Сгинь!

Столь однотипный путь уматывает, укачивает. Повалиться бы на снежную перину и уснуть. Да нельзя – сон такой станет вечным. Лишь изредка рядом вспорхнет испуганный глухарь и обвалится с шумом снежная шапка с вершины сосны. Ухнет снег, зависнет на секунду белый столп, взбодрится мужик. А потом опять все смолкнет.

И вновь сосны, сосны, сосны, сосны.

* * *

Игорь никогда не любил свое имя. Свое настоящее имя. Впрочем, сейчас оно перестало таковым быть (боже, храни МФЦ), осталось лишь именем, которым называла его бабка.

Именно бабка и вызвала это отвращение, протяжно и громко кричала на всю улицу:

– Ваааааа-ааалька, домой.

Валя! Кто дает такое имя мальчику? Что за изверг так поступает со своим ребенком? Валентин – еще куда ни шло, а вот Валя – совершенно по-девчоночьи.

Вероятно, за этот поступок Бог и прогневался на родителей Игоря, и прибрал их к себе, чтобы отчитать хорошенько при личной встрече. Как именно Бог забирал родителей, Игорь не знал – бабка не рассказывала, словно это какая-то невероятная тайна. Поэтому мальчик вообразил ужасную аварию, в которой столкнулись пять машин, нет – десять, и не выжил никто, в том числе его мама и папа. А до аварии они его любили сильно-сильно, сильнее всего на свете, обнимали крепко-крепко каждый день, целовали без конца, и наверняка звали не Валей, а как-нибудь по-другому, поприятнее.

Уже в школе, классе в шестом, Игорь узнал, что родители его упились до синей кочерги, курили пьяные в кровати, уснули и сожгли дом. Точно неизвестно, кто из них не докурил ту роковую сигарету.

Имеет ли это значение?

Маленького Игоря, тогда еще Валю, спасла лишь родительская безответственность: мама и папа выставили его в коляске на улицу, пусть спит на свежем воздухе, а если проснется и завопит, не станет мешать.

Так Валя оказался у бабки. Он никогда не звал ее ласково – бабушка, потому что ласки от той не дождешься. Это была грузная женщина, возраст которой с одного взгляда не определить. Со второго, впрочем, тоже.

Валину бабку боялся весь двор: дети, их мамы, кошки, собаки, дворники-таджики, суровые мужики и другие бабки. Она никогда не выбирала выражений, их же не стеснялась, считала должным раздавать советы направо и налево, делать резкие замечания и учить людей жизни.

Возможно, Валю жалели бы друзья, вытягивали чумазые лица, когда тот рассказывал бы об очередной бабкиной выходке, и никогда не просили бы вынести попить. Но у Вали не было друзей. Ни одного.

Однажды мальчик встретился с щенком, бездомным, пятнистым, веселым, пригласил его в дом, назвал Дружком, но бабка выкинула Дружка с пятого этажа. Валя слышал, как шмякнулось об асфальт крошечное пушистое тельце, как взвизгнул щенок перед смертью и замолк навсегда. Мальчик испуганно выглянул в окно – вдруг Дружок жив, но бабка оттащила внука от окна за волосы: «Нечего туда пялиться!»

Похоронить щенка тоже запрещалось.

Тело Дружка пролежало под окнами дня три, пока дворник не выкинул его в мусорный бак. Вообще, дворник пытался сделать это сразу, но едва только он приближался к телу погибшего, из окна высовывалась бабка и орала:

– Не сметь трогать! Пусть лежит тут, чтобы моему гаденышу неповадно было всякую мразь домой таскать!

На третий день бабка увлеклась борщом и пропустила приход дворника. Дворник несмело потоптался возле трупика и, не услышав привычного крика, решил-таки убрать тельце щенка.

А что, если бы у Вали появился настоящий друг, человеческий, какой-нибудь рыжий мальчишка из соседнего подъезда, а бабка бы и его вот так же… из окна… ну…

Валя рос нелюдимым. Его все сторонились, но не из-за самого Вали, нет, он был обычный мальчишка, разве что неулыбчивый. Но мало ли в мире неулыбчивых детей. Сторонились из-за бабки: та вечно орала на внука и заодно на всякого, кто оказывался с ним рядом. Приятного мало.

Даже когда Валя стал гулять один, без бабки, ничего не изменилось – его обходили стороной. Валя в ответ начал избегать детских площадок, футбольных полей, хоккейных кортов, зоопарков, планетариев, парков развлечений, словом, любых мест скопления детей. Он ужасно сутулился, нарочно сгибался, пытаясь спрятаться от случайных взглядов, свернуться улиткой.

Жаль, у Вали и впрямь не было домика, в котором можно было укрыться в любой момент.

Если бы вы его спросили, какой суперсилой он хочет обладать, Валя без раздумий ответил бы: «Становиться невидимым».

Он выходил на улицу, стараясь остаться незаметным, сворачивал сразу за угол и спускался в подвал. Отчего тот вечно стоял открытым – вопрос к коммунальщикам. В подвале обитали бездомные кошки, но Валя их не гладил, боялся, как бы бабка не прознала и кошек за это не поубивала. Словно в бабку был впаян радар, с помощью которого она с легкостью определяла, с кем контактировал ее внук.

Здесь, в подвале, Валя устроил нечто вроде личной игровой: качели из отломанной доски и старого ведра – жаль, не с кем качаться, кривую и некрепкую скамейку из почти прогнивших палет, домик из картонных коробок. Каждый вечер его площадку разбирали дворники, наверняка ворчали при этом на таджикском, но каждое утро Валя возводил ее вновь.

Из жестяных банок и подручных материалов мастерил себе безмолвных друзей. Лепил им глаза из пластилина, из него же делал носы и рты. Волосами служили обрывки газет или драные тряпки. Палки – вместо рук и ног. У одного даже имелась широкополая шляпа из ржавой крышки от небольшого ковшика.

Друзья получались косые, кривые, неказистые, но за таких было не страшно – они ж не живые, им не сделать больно.

Прошли месяцы, прежде чем бабка отыскала Валину игровую. Ворвалась туда с неизменным криком:

– Так вот ты где, гаденыш! Сволочь такая! Бабушку изводит! Бегай, его ищи! Больше никаких гулянок, слышь ты? Черт!

Разозлившаяся бабка схватила железного Валиного друга, того самого, со шляпой, с громким звоном упавшей на пол, сжала его:

– Это что еще за мерзость?

Валя молчал. Потупил глаза и молчал. За столько лет он выучил, что спорить и объясняться с бабкой бесполезно.

– Смотри на меня! – взревела бабка.

Мальчик поднял голову, и тут ему в лицо прилетел весь искореженный, с рваными острыми краями железный друг. Вернее, то, что от него осталось. По щеке потекло. Но Валя не заплакал. Нет! Мальчик провел рукой по лицу. Кровь. Друг распорол ему щеку. Бабка распорола ему щеку. Она верещала, словно Валя сам это сделал, специально, чтоб ее позлить. И назло не останавливала внуку кровь и не обрабатывала рану целый час после пореза.

Вот и вся история появления шрама. Грустная, но не трагическая. Такую не рассказывают направо и налево, чтоб похвалиться. Такую стараются позабыть, спрятать внутри, да поглубже.

Однажды Валя нашел черно-белую фотографию в старом серванте. Ее зажало между полками. Возможно, это фотографию и спасло. Валя аккуратно вытащил ее, высвободил – цела, только нижний уголок оторвался. Почти всю карточку занимал трактор, на ступеньке которого стоял веселый усатый парень. Кепка залихватски сдвинута на затылок, рубашка расстегнута на груди, небрежно закатаны рукава. Парень уставился прямо в камеру, отчего Вале показалось, что смотрит он на него.