Серебро в костях

— Может, стоит вынести это наверх, — тихо предложил Эмрис, — и оставить у кузницы. У них нет здесь шахт, и у них почти не осталось руды для создания новых оружий и доспехов.

— И откуда ты это знаешь? — спросила я.

— Я спросил, — пожал он плечами. — Они просто переплавляют металл, который у них есть, и используют его заново.

— Вы с Невой сразу устроились как дома, да? — сказала я.

— Если под этим ты подразумеваешь задавать вопросы по мере их возникновения, то да, я как дома. — Эмрис сдул пыль с предмета у себя на ладони. — Советую попробовать, но предупреждаю: это может заставить людей подумать, что тебе не всё равно.

Я поставила шлем обратно.

— Да уж. Не хотелось бы этого.

— Это… — Эмрис поднял маленький кусок металла к свету Игнатиуса. Его взгляд переместился к большому шкафу, у которого покосились дверцы, а рядом лежало несколько деревянных посохов с завитыми и спиралевидными навершиями. — Кажется, это друидская ложка. Такое возможно?

Он передал её мне и направился к шкафу, лавируя среди разбитых статуй и сундуков, чтобы взять один из посохов.

— Похоже на часть ложки, — сказала я. — У Нэша были рисунки таких в одном из его журналов. Обычно у них две половинки…

Черпак ложки напоминал лист, с коротким плоским выступом для удержания. На потемневшем от времени металле были выгравированы четыре сектора. Другая половина, зеркальное отражение этой, должна была иметь маленькое отверстие для того, чтобы вдувать кровь, костяную пыль или что там ещё они использовали для гаданий. Послания божественного зависели от того, куда попадут эти частицы — нечто вроде чтения по чайным листьям.

— О, а это что? — послышался голос Эмриса.

Когда мы вошли в комнату, я заметила огромное сооружение, укрытое сползающим гобеленом, — его размеры выделялись даже на фоне покосившегося шкафа. Эмрис ухватился за потрёпанную ткань и резко дёрнул, сбросив её.

Я отступила на шаг, глядя вверх на бледный камень.

Тело статуи было массивным, с широкими плечами и мышцами, словно вырезанными из канатов. Венец из настоящих оленьих рогов, мха и листьев падуба был каким-то образом сохранён на её голове, излучая зловещую энергию, от которой не хотелось даже прикасаться к ней. Ещё хуже было то, что лицо статуи было разбито, оставляя от него лишь уродливые остатки. Плащ, вырезанный так, чтобы напоминать звериные шкуры, спадал с плеч и пересекал грудь, где находилось углубление. Подсвечник, как у статуи Богини, поняла я.

Но взгляд снова и снова возвращался к разрушенному лицу, где ответы на не озвученные вопросы были уничтожены в приступе ярости.

— Тэмсин? — позвал Эмрис. — Что случилось?

— Кто это? — спросила я. — Похоже на…

Голос Нэша эхом отозвался в памяти, его лицо было освещено нашим костром. Он скачет на огненном скакуне, прочесывая Потусторонье в поисках блуждающих душ, но больше всего он любит наш мир…

Я не смогла заставить себя произнести это, но Эмрис уже всё понял.

— Владыка Смерти. Вероятно, эта статуя должна была составить пару со статуей Богини в большом зале. Или, скорее всего, заменить её.

Я заставила себя подойти ближе, пытаясь представить их бок о бок. Одна рука статуи была протянута вперёд, ладонью вверх, будто чтобы поддержать руку Богини.

— Владыка Смерти. Редко, упоминаемый в Бессмертиях, да и в легендах его имя звучит редко — словно само оно было проклятием, — произнёс Эмрис, обходя статую кругом и что-то напевая. — Иногда его называют Королём Падуба, воплощением…

— …тьмы и зимы на Колесе Года, — закончила я. — Вынужденный сражаться с Королём Дуба, светом и летом, за руку девушки, которую они оба желали. Каждый год, вечно, цикл сезонов.

— Хвастунишка, — усмехнулся Эмрис. — Но, судя по всему, это была особенная дама.

— Эта легенда — всего лишь метафора смены времён года, — сказала я, покачав головой. — Ничто из неё не объясняет, почему они не уничтожили статую после Отречения.

— Вероятно, из-за суеверий, — сказал он. — Ты бы рискнула уничтожить икону могущественного божества? Они могут не поклоняться ему, но явно верят в его существование.

Я наклонилась под руку статуи, заметив что-то выгравированное на её тыльной стороне. Это напоминало фрагмент какого-то знака. Или полумесяц? Нет. Я наклонила голову. Это выглядело как часть узорного плетения.

— Ты узнаёшь этот знак? — спросила я, задаваясь вопросом, почему память меня подводит.

Эмрис тоже пригнулся под руку статуи.

— Может быть. А может, это просто трещина?

Я покачала головой.

— Нет… тут что-то есть…

Что со мной не так? Это не могло быть всего лишь стрессом или усталостью последних дней. Каждый раз, когда я пыталась сосредоточиться на этом символе, память, которая должна была восполнить недостающую часть, растворялась, словно туман.

— Не могу поверить, что сейчас скажу это вслух, — произнёс Эмрис. — Но начинаешь немного сочувствовать колдуньям. Это ведь они решились сражаться за то, во что верили — даже против дитя старых богов, которое правила проклятыми.

По спине пробежал холодок. Я вздрогнула, пытаясь избавиться от ощущения.

— Они, должно быть, боялись, что поклонение Владыке Смерти отправит их души в Аннун. Ведь это Богиня запускает цикл жизни, смерти и перерождения.

— Верно, — кивнул Эмрис, потирая затылок. — Аннун. Потусторонье, куда не может добраться живой смертный и куда бы он не рискнул отправиться, разве что несколько смельчаков… Спорим на правду или действие, что ты не назовёшь их?

— Артур и несколько его рыцарей, — ответила я с подчеркнутой скукой, — чтобы либо спасти пленника, либо похитить котёл правителя Аннуна, как описано в Книге Талиесина.

И как рассказывал Нэш, который любил каждую версию легенды, где великий король Артур путешествовал в страну мёртвых и возвращался назад живым.

— Ух ты, — выдохнул Эмрис спустя мгновение. — Сам напросился. Кабелл всегда говорил, что у тебя идеальная память… Ты собиралась позволить мне вечно заключать с тобой глупые пари, да?

Я пожала плечами.

— Хотела посмотреть, сколько смогу из тебя вытянуть.

Он покачал головой:

— Ты точно не такая, как все, Птичка.

— Можем…? — начала я, всё ещё смотря на разбитое лицо статуи. — Давай укроем его. Я больше не хочу на него смотреть.

— Не то, чтобы ты смогла его забыть, — почти извиняющимся тоном сказал Эмрис.

Мы снова набросили гобелен, и, как будто Эмрис наложил на меня проклятие, образ статуи отпечатался в моей памяти, словно негатив фотографии.