Семья
Шрифт:
Каждый год, с тех пор как умерли девочки, у Санкити в эту пору начинала болеть голова. Мучаясь болью, бродил он взад и вперед по ивовой аллее. Теплый солнечный свет падал на белые стены ограды и, отражаясь, бил по глазам. Назойливый блеск этот усиливал беспокойство и досаду, что начатая большая работа не двигается с места. А работать было необходимо — заботы обремененного семьей человека одолевали Санкити. Лодки плыли по реке, покачиваясь и рыская из стороны в сторону — точь-в-точь как мысли Санкити.
Он повернул по узкой дорожке между складами к дому. Там его ждала жена Минору.
—
Разговор о деньгах всегда неприятен. Увидев хмурого, небритого, невыспавшегося Санкити, о-Кура не знала, как сказать лучше о том, что привело ее сюда. И все ходила вокруг да около.
— Так, значит, эти люди отказываются ухаживать за Содзо, — перебил ее Санкити.
— Нет, не отказываются. — О-Кура попыталась улыбнуться. — Ты же знаешь, у них никаких других забот нет. Они люди свободные. И готовы ухаживать за Содзо. Но ведь он совсем больной, хлопот с ним много... А цены все растут...
Разговор опять пошел в сторону. Тогда Санкити спросил без обиняков:
— Они, что же, считают, что им платят мало?
— Да, в этом все дело. Просят прибавить две иены в месяц.
— А что, сестрица, — пошутил Санкити, — не возьмете ли вы Содзо к себе? Деньги на его содержание я буду давать, как и раньше. Это ведь будет дешевле, не правда ли?
— Ни за что! — Худое тело о-Кура затряслось от возмущения. — Лучше умереть, чем жить под одной крышей с Содзо.
Больной Содзо, о котором в семье говорили, что ему пора бы к праотцам, все еще жил. Для всех он был обузой. После того, как уехал Минору, часть денег на содержание больного брата давал Санкити. Давал столько, сколько просили. Семья Минору очень бедствовала.
— Я рад видеть тебя, сестрица. Но сегодня у меня так болит голова... — Санкити потер лоб. Он согласился платить больше за Содзо и сказал, чтобы о-Сюн пришла за деньгами на следующий день.
Поговорили и о предстоящем замужестве о-Сюн.
— Слава богу, уже и помолвка была. Жених и невеста подарками обменялись. Теперь я за о-Сюн спокойна, — сказала о-Кура.
Роль отца в этом важном деле могли взять на себя только Морихико или Санкити. Морихико, верный семейным традициям, сказал, что свадьба должна быть сыграна по всем правилам. Расходы опять ложились на плечи братьев.
— Вы тут беседуйте. Ты уж не сердись, сестрица. Меня ждет работа, — с этими словами Санкити ушел к себе.
В этот день ему не работалось. Лучи солнца играли на желтоватых стенах комнаты. Те самые лучи, которые падали на белую ограду набережной и, отражаясь, ударяли в глаза, когда он утром гулял. Он смотрел на желтые пятна света и раздраженно думал, что его любимая работа, о которой он мечтал, превратилась в изнурительный труд, чтобы прокормить родню. Санкити сошел вниз.
— Дай мне кимоно, — сказал он о-Юки. — Я пойду по делам.
Санкити пошел переодеваться. О-Кура все говорила и говорила о чем-то своем с о-Юки. Достав несколько белых выстиранных таби, о-Юки посмотрела на них и улыбнулась.
— Больше двух раз не надевает. Не настираешься на него.
Она выбрала таби, у которых был вид получше, и дала их мужу. Санкити разорвал скреплявшую их нитку, и с трудом натянул севшие после стирки таби.
—
Есть что-нибудь из Маньчжурии? — спросил он, возясь с застежкой.— Только что получили письмо. Пишет, что здоров, работает. Передает всем поклоны.
— Пусть ему будет во всем удача.
— Хорошо бы...
— Денег еще не прислал?
— Какие там деньги... Пишет еще, что нашлись и в той земле добрые люди, смотрят за ним.
О-Кура, чувствовавшая себя очень одиноко после отъезда мужа, с особым ударением произнесла слово «добрые». Санкити вышел на улицу.
Морихико был дома. Он только что вернулся от телефона, когда Санкити пришел к нему. Попросив брата подождать, Морихико сел за стол и принялся писать письмо, ловко бегая кисточкой по бумаге. Перечитав написанное, он запечатал конверт и, повернувшись к Санкити, хлопнул в ладоши. Вошла горничная.
— Письмо спешное, — сказал он, протягивая горничной конверт. — Отправьте немедленно.
Покончив с делами, он повернулся к брату.
— У меня к тебе просьба... — начал Санкити. Морихико с первых слов догадался, какая просьба у брата.
— Подожди-ка! — Морихико встал, вынул из шкафа коробку с конфетами.
— Не мог бы ты заплатить в этот раз мою долю за Содзо?
— И ты с тем же, — усмехнулся Морихико. — А я думал, что хоть у тебя есть деньги. Да и сам я до сих пор еще не послал... Да, значит, мы оба сейчас в одинаковом положении.
Заговорили о Содзо и о семье Минору.
— Вот уж несчастье с этим Содзо. Только человек и способен, когда болен, жить так долго. В мире животных его давно бы уже сожрали, — кипел негодованием Морихико.
— Как ни тяжко тебе приходится, но, пока жив, надо жить. Ты думаешь, Содзо легко?
— Конечно, нелегко. Но как он себя ведет! Раз уж так случилось, что ты болен, калека, так смирись, делай то, что тебе говорят, не лезь на рожон. А то ведь он еще и скандалит! Нет, он добьется, что все от него откажутся!
— Я уж теперь и не знаю, хорошо это или плохо, что мы вот так всю жизнь тянем этот воз, помогаем родным. Ты как считаешь?
Морихико ничего не ответил. Санкити продолжал:
— Все, что мы сделали для братьев, все пошло впустую... Никаких плодов! Для чего мы поместили Сюн в педагогическое училище? Чтобы она стала учительницей и помогала матери. А что оказалось? У нее, видите ли, нет склонности к педагогической работе. И с ее сестрицей то же самое. Мы все жалели ее: «слабенькая, слабенькая», вот и вырос слабый человек. Одному мы их действительно научили — надеяться на нас. А вот Натура считает, что помогать родственникам нельзя, только плодишь бездельников. Давать родным в долг — последнее дело: и себе, и им хуже делаешь.
— Гм, а в этом, пожалуй, есть смысл, — рассмеялся Морихико. — Старый Нагура — человек умный. Видимо, не зря говорят, что у него сильный характер. Поэтому его семья и процветает. А может, еще почему? О чужой семье трудно что-нибудь сказать. О себе я скажу, что считаю свою жизнь правильной. Говорят, что вот я всю жизнь скитаюсь по гостиницам, неизвестно чем занимаюсь. А я за все время у старшего брата и гроша не попросил. Да еще его семье помогал. Я не помню, чтобы кому-нибудь когда-либо причинял неприятности или беспокойство.