Семья

— Муж говорит, это я виновата. Но это еще неизвестно.

— А по-моему, без детей лучше, — заявил Сёта.

— Что же еще остается говорить, — засмеялась Тоёсэ, а вслед за ней и о-Юки.

Тоёсэ уехала домой. Сёта с Санкити поднялись на второй этаж. Племянник поблагодарил дядю за письмо. Потом сказал:

— Тяжело мне дома. Тоёсэ не понимает меня... А гейши ведь разные бывают. Конечно, есть среди них и легкомысленные. Но есть очень хорошие, совсем не такие, какими их представляет тот, кто никогда не бывал в их обществе. У них свой мир, своя жизнь, свои отношения. И все это совсем неплохо, иначе кто бы проводил с ними время, оставив жену, к тому же умную и образованную?..

— Я ведь не ругаю тебя, Сёта. Я только хочу напомнить, что для тебя прошло время, когда ты скитался по чужим углам, без работы...

— Благодарю, дядюшка. Я спрятал вашего «хранителя» в бумажник и буду беречь его.

Сёта был не в меру возбужден. Пожалуй, он и сам не понимал, всерьез он говорит или шутит.

— Считается, что гейши слишком чувственны. А по-моему, и у так называемых порядочных женщин чувственности хоть отбавляй. — Сёта усмехнулся.

— Сёта, почему ты у всех всегда вызываешь беспокойство?

— Никогда об этом не думал, дядюшка.

— Ведь есть же люди, которые творят бог знает что, и никого это не тревожит. И в голову никому не придет пристыдить их. Ты же — как бельмо на глазу. Такие всем доставляешь волнения.

— Мне и в конторе то же самое говорят. Значит, есть, дядюшка, нечто, внушающее людям это чувство. Хорошо, я подумаю.

Вошла о-Юки.

— Папочка, Ямана пришел.

Санкити и Сёта вышли к гостю.

— Это — муж госпожи о-Фуку, — представил Санкити племяннику приехавшего по торговым делам Цутому.

Гость приехал в Токио ненадолго. Он привез о-Юки гостинцы от матери: вяленую рыбу и селедочную икру.

Был день всеобщей городской уборки. Мимо дома Санкити проезжали телеги с мусором. По всему кварталу выбивали циновки. Даже самые солидные его обитатели, повязав голову полотенцем, деловито выколачивали платье, очищали домашнюю утварь от грязи и копоти. Полицейские наклеивали на двери домов ярлыки с надписью «проверено».

День был холодный. Стемнело рано. О-Юки, сняв грязный халат, с детьми и служанкой пошла мыться в ванную. Санкити на чистых, совсем как новых, циновках принимал редкого гостя — старшего приказчика из аптеки Хасимото.

— Я только что встретил молодую хозяйку, госпожу Тоёсэ. Она шла за покупками и проводила меня к вам. Я ведь не часто бываю в Токио. И вечно плутаю по незнакомым улицам.

Приказчик держал себя скромно, верный традициям дома Хасимото. Он сидел на циновке, на коленях у него был передник. Это был Косаку. Когда-то он работал под началом старого приказчика Касукэ, которого теперь уже не было в живых. Он был моложе Сёта, но один вел все дело. Старый дом Хасимото еще существовал только благодаря его стараниям.

Глазами, привыкшими к лоснившемуся от времени столбу очага в гостиной дома Хасимото, оглядывал он убранство тесного городского дома. Зашел разговор о старом хозяине. Потом вспомнили о-Танэ, — старшую сестру Санкити. Она так и жила в провинции, хранила очаг старого дома.

— Совсем закручинилась хозяйка, — говорил Ко-саку. — Ждет не дождется мужа. Ума не приложу, как развлечь ее, чем успокоить.

Санкити слушал толкового приказчика и все больше понимал, что тот говорит не по должности, а от всего сердца.

— Так ты говоришь, сестрица все еще ждет своего супруга? — спросил Санкити. Его беспокоила судьба сестры. Он хотел знать все подробности ее жизни.

— Ждет. А тут еще здоровье у нее совсем стало плохое. Только встанет с постели и опять сляжет.

— Плохие вести ты принес...

— У меня руки опускаются. Хозяина-то ведь не позовешь.

— Если бы Тацуо-сан и пожелал вернуться, никто ему этого не позволит. Мне его тоже жалко. Согласись, что и у него положение нелегкое. Но если сейчас пожалеть его, то только навредишь.

— И я так думаю. Не мешает, чтобы Тацуо-сан хлебнул немного горя. Может, это его исправит. Само собой, если он заболеет или что другое, тогда уж и разговор особый... А хозяйка, вы сами знаете, какая она...

— А нельзя ли сделать так, чтобы хозяйка помогала тебе составлять лекарства? Может, это ее отвлечет?

— Это было бы хорошо, да как ее заставишь?

— Вот что, когда вернешься, скажи сестре так. Если Тацуо вернется домой только потому, что ему уж совсем плохо стало на стороне, пусть сестра ни в коем случае не пускает его и скажет, что дома у него больше нет. Если же он вернется, потому что понял наконец, как недостойно его поведение, и попросит у сестры прощения, тогда пусть сестра примет его и опять отдаст бразды правления.

Косаку глубоко вздохнул.

— Как все на свете странно! Уж кому, как не мне, надо быть твердым. Я и стараюсь храбриться перед хозяйкой. А как лягу спать — вижу во сне: стоит хозяин, прислонившись к столбу очага в гостиной, и зовет меня: «Коса-ку! Косаку!» Я часто вижу этот сон. Неспроста это... А как проснусь, так, кажется, случись тут хоть самая что ни на есть несуразная история, — ничему удивляться не стану.

Вернулась из ванны о-Юки.

— Косаку-сан привез нам лекарства от Хасимото, — сказал ей Санкити.

— Большое спасибо Танэ-сан, что помнит о наших мальчишках, — поблагодарила раскрасневшаяся после ванны о-Юки.

Косаку заговорил о молодом хозяине. Упомянул Кокин. Видно, жизнь Сёта беспокоила его не меньше, чем жизнь старого Хасимото и его жены.

— Если правду сказать, молодая хозяйка письмо прислала. Пишет, что нужно посоветоваться. Вот я и заехал в Токио из Нагоя.

— Так ты из-за этого только приехал? Не надо принимать близко к сердцу жалобы Тоёсэ. Она все несколько преувеличивает.

— Письмо было очень тревожное. Я ничего не сказал хозяйке, и сюда...

— А может быть, лучше не стоит вмешиваться? Как бы не навредить...

Ночевать Косаку пошел к Сёта, своему молодому хозяину.

Опять наступила весна, стало тепло. На берегу реки, за два переулка от дома Санкити, зазолотились сережки ивы. Внизу, под каменной оградой, начиналось устье реки. Там швартовались суда, пассажирские и грузовые. Мутная, темная по-весеннему вода лениво текла из-под моста, по которому, дребезжа, сновали трамваи.