Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка

– Ну да, серьезная, как же!
– Антон с чувством хлопнул себя по голове, отчего из-под взлетевшего кверху мучного облачка блеснула вороная шевелюра.
– Налетели добры молодцы. Скотину покормить не дали. Теперь здесь полдня ни за что держите. Тоже мне - ОБХСС. Занимаетесь какими-то кляузами. А настоящие преступники преспокойно большими тысячами воруют.

– И до тыщ доберемся, голуба, - утешил его, плотнее придвигаясь, Галушкин.
– А только рупь государев мы тоже считать обязаны.

– Во-во, пока в рублях копаетесь, тысячи мимо и пролетают.

– Ты, я погляжу, парень тугой, - сбить Галушкина с намеченного курса мало кому удавалось.

– А потому всё, чего тебе тут словесами изображали, я на пальцах покажу. А ты стой там - слушай сюда.

– Где встать-то?

– Присказка у меня, говорю, такая. И не некай.

Галушкин положил Антону руку на плечо, отчего поза его приняла чрезвычайно свойский, почти интимный вид. И голосом заговорил самым доверительным.

– Запугали тебя, вот ты и заметался. Оно и понятно: ты ж не профессиональный преступник. Не кажный день по две с половиной тонны зерна машинами тащишь.– Галушкин успокоительно положил руку на колено допрашиваемого, с удовлетворением убедившись, что оно непрестанно подрагивает: дело шло с развязке.

Антон, окончательно истребил кепчонку, скрутив ее в жгут.

– Мы ж, Антон, такие же, как ты, мужики и все понять способны. С кем не бывает? Попутал бес. Попросил совхоз помочь перевезти зерно. Увидел, что учет хреновый, и не совладал с собой: отвез машину налево. А потом накладную подделал. Так ведь сам и признался. При таком раскладе дело вовсе можно прекратить на товарищеский суд. Мы ж, по большому счету, все товарищи. Кому и помочь, как не друг дружке? Верно, Антон? А?

Возникла тягучая пауза, которая на исходе должна была либо разрядиться признанием, либо...

– Не брал я ничего, - выдавил-таки Антон, не поднимая лица. Ему отчего-то стало неловко огорчать добряка-милиционера.
– Как говорил, так и было: всё сдал на весовой.

– Ну, парень, - Галушкин брезгливо отодвинулся.
– Я-то думал ты - мужик, а ты эва куда, - в несознанку...Эх, но какой разговор у нас красивый намечался.

Он удрученно замотал залысой головой - старый наивный дуралей, так и не разуверившийся в людях.

– Послушайте, Негрустуев, ведь это наконец глупо, - слегка оправившийся Николаев снисходительно улыбнулся.
– Доказать Вашу вину - как два пальца... Проведем почерковедческую экспертизу, которая подтвердит, что подпись кладовщика подделана. Вами, между прочим! А на основании такого заключения посадить Вас пара пустяков. И что тогда?

– Тогда воля ваша!
– сил продолжать иезуитский этот разговор у Антона не оставалось.
– Раз приспичило - сажайте!

– Просишь - посадим!
– сквозняком со столов смело бумаги, и в распахнувшуюся дверь вошел начальник ОБХСС Александр Константинович Шмелев. Вся крепкая, большеротая фигура его поизводила впечатление свежести и озорной решимости, проблескивающей из- за грозного вида.

– Ишь расселся, - раздеваясь, он с неодобрительным любопытством разглядывал нахохлившегося расхитителя.

– Только и дел у меня, что с вами рассиживаться. У меня скот некормленный, - огрызнулся Антон, - кажется, всё начиналось заново.

– Разговорчивый, - процедил Шмелев.
– И вороватый. Главное, воровать-то толком не умеют, а все одно как воронье на народное добро: хватай и тяни, что плохо лежит. Переваришь, не переваришь - тяни. А вот поведай-ка ты нам, господин арендатор: ты на кой землю взял?

– Сами знаете: хотел скот выращивать.

– А я так полагаю: взял для прикрытия, - чтоб воровать сподручней было. Вот, к примеру, с чего бы это ты вдруг совхозное зерно возить подрядился? От скуки, что ли?
– Шмелев нетерпеливо отмахнулся от бланка опроса, что подсовывал Николаев.

– Подрядился, как же...
– Антон зло скривился.
– Директор совхоза за глотку взял: мол, семенное зерно вывозить некому. Каждое колесо на счету, а у тебя "газон" пятьдесят третий простаивает.

Услышав про собственный "Газон", Николаев демонстративно присвистнул.

– Из списанных купил, - мрачно успокоил его Антон.
– Можете в конторе проверить. Да и машина одно название: вбухиваешь, вбухиваешь...

– Надо будет - проверим, - жестко заверил его Шмелев.
– Ну, а возить зерно зачем соглашался? Ты ж у нас не подневольный колхозник, а фермер. Свободный производитель.

– Как же, свободный...
– передразнил Антон.
– Аж по макушку оказалось той свободы. Попробуй откажись, когда вокруг совхоз. Враз пуповину перережут.

– А ты б, конечно, хотел, чтоб советской власти вовсе не было!
– прогремел Шмелев.
– Чтоб кулачье одно проросло вроде тебя. Так?

Антон вскинулся было, но лишь головой мотнул. Все равно здесь его никто не слушал.

– В общем, пять ездок, как потребовали, отбатрачил. И все до зернышка сдал, - отчеканил он.

– Отбатрачил?!
– едва, казалось, сдерживаясь, выговорил Шмелев.
– Помочь советским людям провести для страны посевную - для тебя отбатрачить?

– А я для кого стараюсь?!

– Ты? Для кармана своего толстопузого...Место!

Подскочивший было Антон вновь пыльным мешком шмякнулся на стул.

– Господи!
– пробормотал он.
– Ну, за что ты меня наказал ослиным упрямством? Ведь все, кто мог, предупреждали: не высовывайся. Кто высунется, того и схавают. Ой, прав Ванька, - баран!

– Ты из себя жертву не корчи. И политическую подоплеку тут не подводи, - пламенная речь подследственного на Шмелева не произвела ни малейшего впечатления.
– Судить тебя будем не за то, что арендатор, а за то, что вор.

– Да что вы меня с утра все вором костерите!
– взбеленился Антон. Меру отпущенного ему страха он уже перетерпел.
– Засыпал честным человеком. Проснулся вдруг вором. Есть доказательства, так предъявляйте. Проведите очную ставку с тем, кто на меня показал. Пусть уж в лицо. Только не мурыжьте. Богом прошу!

– И Бога вспомнил, как жареным запахло, - холодно отреагировал Шмелев.
– Вижу: каяться не надумал. Тогда гляди, парень, - сидеть тебе не пересидеть. При этих словах плечи Антона Негрустуева зябко передернулись: на него пахнуло сыростью казематов. Шмелев это заметил:

– Да, страшная ответственность - судьбы ломать. Потому и не хочется. Тем более пацан ты еще зеленый, как погляжу. Так что даю последний шанс. Федосыч, кинь-ка его на часик в дежурку посидеть. Пусть подумает.

– Ох, мужики, мужики, - Галушкин с кряхтением выпростал затекшие ноги из-под стола. Скрипнув суставами, поднялся.
– Что делаете, мужики!

Приобняв подозреваемого, он повлек его к двери. И уже из коридора донеслись журчащие его интонации:

– Каяться, каяться надо, Антон, пока не поздно. Власть-то своя как мамка: пожалеет, да и простит.