Сельская учительница
Шрифт:
— Да-а, — задумчиво протянул Черкасов, — есть чему поучиться…
Кольцо окружения прорывали в лоб — мчались на окопы, на мины, на ливень свинца. А когда захватили окопы, бойцами снова овладело радостное чувство победы: фашисты не выдержали натиска и бросились наутек. Увлеченные, полные ярости бойцы устремились за ними. Зорич догнал удиравшего немца и пырнул штыком в спину, чувствуя, как под острием стали хрустнули кости. Солдат споткнулся и рухнул на землю, загребая скрюченными пальцами пожухлую придорожную траву. Зорич догнал второго, и тот — белобрысый молодой солдат с мутно-голубыми глазами — обернулся. Зорич занес винтовку для удара в живот, но на какое-то мгновение застыл, будто загипнотизированный
И вот, когда казалось, что враги смяты, кольцо окружения прорвано, из-за горизонта выползли немецкие танки. Они плевали дымом, и над головами с металлическим звоном и свистом проносились снаряды, ухали где-то за спиной, спереди, сбоку.
Бойцы заметались, но чей-то властный голос остановил их:
— Гранаты к бою! Ложись!
Танк — машина грозная, но люди, то ли объятые страхом, то ли презревшие этот страх, сражались. Кто-то из бойцов (кто именно, так и не удалось выяснить) неожиданно вынырнул из воронки. Танк сшиб его. Из-под гусениц взметнулось пламя. Танк застыл на месте, надсадно урча мотором, будто проклиная безумного человека, бросившегося с гранатами под его чрево.
Откуда-то появилась маленькая, будто игрушечная пушчонка-сорокапятка с двумя артиллеристами. После каждого выстрела пушчонка подпрыгивала, точно собиралась убежать от греха подальше.
Зорич видел, как на эту пушчонку очертя голову мчался немецкий танк. Артиллеристы замерли, ожидая удобного момента… Танк и пушка, видимо, выстрелили одновременно. Маленькие колеса орудия разлетелись в разные стороны, артиллеристы разорваны в куски, но и танк не избежал своей участи, превратившись в огромный чадящий костер.
Было почти невероятным, что люди победили. Из десятка немецких танков только два трусливо уползли за пригорок, остальные горели, дымились или стояли, беспомощно опустив длинные хоботки орудий, средь изрытого, щедро орошенного людской кровью поля.
Кольцо окружения прорвано, опять как будто победа, но сколько друзей и товарищей пало в этом бою…
Теплым летним вечером сидели у полевой кухни. Пахло гречневой кашей, а есть не хотелось. Тело сковала свинцово-тяжелая усталость. В ушах что-то надоедливо звенело, бренчало, гудело. Хотелось лечь на обогретую солнцем землю и лежать, блаженно раскинув руки.
Но опять приказ: отходить на северо-восток, чтобы избежать нового окружения.
— Ничего, сержант, вот дойдем до нашей старой границы, твердо встанем — ни шагу назад! — бодро говорил лейтенант Черкасов, шагая рядом. — Ты хоть не кадровый, а здорово штыком работаешь, — поощрительно продолжал он. — Только вот что я скажу тебе — не жалей и не мешкай. Вчера мне тоже было жалко убитых немцев, люди все-таки… А нынче понял — враги лютые, и бои с ними будут посерьезней, чем нам кажется. Видел, сколько мы их танков подбили?
Зорич угрюмо ответил на это:
— Если мы каждый раз такой ценой будем подбивать их танки, у нас не останется армии. Это Пиррова победа.
— Какая? Какая? — спросил шагавший рядом боец.
— Пиррова. Жил, в третьем веке до нашего летосчисления эпирский царь Пирр. Однажды он одержал победу над римлянами, но эта победа стоила ему таких жертв, что, по преданию, Пирр воскликнул: «Еще одна такая победа, и я останусь без войска…» Стреляли из винтовок по танкам, бросались под них с гранатами. Я видел все это и думал: а где же наши? Почему на поле боя нет наших танков? Где наша артиллерия? Почему в небе только немецкие самолеты?
Обычно лейтенант Черкасов говорил в подобных случаях: «Отставить гнилые настроения». Но тогда
тихо ответил:— Ты спрашиваешь, где наши? На других фронтах. Ты смотришь на все с полковой колокольни и потому настроен так мрачно, — доказывал Черкасов, хотя в голосе не было присущей ему уверенности.
Недели через две раненого лейтенанта Черкасова отправили в госпиталь. А Зорич продолжал воевать. Было удивительным и почти непостижимым то, что он выходил всегда живым и здоровым из любого боя. Как-то он развернул скатку шинели и увидел — шинель вся в дырах, пробитой оказалась коробка противогаза, даже деревянная ручка саперной лопаты и та была расщеплена осколком. А самого ни разу не задела пуля. Казалось, будто чужой металл щадил сержанта-разведчика, молодого учителя истории, для более жестоких испытаний…
Зоричу не забыть тот день, когда горстка бойцов (все, что осталось от полка) отбивалась на высотке от наседавших немцев. Фашисты били по высотке из орудий, из минометов, густо поливали ее свинцом. Но бойцы упорно дрались час, другой… У Зорича кончились винтовочные патроны. Он полез в карман за револьвером, подарком лейтенанта. «На войне всяко бывает, — говорил ему Черкасов, протягивая оружие. — Бери, пригодится».
— Пригодилось, — вслух проговорил Зорич, и в это же мгновение перед глазами взметнулось черное пламя…
…Когда он очнулся, в первую минуту не мог сообразить, что с ним и где находится. Голова была тяжелой, в ушах стоял несмолкаемо-докучливый звон, а на глаза, казалось, кто-то набросил сетку, сквозь которую все виделось ему, как в тумане.
Зорич попробовал подняться, но сразу почувствовал острую боль в спине.
«Ранен, — испуганно подумал он. — Вот и тебя задело»…
Превозмогая боль, он чуть приподнялся на локтях и увидел жуткую картину разрушения. Было похоже, что над высоткой пронесся сокрушительный ураган. Земля вдоль и поперек была изрыта, перепахана. Черными рваными язвами зияли свежие воронки. То там, то здесь торчали из-под земли чьи-то скрюченные грязные пальцы, стоптанные сапоги, стволы винтовок, автоматов, и всюду гильзы, пустые гильзы… Он перевел взгляд на дорогу, и сердце сжалось в груди: по дороге мчались немецкие мотоциклы, спешили автомашины, ползли танки — и все на восток, на восток…
Зорич стал тихонько окликать знакомых бойцов. Быть может, есть такие же раненые, как он? Ему никто не ответил.
Сержант остался один. Все погибли или отступили… Нет, по всей вероятности, никому отступить не удалось, некуда было отступать. Он пополз к недалекому лесу, потом долго шел средь густых зарослей, борясь с усталостью, болью и сном. У него была одна цель — подальше уйти от дороги, по которой черной рекой текла фашистская орда. Он шел до тех пор, пока свинцовая усталость не сломила его. Упал и тут же уснул. Спал, видимо, долго. Когда проснулся, почувствовал себя бодрым, сильным, стихла боль, только по-прежнему докучливо звенело в ушах после контузии. Очень хотелось есть. Пошарил по карманам — ни крошки.
Он шел весь день, всю ночь и утром встретил группу красноармейцев, сидевших у костра. Молча подошел к ним. Они тоже молча посмотрели на него, и один кивнул головой — дескать, присаживайся, грейся.
В ведре варилась картошка. Зорич завороженно смотрел на это ведро, чувствуя непоборимое желание сунуть руку в закипавшую грязноватую воду и выхватить картофелину.
Бойцов было пятеро и шестой старшина-артиллерист. Все — угрюмые, с небритыми лицами. Не таясь и не обращая внимания на подсевшего к огню сержанта, они продолжали, наверное, только что прерванный спор о том, что делать, как быть дальше. Мнения были разные. Один доказывал, что нужно пробиваться к своим, второй говорил, что наши вот-вот вернутся и можно пообождать их в лесу, третий же чушь городил: местные, мол, могут расходиться по домам.