Считаные дни

— Смотри, мама, — Эндре показывает на Ларса, — у меня теперь есть собственная машинка для стрижки ногтей.

При этом Ларс зажимает передними зубами ноготь на большом пальце ноги брата и откусывает его.

— Но, мальчики… — протестует Лив Карин, а потом не выдерживает и прыскает, Эндре тоже смеется.

— Щекотно, — хихикает он, — и в ноге дергает.

Ларс выплевывает ноготь большого пальца в ванну.

— Как на вкус? — спрашивает Эндре и хохочет.

— На вкус как потные ноги, — фыркает Ларс.

Лив Карин вооружается мочалкой и мылом. Мальчишки горланят песни, пока натирают друг другу спины, трут у себя под мышками; запах пота постепенно слабеет, их руки и ноги стали такими длинными и стройными, а та детская полнота, которая сохранялась так много лет, полностью исчезла. Но все же они еще дети, они пока не смущаются, не запирают и даже не закрывают плотно двери, они еще не знают о безжалостной самонадеянности, которая ждет их в далеком будущем. По ночам она не может уснуть, когда думает о той боли, которая их ждет впереди. Это, безусловно, необходимая боль, потому что «иначе какими они вырастут людьми, если не столкнутся с поражением и сопротивлением еще в детстве?» — однажды прочитала она в статье об излишней опеке керлинг-родителей,^[5] Лив Карин даже подчеркнула этот отрывок красным карандашом, подумала, что должна запомнить его в качестве утешения.

Зеркало запотело. Она на цыпочках подходит к окну, чувствуя, как по спине под свитером стекают капли пота, и распахивает его, стекло тоже затуманилось, Лив Карин набрасывает крючок, чтобы окно не закрывалось, и в этот самый момент обращает внимание на него — на площадке перед домом. Доктор спускается по лестнице к своей двери, его шаги постепенно замедляются, и в конце он останавливается.

— На что ты там смотришь, мам? — спрашивает Ларс у нее за спиной, и доктор оборачивается и широкими шагами, перемахивая через две ступени, начинает подниматься по направлению к их входу.

Когда Лив Карин распахивает дверь, доктор вздрагивает — он только собрался позвонить и поднес руку к кнопке звонка, так что его рука повисает в воздухе, и постоялец широко улыбается.

— Ой, — выдыхает он, — вы меня напугали.

Ларс и Эндре появляются у нее за спиной, возбужденные любопытством, в одних трусах.

Лив Карин напоминает, чтобы они поздоровались, мальчики застенчиво кивают, протягивают руки и представляются по именам, и знакомая нежность охватывает ее, когда она видит их такими — все еще нуждающимися в ее наставлениях, но в то же время маленькими самостоятельными существами.

— Возьмите свои вещи и бросьте в корзину для грязного белья, — командует Лив Карин и смотрит на доктора извиняющимся взглядом:

— Они только вернулись с тренировки по футболу.

Мальчики сгребают свои вещи, сваленные на полу, наколенники и грязные гетры, спортивные штаны с полосками на боках, промокшие от пота майки.

— «Барселона»? — спрашивает доктор и показывает на спортивную форму Ларса.

Тот кивает.

— Они лучшие, — отвечает он с непоколебимой уверенностью и упрямством, словно готовится защищаться, но в этом нет необходимости.

— Без сомнения, — кивает доктор, — им просто не повезло, что они не выиграли в Лиге чемпионов в этом году.

— Вот именно! — восклицает Ларс.

— А ты был на стадионе «Камп Ноу», видел, как они играют?

— Нет, — покачал головой Ларс, — но, надеюсь, как-нибудь увижу!

Он бросает взгляд на Лив Карин, прижав к груди свернутую спортивную форму, кожа у него на руках покрыта мурашками: из открытой двери сильно дует.

— Давай в дом с грязным бельем, — говорит ему Лив Карин, — и садитесь есть.

Ларс исчезает вслед за братом, быстрые шаги по полу по направлению к прачечной.

— Славные мальчишки, — улыбается доктор.

Лив Карин кивает, на полу у ее ног валяется белая футбольная гетра, покрытая искусственными травинками, ей придется сначала ее пропылесосить.

— Жуткие сорванцы, — отзывается она.

— Ну, так ведь и должно быть, — говорит врач. — А как ваша дочь?

— Кайя? Она в Воссе.

— Точно, — кивает доктор несколько раз, глядя на нее, словно ожидает чего-то еще.

Лив Карин наклоняется и подбирает с пола гетру, подошва у нее влажная, так что, по-видимому, и кроссовки тоже мокрые, надо не забыть поставить их в сушильный шкаф. Из кухни до нее доносится смех сыновей, Лив Карин скручивает гетру и бросает беспокойный взгляд на доктора, она бы предпочла поскорее закончить беседу: ей нужно уложить мальчиков, но больше всего ей не терпится открыть бутылку красного вина.

— Да, это же не так просто, — продолжает доктор, — переехать в съемную квартиру в таком юном возрасте?

Он пристально смотрит на Лив Карин, и ей кажется, что взгляд проникает внутрь; что это, в конце концов, значит? Из кухни доносится звяканье блюдец и хихиканье на два голоса, Лив Карин оборачивается.

— Мальчики! — она повышает голос и бросает быстрый взгляд на доктора: — У нас сейчас как раз ужин. — В голосе слышатся извиняющиеся нотки, но, к ее счастью, он понимает все, как нужно, как намек, скрытое сообщение о том, что он на самом деле помешал.

— Я прошу прощения, — произносит доктор, — но нельзя ли у вас одолжить консервный нож?

— Консервный нож, — задумчиво протягивает Лив Карин.

Доктор быстро кивает.

— Знаете, я купил такое мясное рагу. В консервной банке.

Легкий румянец заливает его щеки, словно он стыдится выбранного на ужин блюда. Или словно вся эта история с открывалкой — вранье, просто предлог, чтобы прийти сюда и позвонить в дверь, но с какой целью?

— Подождите секунду, — говорит Лив Карин.

Снаружи сильно дует, но она оставляет его стоять на крыльце, а сама спешит внутрь, чтобы принести консервный нож.

Она обычно читает им по две главы, сидя на краешке кровати, но сегодня вечером делает это по обязанности, не слишком сосредоточенно и не вникая; и пока она проглатывает страницу за страницей, где добро и зло сражаются друг с другом в неравной борьбе, перед глазами у Лив Карин стоит бутылка красного вина, что дожидается ее на столе в кухне. И еще — Кайя, которая отворачивается и идет к двери. Она ушла уже полтора дня назад, и с тех пор от нее не было ни звука. Да и Лив Карин ей не звонила и не писала, и ей стыдно из-за собственного упрямства, которое она осознает, это такая детская гордыня — ни в коем случае не пойти на сближение первой.