Сгинь!
Шрифт:
Игорь приплелся на кухню. В принципе, можно было ставить точку. Заглянул в прошлое, и будет. И хватит. Но какие-то неведомые силы тянули его… к бабке, что ли? Может, те самые силы, что держали мальчика подле нее целых восемнадцать лет? Те самые, что позволяли над ним измываться, бить, таскать за уши, крыть трехэтажными матами.
– Ну так что? Что тебе надо, Валя? Че приперся?
У бабки тряслась голова – от гнева ли, от нетерпения ли, от какого заболевания ли. Непонятно. Вот-вот отвалится и покатится по кухне.
Катится-катится голова, а навстречу ей Игорь.
– Я не Валя.
От старого имени, произнесенного бабкиным
Бабка криво улыбнулась, улыбочка мерзкая:
– Считаешь, я совсем дура старая стала? Думаешь, не узнала тебя? Да ты как был уродом, так им и остался. Я своего урода и через пятнадцать лет узнаю. Или сколько ты там шлялся?
– Больше. И я не Валя. Я теперь Игорь, – и стукнул кулаком по столу.
Бабка равнодушно отвернулась, включила воду зачем-то и сказала:
– Хрен ты моржовый, а не Игорь. Херней какой-то страдаешь.
– Могу паспорт показать, – сказал Игорь и принялся шарить по карманам, где-то здесь должен быть.
– Не ищи, мне по херу.
Бабка закрыла кран, повернулась, улыбнулась еще более мерзко, голова у нее опять затряслась, вместе с ней и руки, будто бы из бабки выходила вся ее чернота, вся ее нутряная гниль. Сейчас как изрыгнется, как зальет собой все вокруг, прибежит соседка снизу, начнет ругаться, кричать, что у нее по обоям течет, и не заметит, как сама прогниет от бабкиных извержений.
– Валя! Валя! Валя! Валя! Валя! – Заездил по стеклу пенопласт. – Валей был, Валей и останешься! Похер мне на твой паспорт. Валя! Валя! Валя! Валя!
Вот сейчас нужна суперсила, такая, чтоб можно было убавить бабкину громкость, выключить звук совсем, и саму бабку поставить на паузу.
Но суперсилы не было.
А бабка продолжала орать:
– Твой дебильный папаша тебя хотел Борисом назвать! Говнисом! В честь своего отца, видите ли. Нам такая честь не нужна.
Игорь попытался примерить на себя это имя, но не село, потому что бабка верещала дальше, децибелы все выше и выше.
– Я им с маткой твоей бестолковой сказала, что, если Валей не назовут моего внука, я им ничего не дам. Они и назвали, но я все равно ничего не дала. Алкашам проклятым.
Лицо Игоря покраснело.
– Заткнись, – прошипел он.
Бабка не затыкалась.
– Они приходили ко мне, ноги целовали, у порога ночевали. Ох, я и оторвалась. Вынесла им помои и заставила жрать. Твой папаша-недоумок все и сожрал. Свинья-а! И ты весь в него! Свинья-а!
Игорь понимал, что бабка врет, бабка выдумывает. Не могли они так. Незачем им. Было бы ради чего помои хлебать. Врет бабка, выводит только.
– Что думаешь, не знаю я, что имя твое дебильное? Папаша твой дебильный. Дочь моя тоже с ним дебильной стала. И ты дебильный вышел. И жизнь твоя дебильная. Все подходит, Валя!
– Я не Валя!
Громко. Злобно.
– ВАЛЯ! ВАЛЯ! ВАЛЯ!
Игорь тряхнул головой, выкинул оттуда бабкины крики, растопырил ладони и зарычал:
– Задушу!
Он не собирался душить бабку. И вообще трогать ее не собирался. Но бабка испугалась. Сказала:
– Ой.
И осела. Сгорбленной спиной проехалась по кухонному гарнитуру, прижала руку к груди и сказала:
– Помогите.
Больше бабка не произнесла ни слова. Никогда. Скорая (Игорь
плохой внук плохой бабки, но человек порядочный – вызвал врачей) констатировала смерть, предположительная причина – остановка сердца.Бабку увезли в морг, перед этим подробно рассказав Игорю, как потом получить тело, куда можно обратиться, чтобы организовать похороны.
Ничего этого Игорь не собирался делать.
Можно было бы побегать, собрать документы, получить в наследство квартиру, продать ее, жить на эти деньги недолго и, скорее всего, несчастливо. Но как на все это наплевать. Не хотелось даже обшаривать бабкину квартиру в поисках того самого золота или пачки денег, что были скоплены на похороны. Это все гниль! Такая же бабкина гниль. От этих денег руки почернеют и отвалятся. Не надо такого «добра».
Не надо.
Смерть бабки Игоря не тронула. Наоборот – ему стало чуть легче дышать. Словно даже через километры, что разделяли Игоря и бабку все эти годы, последняя отравляла воздух внука своим гнилым дыханием.
А теперь все. А теперь лежит себе в морге и не дышит. Лежит в морге и никого не дождется: ни безутешного внука, что не в силах решить – хоронить или кремировать, ни толпы рыдающих подруг, родственников, соседей, похоронных зевак, вежливо хлюпающих носами в ожидании халявных салатов и халявной же долгожданной водки за упокой.
Что делают с телами, которые никому не нужны?
Да какая, в общем, разница?
Игорю вон все равно.
Перелома не было, но чертово «Валя» било по ушам бабкиным голосом даже после ее смерти, со скрежетом пролезало в мозг и оседало там, принося нестерпимую боль. Нужно было постоянно что-то делать, чтобы не думать о бабкином «Вале», чтобы он не проник в голову, не застрял там, не сверлил изнутри. Но бабка приходила во сне, и оттуда было ее не прогнать. А иногда заявлялась даже перед сном и не позволяла переключиться хотя бы на овечек, что прыгают через забор: те испуганно разбегались при ее появлении, застревали меж перекладин и истерично блеяли.
И не до сна.
Она приходила вместе с кухней, на которой померла, кастрюлями и холодильником за спиной и кричала:
– Валя! Валя! Валя! Валя!
Из беззубого рта летели слюни, попадали Игорю на лицо.
Игорь вскакивал. Бабкины слюни превращались в пот, тот ручьями стекал по щекам и дальше, вниз по шее.
Игорь затыкал уши руками, открывал рот, мотал головой, пытаясь вытрясти оттуда бабку.
Не получалось.
Бабка всюду следовала за Игорем. Он менял съемные квартиры, но она уже сидела в них на диване. Он уезжал в другие города, но бабка находила его и там. Он громко слушал музыку, до стука соседей по батареям, до вызова полиции. Он не слышал ни стуков, ни дверного звонка, ни шума на лестничной площадке, ни музыки, что сам же и поставил орать, – одну только бабку в своей голове, а та скрипела без конца: «Вааааааля».
Игорь сделался раздражительным. Его бесило все: как дворник метет под окнами асфальт, как смеются дети во дворе, как сосед хлопает дверью, как медленно переключается светофор, как быстро мигает поворотник у машины, как шумит по подоконнику дождь, как светит солнце, как бегут по небу облака.
ВСЕ!
В одну из бессонных ночей он вышел на улицу, наспех накинув куртку, шнурки на ботинках не завязал, бежал от бабки, надеялся, что та останется в комнате, будет кричать там, а не у него в голове.