Считаные дни

— Тогда вы выедете из аппарата, соберетесь немного, и мы начнем сначала.

— Но тогда вам придется задержаться?

Она улыбается, сходство снова становится явным; должно быть, что-то в ее глазах.

— Вот это вас не должно беспокоить.

Она протягивает ему провод с выключателем, он круглый и твердый.

— А вы будете сидеть у меня в ногах? — спрашивает он.

— О, нет, — отвечает медсестра, — во время исследования здесь не должно быть посторонних, я буду вон там. — Она показывает на окно, двое в белых халатах уже там, один сидит к ним спиной и разговаривает, второй кивает, поднимает руки над головой и медленно тянется, склоняясь в одну сторону.

— Вы готовы? — спрашивает медсестра.

— А насколько там высоко? — интересуется Иван.

— Высоко?

— Ну, до верхнего свода тоннеля? Примерно так?

Он поднимает руку вертикально перед лицом, прижав большой палец к носу.

— Примерно, — кивает медсестра.

— А глаза надо закрывать?

— Ну, как хотите.

— Да, наверное, лучше закрыть, — говорит Иван, — я думаю, закрою.

— Многие предпочитают так делать, — замечает медсестра, — единственное, на чем вам надо сосредоточиться, — это дыхание.

— Дыхание.

— Некоторым еще нравится считать. Лежите совсем спокойно, просто дышите и считайте.

Иван может считать. Секунды, минуты, часы, в последний раз, когда он сидел там, он считал дни, ставил крестики над чертой, и на триста пятьдесят девятом крестике они пришли и сказали, что тот самый день настал, что он может идти, он свободен. Медсестра надевает ему наушники, они зацепляются сзади за ушами, и это, вероятно, разумно, потому что так они будут держаться. Иван соскальзывает на стол, держа выключатель в руке, следит за тем, чтобы не сжимать его слишком крепко. Медсестра поднимает над ним тоннель, и ему хочется, чтобы она не уходила, он не хочет оставаться один. Он же знает, что они говорят о нем; что он беспомощный, ему нужна поддержка, ему не хватает социальных навыков, у него целый ряд отрицательных характеристик, которые он получил и которые отражены в последнем отчете тюремного психолога. Медсестра поворачивается и уходит, он слышит, как дверь за ней захлопывается, прежде чем хриплый голос Брюса Спрингстина заполняет голову. «Мы дали обещание, мы поклялись, что запомним навсегда. Не отступай, детка, не сдавайся». Иван закрывает глаза и глубоко вдыхает; еще они говорят, что он был слишком маленьким, чтобы помнить, они говорят, что это просто рассказы других, а не его собственные подлинные воспоминания, которые он представляет себе; но потом поверхность под ним вздрагивает, аппарат грохочет, как сушильный барабан, заполненный металлом, а стол, на котором он лежит, приходит в движение, и Ивана медленно засасывает в узкий тоннель, он слышит приглушенный голос сестры. Он говорит по-хорватски: «Один, два, три, четыре, пять, шесть» — настойчивый счет, который крепко его держит и держит на расстоянии, грохот снаружи бомбоубежища.

%

Младшая дочь Сив-Хеге и Харальда Брекке получила тройку за контрольную по истории, и этого было достаточно, чтобы она потеряла самообладание в конце урока. В то время, как другие девятиклассники шумно устремляются к двери, спеша на перемену, Элине Брекке опускается на парту и всхлипывает, и Лив Карин понимает, что ей нужно очень постараться, чтобы отыскать в себе достаточно терпения и сочувствия.

— Ну, ну, — говорит она сдержанно, но с теплотой, — это всего лишь контрольная.

— Но это просто ужасно несправедливо, — рыдает Элине, — я столько всего написала!

Когда она поднимает голову, черная от туши слеза соскальзывает со щеки и приземляется прямо рядом с отметкой, которая выставлена красной ручкой и обведена в кружок.

— Три с плюсом, — рыдает Элине, словно не верит, — пожалуйста, скажите, что это неправда!

Лив Карин присаживается на корточки перед партой и чувствует, как урчит в животе, слабо ноет где-то там, под поясом брюк; сегодня на завтрак она успела съесть только хлебец, схватила, уходя из дома.

— Ну вот посмотри, — Лив Карин водит пальцем по листку с контрольной. — Ты пишешь, что Великая французская революция началась в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году. Ошиблась на целых двести лет!

— Ну простите! — рыдает Элине.

— В тысяча девятьсот восемьдесят девятом пала Берлинская стена, — продолжает Лив Карин, — но это же совершенно другое, мы же говорили об этом весной.

— Ну понимаете, — стенает Элине, — совершенно невозможно держать в голове так много разных дат!

Она снова роняет голову и рыдает. Волосы сползли набок и распались, открывая бледную шею, на которой заметно светло-розовое родимое пятно — оно кажется отпечатком под линией роста волос, оно не такое, как было у Кайи, когда та родилась, — ее пятно акушерка назвала «отпечатком клюва аиста»; Лив Карин уже давно не вспоминала о нем, она думает о том, как оно выглядит теперь, вспоминает, когда она в последний раз видела Кайю раздетой?

Ученики вот-вот выбегут в школьный двор перед окном, слышны юные голоса, смешки и толкотня, один парень из десятого стягивает шапку у девочки из восьмого класса, и последствия очевидны: она громко голосит и принимается гоняться за ним.

— Проблема в том, — говорит Лив Карин, — что ты подготовилась слишком плохо.

— Проблема в том, — взрывается Элине и поднимает голову, — что мой папа убьет меня, когда я принесу домой тройку.

— Не говори глупостей, — успокаивает ее Лив Карин и в то же время видит перед собой вытянутое лицо Харальда Брекке, она столкнулась с ним перед заправкой «Шелл» на прошлой неделе, он действительно очень сдал.

— Вы же ничего не знаете! — кричит Элине пронзительным голосом.

Но дело в том, что Лив Карин на самом деле знает. И в этом-то и заключается настоящая проблема — что она, наоборот, знает слишком много об отце Элине Брекке, точно так же, как она знает больше, чем хочет, о жизни и семейном положении других учеников, как это всегда бывает в маленьких городках, и это мучает Лив Карин уже много лет. В какой-то момент она даже подумывала поискать другую школу, чтобы избежать необходимости общаться с соседскими и собственными детьми в рабочей обстановке, но мысль о том, чтобы ездить во Фресвик по петляющим узким, а то и перекрытым зимой дорогам, не позволяла рассматривать этот вариант всерьез.

Но, конечно, нет смысла даже пытаться рассказывать обо всем этом Элине, думает Лив Карин. Вместо этого она гладит рукой по вздрагивающим плечам Элине и не произносит ни слова. Не станет же она передавать все, что ей против ее воли поведали другие. Например, как Харальд Брекке напился и отвратительно себя вел летом на фестивале сыра: для начала он помочился прямо на улице, и поэтому домой его увез ленсман, это уже не говоря о доказанной интрижке между Сив-Хеге Брекке и молодым мужчиной откуда-то из других мест. Как рассказала в учительской Йорун, они страстно в открытую целовались на палубе парома во время переправы из Согнепринсен в Балестранн, а перед хлебным прилавком магазина «Куп» на прошлой неделе Финн с плохо скрываемым злорадством рассказала о том, что Сив-Хеге ходила на просмотр одной квартиры за студенческим центром, и уж это Лив Карин совершенно не хотелось знать.

Лив Карин молчит об этом и, пока рыдания Элине постепенно затихают, пытается вытянуть левую ногу, которая почти затекла в неудобном положении, украдкой смотрит на часы и приходит к выводу, что пообедать уже не успеет, и когда еще несколько минут спустя она отпирает дверь класса, дает твердое обещание просмотреть контрольную работу еще раз, потому что Элине поднимает на нее мокрые от слез глаза, в которых застыла мольба:

— Может быть, там все-таки удастся поставить слабую четверочку?

Она ест принесенный с собой обед, стоя около стола перед кофеваркой. От перемены осталось не больше восьми минут, кроме того, ей не хочется вступать в пустые разговоры, которые ведутся вокруг маленьких столиков, стоящих у голубых диванов со свалявшейся обивкой в учительской. Лив Карин включает чайник и берет чайную чашку и два кусочка сахара с общей полки в шкафу. «Убери за собой! Твоя мама здесь не работает!» — написано на листочке, который приклеен к дверце шкафа, — это предупреждение висит здесь с незапамятных времен, но однажды осенью кто-то перечеркнул слова «твоя мама», а сверху написал «твой папа», и, как сказала Йорун, это сделал один из молодых учителей, пришедший на замену.