Считаные дни

— С овощами? — вдруг вскрикивает Эндре.

Лив Карин поднимает глаза от книги.

— Ты прочитала «с овощами», мам, — поясняет Эндре, он свешивается с верхнего этажа двухъярусной кровати к Ларсу, который лежит внизу.

— Она же прочитала «с овощами», да?

— Да, — подтверждает Ларс и тоже смеется. — Кто же в сказке сражается с овощами?

Лив Карин вглядывается в страницу книги. «С этими чудовищами мы должны сразиться».

— Ой, извините, — спохватывается она, — это я куда-то не туда перескочила.

— Мам, тебе надо сосредоточиться, — смеется Ларс. Он упирается ногами в верхний ярус кровати, просовывает пальцы под рейки и поднимает попу, икая от хохота.

— Не стучи, Ларс! — вопит Эндре, но он тоже покатывается от смеха.

Лив Карин улыбается им и качает головой, удивляясь собственной невнимательности.

— Да, мне совершенно точно не помешает сосредоточиться.

Она обнимает их по очереди. Крепкие мальчишеские тела с готовностью приникают к ней, она кладет руки на их затылки, крепко сжимает, словно ей никак от них не оторваться, и в то же время ей хочется поскорее выйти из комнаты и остаться наедине с собой.

— Мама, — окликает ее Эндре, когда она гасит свет. — Как думаешь, «Исламское государство»^[6] может сюда добраться?

— Ну, мальчик мой, — протягивает она, — и как тебе такое приходит в голову?

— Да сам не знаю, — отвечает Эндре, он забирается на верхний ярус кровати.

— Такие вещи происходят невероятно редко, — объясняет Лив Карин. — Вот поэтому по телевизору и в газетах про них так много показывают и пишут, именно потому что это так грустно и так редко случается.

— Ну да, — соглашается Эндре.

— Я читала, что на самом деле выиграть сто миллионов в лотерею более вероятно, чем пострадать от терроризма, — успокаивает его Лив Карин.

— Подумать только, сто миллионов. Но я в любом случае никогда не играю в лотерею. — Он моргает в темноте. Лив Карин пытается припомнить, что было написано в той статье, на которую она как-то наткнулась в газете «Афтенпостен», — что-то о том, как говорить с детьми о терроризме. Надо как-то, с одной стороны, их не напугать, а с другой — важно признать их страх.

— С этими овощами мы должны сразиться, — бормочет Ларс с нижней кровати.

И этого достаточно для нового взрыва хохота. Они лежат, прижав руки к животам, и корчатся от смеха; ей приходится отправить их в уборную последний раз перед сном, и они все еще продолжают хихикать, когда она пятится в коридор из детской спальни, оставив дверь полуоткрытой, она всегда так делает, чтобы от лампы в прихожей было достаточно светло и дети не боялись.

Магнар возвращается незадолго до одиннадцати. Лив Карин собиралась лечь спать, не дожидаясь его, но потеряла счет времени, забыла и про стопку тетрадей с домашними заданиями; Лив Карин открывает бутылку красного вина, сидит в полутьме перед телевизором и автоматически переключает каналы. В конце концов она останавливается на британской программе о людях, которые находятся в поиске лучшей жизни. «Я понятия не имела о том, чего мне в жизни не хватает», — говорит по-английски молодая женщина. Вместе со своим мужем и двумя маленькими детьми она перебралась жить в лес, где они построили собственный дом и в основном живут своим трудом. У женщины темные, почти сросшиеся брови, которые выглядят вполне естественно, и ей и в голову не приходит там их выщипывать, в этом самом лесу, думает Лив Карин.

Потом на лестнице слышатся шаги Магнара, он поднимается, и теперь уже поздно вставать и уходить. Лив Карин делает жадный глоток из бокала и ставит его на стол, капля вина стекает по стенке бокала снаружи, и прежде, чем та успевает добежать до самого низа, Лив Карин перехватывает ее и быстро облизывает палец.

— Вот это лежало на лестнице, — говорит Магнар.

Он стоит в дверях, в руке зажат консервный нож.

— А, да, его одалживал доктор.

— Доктор?

— Это тот, что снимает у нас комнату, он приехал вчера. Работает здесь в клинике.

— Да, точно, — отвечает Магнар и кладет консервный нож на бар. — А ты что, красное вино пьешь?

— Выиграла бутылку вина на работе, — объясняет она. — Хочешь бокал?

Магнар качает головой, и хорошо, что он отказывается, потому что она понятия не имеет, сколько вина осталось в бутылке на кухне, если вообще что-то осталось.

Он делает несколько шагов, и комната преображается, он словно заполняет ее, и все здесь кажется другим. Магнар опускается в кресло с подставкой для ног и, прищурившись, смотрит на экран, где мужчина, тот, что обрел счастье в лесу, режет ножом ствол березы, его загорелый торс обнажен, он протягивает кусочек коры сыну и говорит с неподдельным восхищением: «Смотри!»

— Я не смотрю, — произносит Лив Карин.

Она подталкивает пульт от телевизора через стол. Магнар наклоняется за пультом, и его живот прижимается к бедрам, но уже не так сильно, как пару месяцев назад. Он начал по вечерам выходить на прогулки, по полчаса перед сном, завел эту привычку после того, как умерла его мать. Лив Карин пыталась понять, не проявляется ли таким образом его страх смерти. Смерть матери произвела на него сильное впечатление, да и на Лив Карин тоже, и особенно мысль о том, что его мать стала такой немощной и впала в старческое слабоумие. Вот тогда он и начал ходить на прогулки. А ведь прежде он саркастически посмеивался над всеми рекомендациями врачей, предписывающими моцион и здоровую диету.

— А здесь все в порядке, — бормочет Магнар и нажимает на кнопку на пульте.

— Да, — отвечает Лив Карин, — так и есть.

Теперь она чувствует, что вино подействовало, как неповоротлив стал язык, особенно на согласных. Магнар принимается переключать каналы, а она поднимает бокал и выцеживает последние капли, отмечая перемену звука в телевизоре: выстрелы, соло на гитаре, женский смех, глухой и соблазнительный, — звуки, которые должны заполнить возникшее между ними молчание.

Лив Карин ставит пустой бокал на стол, смотрит на лицо Магнара, наблюдает за тем, как меняется его цвет и выражение в зависимости от того, что возникает на экране, — на него ложатся то мрачные тени, то светлые отблески. Магнар усаживается в кресле поудобнее и бросает взгляд на Лив Карин.

— Что такое? — спрашивает он.

— А что?

— Ну, ты так смотришь на меня.

— Разве?

Он кивает и продолжает:

— Как будто ты чего-то ждешь.

Но это неправда. Она уже всего дождалась, она ведь в конце концов заполучила его, после всех этих лет, она даже совсем не ждет его, когда он уезжает в долгие поездки за гору, и если Лив Карин ждет чего-то теперь, то чего именно? Того, что он что-то скажет? Поделится чем-то, о чем он долго думал, позволит ей войти в его жизнь. Или, наоборот, сообщит что-то такое, в чем она боялась признаться самой себе, что что-то другое было, но закончилось. И даже через много лет после того, как она его заполучила и они поженились, она лежала по ночам без сна и представляла себе эту картину и страшилась подобного сценария.

Что, если бы он сказал это сейчас? Она бы заплакала? Пришла в ярость? Или, наоборот, это стало бы для нее облегчением, причиной для того, чтобы уйти? Потому что нельзя ведь уйти только потому, что люди перестали между собой разговаривать; к такому выводу пришли в винном клубе на прошлой неделе, все женщины в один голос заявили — нет. Одна из них, которая была свидетельницей на свадьбе Лив Карин, в веселой манере и под общий хохот и аплодисменты поведала о том, что в их с мужем браке не хватает общения. «Мы говорим о детях, — пояснила она, — еще о собаке, даче, каких-то практических вещах, а если бы нам пришлось разговаривать о нас самих — боже мой, о чем бы мы говорили тогда?»