Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка

– Папа, я согласна, - пискнула Таечка.
– Я же его с детства...Ты знаешь. А за других - что хочешь делай, не пойду!
– с внезапной стальной ноткой закончила она

– Да вы ж вроде брат и сестра, - взмокший теперь еще и изнутри Петр Иванович беспомощно осел на край кровати.

– Кузены, - с прежней, насмешливой интонацией подправил Иван. Все так же прикрываясь подушкой, принялся озираться в поисках одежды.

Петр Иванович пригнулся, поднял с пола то, что безуспешно пытался отыскать племянник, - полотнища трусов, приподнял свесившийся край простыни с пятнышками крови. Глухо простонав, он с неожиданной силой разодрал трусы надвое.

– Это ты зря, дядя Петь, - Иван расстроился.

– Вот сотру без трусов там всё. А что если некачественные внуки пойдут?

– Пошел вон! Иван готовно выбрался в коридор.

– Папочка! Но что же теперь?
– Таечка хотела приласкаться к отцу, но от движения обнажилась грудь, и она поспешно ухватилась за простыню.

Петр Иванович тяжело поднялся, оставив на кровати влажный след.

– Папочка, так что?
– жалобно пискнула дочка.

– Скажи своему, пусть придет в гостиную, - бросил отец.

* В половине седьмого утра дядька и племянник сидели за столом напротив друг друга и угрюмо глушили коньяк. Дрожащая от страха Таечка подслушивала под дверью и - пугалась тишины.

– Так и будешь отмалчиваться?
– хмуро поинтересовался Петр Иванович.

– А что тут скажешь, дядя Петь? Знаю, как тебе больно. Но...

– Любишь ее?
– вхлест спросил Петр Иванович.

– Люблю, конечно, - моментально отреагировал Иван. К вопросу этому он готовился.

– Твое счастье. Ладно, что уж поделаешь? Что случилось, то случилось. Будешь у меня в одном лице и племяшом, и сыном, а - теперь и зятем. Дверь распахнулась, и Таечка, как была, в халатике бросилась к отцу.

– Папка! Папочка дорогой!
– она запрыгнула на колени и принялась целовать его.

– Ну, будет тебе, - умиленный Петр Иванович с усилием ссадил дочь с колен.
– Неизвестно, стоит ли радоваться. Охламон тот еще!.. Потом ей всего восемнадцать. Едва на второй курс перешла. А закончить обязана. Как жить-то станете? Она здесь, ты там.

– Любовь не знает расстояний, - вяло отреагировал Иван, думая о своем. Увидел, что странная отстраненность его замечена. Встряхнулся.
– Да и какое расстояние - сто пятьдесят километров. Еще надоем.

– Слышал, папа? Еще и надоест, - засмеялась Таечка. Фантастическое предположение, что любимый Иван может надоесть, ее искренне развеселило.

– Да что с вами говорить?
– Петр Иванович бессильно хмыкнул.
– Лезете друг на друга, как два сперматозоида. Какие после этого доводы? Ладно, слово сказано - отдаю!

– Вот за это большое человеческое спасибо, - Иван вновь потянулся к бутылке.
– За это предлагаю отдельно.

– У вас сегодня что, на съезде перерыв?

– Та там половина полупьяные, - беспечно отмахнулся Иван.
– По вечерам такой тусняк, - братаемся регионами. "Россия" содрогается.

– Ну-ка поставь бутылку, - Петр Иванович нахмурился.
– Ты сюда зачем приехал?

– Как то есть?
– Иван смешался.

– Иди-ка, Тая. Мы тут поговорим. Таечка было капризно надулась. Но разглядела на лбу отца знакомую складку и, не препираясь, вышла. Петр Иванович дождался, пока дочь оставила их двоих. - Ты что, на съезд - на историческое событие, которое одному на полмиллиона выпадает! водку жрать приехал?

– Почему водку? Исключительно коньячишко. Все больше КВ, - глумливо отреагировал Иван, - выслушивать нравоучения ему не хотелось.
– Да все понимаю, дядя Петь. Я ж втихую, не прокалываясь. Других вовсе по этажам разносят. Суперэлита называется. Такое на поверку кодло! Под пристальным взглядом дядьки сбился.

– Ты кем в этой жизни быть хочешь?
– глухо произнес Петр Иванович.
– Тем, кто эту жизнь делает, или тем, кого делают?

– Так я вроде в струе. Все как положено, - хожу на заседания. Отмечаюсь на мероприятиях. А запись в анкете - она, считай, уже на все последующие времена. Не сотрешь.

Дядька поднялся, отошел к расцветшему окну.

– Больше чтоб ни грамма. Семенящей походкой подбежал к Ивану. - Один раз скажу. Вдалбливать не буду. Потому что повторение - оно мать учения для дураков. А значит, бесполезно. Сколько вас на съезде? Пятьсот? Шестьсот?... Неважно. Девяносто пять процентов - кивалы. Кивалами их привезли, кивалами и уедут. Они, конечно, будут по жизни отмечены среди прочих. Что говорить? Но быть им всегда - первыми среди кивал. Твоя же задача - раз уж появился шанс - прорваться в первые среди первых. Тебя должны заметить. Нужна толковая, в нужном месте и в нужное время выказанная инициатива.

– Но где?!

– Лучше с трибуны.

Иван дерзко расхохотался:

– Круто замешиваешь, дядя Петь! Это на съезде-то? Да там выступающие за год расписаны.

Петр Иванович безжалостно молчал.

– Да и о чем?

– Ну, если нечего предложить, тогда и впрямь, - Листопад-старший с показным разочарованием развел руки.
– Про то, что перестройка идет, ты в курсе? Перестройка и ускорение, чтоб им запустело от таких инициатив! Вот в этом направлении думать надо. Всё, что угодно, кроме твоей бредовой идеи насчет дробления колхозов. Это пока не проходное. Только не говори, что других идей нет. - Да есть, конечно, придумки. Но как с этим пробиться на трибуну?
– Иван впал в задумчивость.

– А это вторая и, быть может, главная составляющая успеха - напор и натиск. Напор и натиск! Или ты не настоящий Листопад?

* - Даже думать забудь! Даже не впадай в скверну!
– выпивший Балахнин аж фыркнул. - На трибуну его пусти. А в президиум не желаете?

– Желаю, - со всем отпущенным ему невеликим простодушием признался Листопад. И - уверенно добавил.
– А ты еще больше желаешь.

– Само собой. Именно поэтому ни одного несанкционированного действия не допущу.

– Та ты сначала послушай...

– Еще чего! Начнешь слушать, начнешь вникать.

– Так и...

– Эк куда безнаказанность тебя выносит. Тесно ему уже среди народных избранников. Всесоюзную трибуну подавай. Окстись, милой! На съезде не только выступления и реплики. Там хлопки давно расписаны. И за каждый хлопок конкретная "шестерка" отвечает: прохлопал - хлопай сам куда подальше.

Довольный каламбуром Балахнин гоготнул, приглашая Листопада присоединиться к хорошему его настроению.

– Ну, наливаю, что ли?
– примирительно придержал он руку с бутылкой коньяка. Юрий Павлович сидел в трусах у открытого окна полулюкса с видом на весеннюю Москву-реку. Тщательно отутюженный съездовский костюм с делегатским значком висел тут же, на спинке стула. В уголке стоял приоткрытый чемоданчик, наполненный коньяком. Точно такой же чемоданчик, изрядно опустошенный, пылился в номере Листопада, - накануне съезда делегаты от Тверского региона во главе с первым секретарем ездили с выступлениями по предприятиям области и принимали заготовленные подношения. Начали, само собой, с ликеро-водочного завода.