слова мои они переиначивать вздумали! Вон отседова, не доросли еще умом-то до речей моих!

Мадам Д. и Нюрочка выкатились из комнаты, а Еремей ласково взглянул на Иммануила. Князь молча налил мужику вина из бутылки.

– Ловко как вы управляетесь, - осторожно заметил Иммануил после того, как «старец» один за другим выпил два бокала крепленого муската.

– Много в бабах гордыни-то, самый главный их грех, - покачал головой хмельной Еремей. – Укрощать надо. А я вот поведу этих важных барынь в баню, раздену, да и приказываю – мойте, мол, мужика-то! А то и сам начну веником их охаживать по телесам! Бесовские спеси хорошо веником выбиваются! Что отворачиваешься, не по нраву про баб-то слушать? И в тебе много гордыни, князь. Может, и тебя надо – в баню?!
– мужик раскатисто рассмеялся, сверкая рядом острых зубов.

Внезапно Иммануил так испугался, что сам предложил исполнить несколько романсов под гитару. Еремей обрадованно закивал и откинулся на спинку дивана. Слушал он хорошо, с эмоциями на простом грубом лице. Впрочем, выражение его лица Иммануилу не нравилось, оно было сладострастным и порочным, как у сатира. Ни в коем случае князь не желал бы к себе таких чувств.

– Умный ты, голубчик, - доверительно говорил Еремей Иммануилу через несколько дней, когда князь снова появился в гостях. – Где надо, промолчишь. Как нужно, так и скажешь. С мозгами парень. Вот хочешь - министром тебя поставлю?

– Как это - министром?
– удивился Иммануил.

– А вот так. Нравишься ты мне. И слушаться будешь. Напишу сейчас записку и отправлю к кому надо. И будешь министр.

Иммануил представил лица Павла, своих родителей и знакомых при такой новости. С трудом сохраняя спокойствие, покачал головой.

– Нет, спасибо, Еремей Григорьевич. Я на этот пост не гожусь, да и политику не люблю. К тому же, сразу станет известно, что это по вашей протекции. Мне с вами видеться запретят.

– Может, ты и прав. Мамка твоя против меня с Еленой-то Лександровной дружит. Да и тесть твой с тещей туда же. А знаешь, голубчик, - он вдруг как-то особенно посмотрел на князя.
– Немногие, как ты-то рассуждают. Все больше приходят с просьбами да с жалобами, всем чего-нибудь от меня надобно.

Похоже, это разговор окончательно расположил мужика к Иммануилу. Еремей вполне убедился в бескорыстном отношении молодого князя к своей персоне. С каждой встречей разговоры становились все откровеннее, а Иммануил начал понимать, в какие темные сети запутался мужик и потянул за собой державную семью.

– Тяжелое время-то сейчас. Государь мечется, как мышь в амбаре, хочет все сам решать, а сил-то не хватает душевных. Да и какой он государь? Дитя малое. Вот мы ему с дохтуром-то Тамаевым даем настой благодати.

– Говорят, вы всей семье лекарства прописываете? – аккуратно спросил Иммануил.

Еремей улыбнулся.

– А как же, милый, всех лечим. Маме-то, Софье Лександровне, для укрепления духа и снятия напряжения питье, мальчонке – для сердца, а девчушкам – чтобы родителей слушались, усмирительное, стало быть. Софью-то надо бы вместо государя на трон посадить, регентшей при болезном. Она умная, войну прекратит, нужных людей сразу на важные посты назначит и настанет процветание. Да и я помогаю по мере сил своих. Многое мне дано, я в сердцах сокровенное читаю.

Иммануил сморгнул, стараясь сбить впечатление от странных речей мужика и пристального взгляда светящихся глазок, словно болотных лживых огней, заманивающих на дно лесной топи.

Вскоре Иммануил поделился добытыми сведениями с внезапно вернувшимся на несколько суток в столицу Павлом. Великий князь мрачно слушал, трогая нервными пальцами кончики своих тонких усов.

– Понимаешь теперь, какой грандиозный план намечается?

Иммануил покачал головой.

– Даже предположить страшно.