Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка

Листопад съежился.

– Значит, шорох тогда не показался, - сообразил он.

– Так получилось. Искал, чтоб проститься...Что скажешь?

Иван промолчал.

– А разговоры, что мы вели, - тоже в контору сливал?

– Та пошел ты!
– голос Листопада булькнул.

– Пойду, не сомневайся. Спасибо, что проводил. Дальше как-нибудь доберусь. Только хочу на прощание сказать. Я ведь, Иван Андреевич, себя по тебе мерил. В записной книжке твоя фамилия первой стояла. Так вот, можешь считать, - вычеркнул. Перебирая руками перила, слепой двинулся к мосту.

– Еще кому рассказал?
– выдавил Иван.

Антон засмеялся - злым, уничижающим смехом.

– Пока никому. Но это дело времени. Предупрежу, конечно, чтоб другие не вляпались, - он приостановился.
– Представляю, что с тобой станется, когда все узнают, что бесстрашный Листопад - обычный комитетовский стукачок. Оттого, впрочем, и бесстрашный.

Даже не смыв с лица злорадную усмешку, Антон деревянной походкой двинулся дальше.

Посеревший Иван остался стоять. Он и так знал, что человек, о котором пройдет такой слух, обречен жить в атмосфере плохо скрываемой гадливости. Разве что Вика не отступится. Хотя, пожалуй, и она. Она ведь любит его такого, всесокрушающего. Надо бы все-таки остановить, попробовать объясниться.

Он поднял голову и - обомлел.

Навалившийся на парапет Антон продвигался вперед, рассчитывая уткнуться в перила моста.

Но он ни во что не уткнется. Очевидно, днем шли какие-то дорожные работы, и впереди парапет вместе с частью тротуара оказался разобран. Раздолбаи побросали все как есть и ушли, даже не огородив, - должно быть, торопились к закрытию винного. И вместо моста слепого ждал десятиметровый обрыв, под которым навален острый речной булыжник, едва покрываемый вялой волной заболоченной, умирающей речушки.

Оставалось десятка полтора метров. И Антон Негрустуев неуклонно, шаг за шагом, уменьшал это расстояние.

Не меняя темпа, словно заведенный, двигался он навстречу неизбежному.

Человек, узнавший страшную Иванову тайну, сам шел в пропасть. Единственный из друзей, к которому он нешуточно привязался. Но и единственный, кроме разве Осинцева, кто мог бы разом порушить Иванову жизнь. Последние пять метров, и проблема вместе с ним рухнет в пропасть.

– Сто-ой, падла!
– Иван в несколько прыжков догнал Антона, ухватил за рукав, рванул на себя.

– Тут изгиб!
– тяжело дыша, объяснился Листопад и, ухватив покрепче, повлек по мостовой.
– Не выдрючивайся. Доведу до "базы", а там - делай шо хошь!

– Как скажете. В полном молчании они прошли оставшийся путь, зашли в квартиру.

Антон нашарил банкетку, опустился, безучастно уставясь в пространство.

– Хочу сказать на прощание, - надрывно произнес Иван.
– То правда, я действительно дал подписку, когда меня с валютой на кармане взяли! Не мог не дать. Иначе бы сел! Но никогда и никого не вложил. Кроме одной твари, - глаз его при воспоминании о Звездине злорадно закосил. - Но этого я бы без всякой подписки сдал. Можешь спросить у опера.

Он нервно хохотнул. - За сим, как говорится, желаю прозреть. Ну и так далее.

– Погоди, Иван, - остановил его голос Антона.
– Успокойся, я никому не расскажу. Только, если то, что сказал мне, - правда, сделай такую божескую милость - не ложись из-за этой истории с партбилетом под КГБ. До конца жизни не отмоешься.

– Та не дождутся!
– облегченно рявкнул Листопад.
– И тогда не лег, а теперь тем более. Поблукаю, конечно, чуток. А потом ништяк - заново подымусь! В самом деле по сравнению с просквозившей мимо бедой несчастье в виде утраченного партбилета стало и впрямь казаться ему мелкой неприятностью. Камень свалился с души Ивана. Он знал: если Антон пообещал, это накрепко.

Настроение стремительно пошло вверх. Захотелось хохмить и хулиганить.

– Жизнь продолжается, Антоха!
– объявил он.
– Мы еще с тобой такого насотворим! Для начала коллективно обженимся. Где твоя Лика? Под это дело проверим на вшивость. Привезем и скажем, что ты вовсе ослеп. И поглядим, можно ли ей доверить тело ослепшего героя или - недостойна. О где замануха-то! Давай адрес. Щас привезу.

– Уймись! Нет никакой Лики. И не будет. - Шо значит " не будет"?
– отказываться от собственной затеи Ивану не хотелось.
– Заманил и - на сторону? Такая девушка - активистка, комсомолка, спортсменка. Не позволю глумить! Как коммунист и секретарь комитета комсомола - не позволю. - Да я тут причем? Скрипачка она, Ваня. Консерваторка будущая. Вся из себя в мечтах! В Москву рвется, как три сестры, вместе взятые. В ее судьбу я, похоже, не вписываюсь. Тем более, - Антон поколебался, - я, Иван, решил землю в аренду взять. - Че-го?!

– ходивший в беспокойстве Иван опустился на первый подвернувшийся стул.

– Сам же говорил, - сельское хозяйство у нас - ключ ко всему, и через него другие отрасли поднимутся. Тем более постановление об аренде вышло. Это шанс. Если увидят, что на земле можно достойно зарабатывать, завтра следом другие пойдут. - Кто пойдет? Куда пойдет?
– Иван всё пытался разгадать за всем этим какую-то нераспознанную пока шутку.
– Опойки-колхозники, шо с утра гоношат?

– Потому и гоношат, что нет перспективы. А появится шанс, пробудятся. Они все-таки потомки прежних земледельцев. Сам же насчет Столыпина рассказывал.

Листопад только головой мотнул:

– Так это когда было?! Да и сам я тогда не думал, насколько всё запущено. Кончился крестьянин. Добили окончательно. Последних вместе с папашами, мамашами еще в тридцатых перемололи. А эти - люмпен! Нищие.

– Бедные.

– Не. Именно что нищие. И я тебе, философ хренов, скажу, в

чем разница. Тоже, знаешь, иногда приходится помараковать. Так вот бедность - это состояние кошелька, а нищета - состояние-нестояние души. Бедный разбогатеть может, потому что работает. А нищий - ни-ког-да! Сколько ему ни отсыпай. И тому, кто богатеет рядом, не простит. Потому что единственное чувство, шо эти ошметки, которых ты земледельцами обзываешь, сохранили, - зависть к более удачливому. Если у тебя что и впрямь получаться начнет, они тебя первыми спалят. Помяни моё слово! Иван пророчески погрозил пальцем. - Наверное, ты окажешься, как всегда, прав, - согласно кивнул Антон.
– Но, понимаешь, есть два способа не попасть в конечную точку. Не доехать и не поехать вовсе. Хочу все-таки попытаться. Ведь если каждый не станет пытаться, ничего и не изменится.

Антон улыбнулся своей прежней обескураживающей доброй улыбкой. Но в голосе его звучало то упрямство, перед которым отступался даже Листопад. Отступился и теперь.

– Юродивый, он и есть юродивый, - Иван опустился возле сидящего слепца, обхватил его и прижал к себе так, что у того перехватило дыхание.

– Антошка! Сколько всяких повидал. Но ты...один такой. Дуроломище!

В этом порыве смешалось всё. Счастье, что не взял на душу греха. И - радость, что при этом не прогадал и, кажется, ухитрился сохранить друга. Боясь, что чувства перехлестнут, Иван слоновьим своим шагом выбежал из квартиры.

– Жизнь продолжается! И гори этот съезд огнем!
– объявил Иван старушкам у подъезда. Задохнулся от внезапного озарения.
– Хотя зачем?...Не обломится шкоднику. На беспредел ответим беспредельщиной!

* В ту же ночь, с пятницы на субботу, после двадцати четырех, полураздетый, отчаянно зевающий доцент Листопад спустился к вахтеру общежития и потребовал непременно разбудить в шесть тридцать утра, - сломался будильник. Через пятнадцать минут он выбрался на чердак, перемахнул на соседнюю крышу, откуда по пожарной лестнице спустился на землю и, укрываясь за кустами, припустил к шоссе, где его поджидало заказанное на чужое имя такси. К шести утра тем же маршрутом он вернулся в собственную комнату. В шесть тридцать до него с трудом достучался вахтер. Листопад выглянул в наброшенном халате, заспанный и злой. - Ты шо это, дед, колобродишь с утра пораньше, спать людям не даешь? Ночью какие-то звездюки ломились. Теперь ты, - рявкнул он так, чтоб услышали соседи.
– Ладно, делать нечего. Будем просыпаться. Спустя еще час ранний звонок поднял с постели Вадима Непомнящего.