Семья

Санкити опять надел белую рубашку, пиджак. На Сёта вместо кашне был длинный кусок темно-голубого шелка. Поскрипывая кожаными сандалиями, он вышел из дому вслед за дядей.

— А ты стал очень похож на франтов с Кабуто-тё! Так куда же мы идем?

— Положитесь на меня, дядя. Я вам так многим обязан и хочу сегодня угостить вас на славу.

Огни города манили Сёта, суля веселье, пирушки, праздник. Днем на бирже, среди шума и сутолоки, безумных взглядов, проклятий, нескончаемых выкриков «падают», «поднимаются», несущих одним разорение, другим богатство, Сёта заряжался возбуждением, которое вечером искало разрядки. Он не мог усидеть дома. Как бабочки на огонь, ноги сами летели туда, где люди развлекались, пили, где возбуждение их чувств достигало апогея и потом умирало.

Доехали на трамвае до какой-то остановки, там Сёта нанял двоих рикш. Проехали большой мост, потом еще один поменьше.

Ветра не было, но вечер стоял прохладный. Санкити сидел в просторной гостиной, выходящей окнами на реку. Сквозь застекленные ставни видны были створки дверей, тоже застекленные. Оттуда несло холодом.

Служанка принесла углей для жаровни. Санкити, озябший, в лёгком европейском костюме, сел за обеденный стол поближе к хибати.

Заказав ужин, Сёта мимоходом бросил:

— Вот что, сестренка, шепни-ка два словечка Кокин.

— Кокин сейчас занята.

— А ты скажи только, что ей звонили. Она поймет. Служанка вышла.

— Видите ли, дядя, я вынимаю мою визитную карточку — и передо мной открыты все двери. Фирма «Сио-сэ» на Кабуто-тё — одна из самых солидных.

Сёта вынул из бумажника визитную карточку и небрежно бросил ее на стол.

Он рассказал, как идет его жизнь. Глава конторы наконец-то приблизил его к себе, и теперь Сёта один из главных служащих. Ему пришлось ради этого здорово поработать. Он не спал две ночи, приводил в порядок счетные книги. Ну и противное занятие! Но денежные дела не стали лучше. Выходной костюм, сшитый к Новому году, придется заложить в ломбард.

— Что за времена настали! — с сердцем проговорил Сёта и, что-то вспомнив, добавил: — На днях зашел я к о-Сюнтян, спрашиваю ее сестренку: «За кого ты выйдешь замуж, Цутян, когда вырастешь?» Знаете, дядюшка, что она мне ответила? «За военного, говорит, не пойду: у военных нет денег; за врача тоже не пойду. У врачей хоть и есть деньги, да они больно заняты. Пойду, говорит, за мануфактурщика. И деньги будут всегда, и новые платья». Вот какие нынче дети-то! Меня так и передернуло.

Тем временем на столе появились кушанья. Пришла Кокин. Она поздоровалась с Санкити и, как старая знакомая, села возле Сёта. Кокин была молодая, красивая гейша. Держалась она скромно, и было видно, что она получила хорошее воспитание.

— Господин Хасимото, я позову Оимацу-сан? Она сейчас здесь.

Шурша тяжелым, дорогим кимоно, Кокин вышла.

Гейши, живущие здесь давно, сохранили в манерах и поведении что-то от гейш из Фукагава. Поэтому Сёта и привел сюда дядю. Он вдыхал здесь аромат старого Эдо, слушал мелодии тех времен, исполнявшиеся на сямисэне. Развлекались здесь так, как было принято в прежние времена у знатных людей.

Вернулась Кокин. С ней пришла Оимацу и еще одна гейша весьма почтенного возраста. Оимацу, уже немолодая, но сохранившая следы былой красоты, поднесла гостям сакэ, держа чашечки тонкими белыми пальцами в кольцах.

— Оимацу-сан, я привел сегодня дорогого мне гостя, — сказал Сёта. — Спойте ему что-нибудь очень хорошее.

Оимацу повернула к Санкити подвижное, выразительное лицо и слегка поклонилась.

— Как, на ваш взгляд, кто из нас двоих моложе? — опять заговорил Сёта.

— Оимацу, дорогая, мне кажется, этот господин моложе, — сказала Кокин, показывая на Санкити.

— И я так думаю, — согласилась Оимацу, переводя взгляд с Санкити на Сёта.

— Всем так кажется, — рассмеялся Сёта. — А ведь наш гость — мой дядя.

— Ваш дядя?! — всплеснула руками Оимацу и тоже рассмеялась.

— Славно придумано, — улыбнулась матрона, сидевшая между Оимацу и Кокин.

— Ничего не придумано. Это — мой родной дядя! — пытался урезонить развеселившихся гейш Сёта, но не выдержал и сам рассмеялся.

— Так, значит, я выгляжу старше своего дяди, — вздохнул Сёта, притворяясь огорченным.

— Ну, будет дразнить нас. Вот уж истинно господин Хасимото — мастер обманывать!

— Дядюшка, налейте мне чашечку сакэ, — игриво, в тон Кокин сказала Оимацу.

— И мне немного, — зябко пожав плечами, попросила матрона.

На лицах присутствующих, как белые лепестки цветов, лежали пятна света. Медленно текло вечернее время. За стеклянной дверью под каменной оградой так же медленно текла река. Оимацу спела песенку, и всем стало весело.

Три гейши, исполняя желание Сёта, спели под звуки сямисэна старинную балладу. Сёта не так много пил, но его несколько вытянутое, мрачноватое лицо уже порозовело.

— Не споете ли и вы что-нибудь? — обратилась к Санкити сидевшая рядом с ним Оимацу.

— Я? — рассмеялся Санкити. — Нет, мне приятно вот так молча сидеть и слушать.

Оимацу улыбнулась заученной улыбкой.

— Простите, дядя, что я говорю об этом при вас... С Кинтян меня познакомил один мой приятель. Уже довольно давно. Помню, я тогда был чуть ли не бродягой. И каждый раз, проезжая мимо на пароходе, я все смотрел в эти окна и думал с тоской, когда же я наконец стану маклером.

— Как интересно! — воскликнули женщины, отпивая из чарок.

— Господин Хасимото, — торжественно проговорила Оимацу, потирая руки и чувствуя, как сакэ теплой волной разливается по телу, — желаю вам скорее разбогатеть!

Постепенно в остальных гостиных стало тихо. Сёта, казалось, забыл, что пора уходить. Санкити курил трубку, а тот все что-то шептал на ухо Кокин.

— Но я же не могу танцевать! — неожиданно громко возразила Кокин.

С губ опьяневшей Оимацу, как вздох сожаления, сползла короткая любовная песенка. В ней была грусть по быстро увядшей красоте, которую погубили румяна и белила.

— Не вернутся больше молодые годы!

Полная пожилая гейша подвинула к себе остатки фаршированной рыбы, картофельное пюре с засахаренными каштанами и молча, с жадностью уписывала. Было около полуночи. Попросив служанку позаботиться о племяннике, чтобы он не простудился, Санкити вызвал рикшу. Служанка и три гейши вышли в прихожую проводить его. Уже садясь в коляску, он слышал веселые голоса женщин: «Дядюшка! Дядюшка!»

«Надо поговорить», — прочел Санкити в записке Морихико и тотчас отправился к нему в гостиницу. Листья китайских платанов, которые еще недавно заглядывали в окна второго этажа, облетели.

— А, пришел! — коротко приветствовал его Морихико.

Он был не один. За доской для игры в го сидел его старый приятель с коротко подстриженной седой головой и трубкой в зубах. Когда-то этот человек вел общее дело с Минору и отцом Наоки.

— Подожди немного, Санкити. Мы уже кончаем. Сейчас самый острый момент — выясняется, кто же победит: черные или белые.