Считаные дни

На станции Тёнсберг отец мальчика сошел с поезда. Он легко нес рюкзак, накинув одну лямку на левое плечо, прошел через станцию и дальше на улицу. Строить предположения о содержимом рюкзака было бесполезно, даже вес было трудно угадать. Юнас следовал за ним на расстоянии, которое не могло бы возбудить подозрений в том случае, если мужчине вздумается обернуться. Но он ни разу не обернулся. Пройдя квартал, отец мальчика оказался на пристани для небольших лодок. Несколько пришвартованных лодок покачивались на воде, никого не было видно. Поднимался ветер, зонтик на причале пригибался к земле, в цветочном узоре образовалась прореха.

Отец мальчика скинул ботинки и, взяв их в одну руку, прошагал босиком до конца пристани. Там он снял с себя рюкзак, и то, каким образом он это сделал — как осторожно стянул с плеча и после опустил на землю рядом со своими босыми ногами, — заставило Юнаса подумать о том, что рюкзак, наверное, был тяжелее, чем он предполагал. Что же могло быть там, внутри? Песок? Камни? Что-то, что можно использовать, чтобы опустить в воду на дно нечто, если нужно, чтобы это оставалось там, в темноте? Мужчина закатал штанины и сел на парапет причала. Волны омывали его ноги до лодыжек, и в этот момент Юнас вспомнил об одной книге, которую читал много лет назад, — об отце, чей сын совершил самоубийство, о горе, которое описывалось именно так — опущенные в воду босые ноги, вокруг которых плещутся волны, внезапный холод, от которого все немеет.

Отец мальчика взглянул вниз на темную воду. Она добралась до одной складки на брючине, и та потемнела. Где-то вдали залаяла собака. Там, далеко, на пешеходной дорожке шла пожилая дама с золотистым ретривером на поводке. И Юнас подумал: если что-то случится, придется вмешаться мне, потому что именно мои действия будут определять исход, и здесь нет никого, с кем можно посоветоваться.

Отец мальчика опустил руки на доски причала за спиной, откинул голову и вдохнул прохладный воздух всей грудью. На лоб Юнаса упала дождевая капля, и в то же время он почувствовал, как все его тело наполняется спокойствием. Пока он совершенно отчетливо представлял, как отец мальчика двинется вперед по краю причала и соскользнет вниз с рюкзаком за спиной, и с тихим плеском его темные волосы скроются под водой, и еще Юнас представлял, что будет дальше: он сам побежит по причалу, быстро сбросит туфли на краю, прежде чем прыгнуть вниз, в тишину под водой, туда, где размытый свет и одежда тянет ко дну, а потом, когда он уже почувствует, что воздух в легких заканчивается, увидит тонущего отца мальчика, и все вокруг будет пронизано спокойствием, потому что так у него есть возможность вытащить его на поверхность, все исправить.

Потом кто-то рассмеялся. Слева послышался резкий звук. Отец мальчика повернул голову и расплылся в улыбке. Приближалась лодка. Юнас ничего не знал о лодках, но это была такая шнека, с крышей над палубой. Какой-то мужчина за штурвалом размахивал шапкой. Отец мальчика поднялся и подобрал ботинки, забросил за спину рюкзак, в лодке показалась коротко подстриженная женщина, и когда лодка причалила, она спрыгнула на берег, обняла отца мальчика, что-то сказала, показывая на берег на другой стороне, тот кивнул и вскарабкался на борт, где мужчина за штурвалом протянул ему пиво. Потом из каюты под палубой вышла мать мальчика, Юнас тут же узнал ее. Волосы были распущены, а на встрече через несколько недель после смерти сына они были заплетены в косу, она тихо плакала, когда они знакомились с выпиской о смерти. Главврач отделения говорил от имени дежурной медицинской службы, тон был спокойный на протяжении всей встречи, скорбный, но спокойный, никаких обвинений или упреков, чего Юнас боялся и к чему готовился. Сам он просидел, не проронив ни слова, большую часть времени, сидел и смотрел на ее округлившийся живот, и на какое-то мгновение, когда она приподнялась на стуле и протянула руку за платочком в картонной коробке на столе, Юнас представил себе, что тот ее ребенок все еще жив, что он, вместо того чтобы той ночью отправить мальчика домой, оставил его в стационаре и что малыш все еще находится там. Юнас так отчетливо представил себе это: вот он встает и выходит из комнаты для встреч, идет в палату на нижнем этаже и поднимает ребенка с больничной кровати, тот не спит, по-прежнему бледен, но уже поправляется, маленькие теплые ручки обхватывают его за шею, когда он несет его наверх, и Юнас осторожно передает ребенка на руки матери, которая не может поверить, что это именно он, ее мальчик, живой и здоровый, а потом она со слезами прижимает его к груди.

Они обнялись там, на лодке. Ее живот еще немного увеличился в размерах; по-видимому, до родов осталось всего несколько недель. Отец мальчика склонился и погладил рукой живот, Юнас так отчетливо видел со своего места, как мать мальчика с легкой улыбкой на лице положила руку на затылок мужа. Женщина с причала запрыгнула обратно в лодку, показала на небо, сказала что-то, что заставило остальных рассмеяться, и все отправились за ней под навес; и когда они скрылись из глаз, лодка заскользила от берега, и раздались первые раскаты грома.

Непогода сопровождала его на всем обратном пути. Отправление поезда отменили, вместо него пассажирам предоставили автобус. Юнас сел на заднем ряду у окна, дождевые капли стекали по стеклу. Уже было поздно, автобус оказался почти пустым. Водитель объявлял в микрофон остановки, монотонно и неразборчиво. Юнасу не нужно было следить за ним, он ехал до конечной. У него было такое ощущение, что его придавило сверху, через сиденье автобуса прижало к полу. Юнас подумал: вот теперь разразилась буря. Первое, что он сделал, приехав в Драммен, — проверил мобильный телефон. Пять пропущенных звонков от Эвы и три СМС-сообщения со все нарастающим градусом раздражения. Никакого беспокойства, никакого страха за то, что могло с ним случиться в эти часы, когда он не давал о себе знать, только раздражение. Точно, они же пригласили несколько друзей на обед, и это была уже не первая договоренность, о которой он забыл за последние месяцы.

Когда Юнас брел под дождем от остановки к дому, он пытался придумать, что сказать, изобрести какую-нибудь правдоподобную ложь о том, где он был и что ему помешало отправить сообщение. Эва сидела на зеленом стуле у окна. Она поджала под себя ноги, телевизор работал без звука. Юнас увидел ее еще с порога. Он сбросил обувь, песчинки пристали к влажным кроссовкам. «Мне кажется, нам надо отдохнуть друг от друга», — произнесла Эва. Она не смотрела в его сторону. «Ты же можешь переехать к своим родителям на какое-то время, — сказала она, — да ведь?» Юнас остановился и произнес: «От Энебакка мне долго идти пешком до работы». Словно это обстоятельство представляло собой самое большое неудобство. Эва повернулась к нему и ответила: «И еще я поговорила с заведующим отделением». Внутри что-то сорвалось. И снова это чувство, что разразилась буря. «Меня уволили?» — выдохнул Юнас. «Боже ты мой, — воскликнула Эва, — конечно, тебя не уволили, нет ничего странного в том, что ты плохо работаешь, раз ты все время только и делаешь, что ждешь, когда тебя уволят!» Она вскочила и схватила со стола пульт от телевизора. Юнас смотрел на нее. «Плохо работаю? — начал он. — Это твои слова или так сказал заведующий отделением?» Эва прижала палец к верхней кнопке на пульте, экран погас, и она глубоко вздохнула. «Ты должен понять, что это исключительно для твоего же блага».

%

Без четверти пять Лив Карин набирает номер квартирной хозяйки, но и на этот раз никто не отвечает.

— Не надо преувеличивать, — говорит Магнар, — делать ей больше нечего, как отвечать на звонки обеспокоенных мамаш.

Он стоит у кухонного стола и нарезает бутерброды так, словно ничего не произошло. Лив Карин пытается представить себе лицо квартирной хозяйки. Они встречались только один раз, летом, когда она привезла Кайю в Восс, чтобы посмотреть комнату, расположенную в нижнем этаже просторного частного дома на Сивлевеген. Комната Кайи оказалась маленькой, но светлой и уютно обставленной, окнами выходила на озеро Вангсватне. Недавно отремонтированные кухню и ванную она делила с двумя другими девочками из Утне. Квартирная хозяйка была вдовой слегка за шестьдесят, она предложила им вафли и показала жилье; Лив Карин подумала, что тут тепло и чисто, да и Кайя была довольна — она много и оживленно болтала, когда позже они перекусывали в уютном кафе в центре. А потом они отправились домой через гору, и Кайя прислонилась к ее плечу в редком порыве задушевности и сказала: «Я думаю, что это на самом деле будет хорошо, мама».

— И нисколько я не преувеличиваю! — восклицает Лив Карин. — Это же из школы позвонили.

— У них есть правила, которые они должны выполнять, — настаивает Магнар.

Лив Карин смотрит на мобильный телефон в руке, на фотографию на экране — все дети на вершине горы Валанипен несколько лет назад: загорелый Эндре смеется, а во рту у него не хватает передних зубов, Ларс позирует с плиткой шоколада, позади них стоит Кайя, обняв братьев обеими руками, в губах зажата длинная соломинка.

— Ты же сама рассказывала после родительского собрания, — не унимается Магнар, — сколько они говорили про посещаемость, как они боятся, что ученики сбегут из школы.

— А что, если она бросила школу? — беспокоится Лив Карин.

— А еще подумай о том, — говорит Магнар и достает из шкафа тарелку, — что с ней будет, если она не сдаст выпускные экзамены.

И здесь Лив Карин наступает на любимую мозоль Магнара — отсутствие у него образования; он никогда не признает, что это его мучает, как раз наоборот, часто он говорит пренебрежительно о призрачном и бесконечном образовании, которое не привадит никуда, кроме как к стойке на бирже труда, но Лив Карин понимает, откуда берется его неприязнь.

И все же она чувствует, что в чем-то согласна с ним. «Бросила школу, — думает Лив Карин, — и ладно, если тебе так хочется, бросай, но только дай о себе знать, пожалуйста!»

— Кайя — прогульщица, — продолжает Магнар, — ничего хорошего, но жизнь на этом не заканчивается.

Он складывает бутерброды на тарелке один на другой, четыре внушительных размеров бутерброда с черным хлебом, она ничего не ела с обеда, но ей даже не пришло в голову, что надо перекусить.

— Но нельзя же прогуливать школу три дня подряд? — не сдается Лив Карин.