Сгинь!
Шрифт:
От лосятины Игорь отказался, придумал, что не любит дичь. Ему, конечно, не поверили, но настаивать не стали: не хочет человек, да и ладно.
На третий день охотники пили водку, доедали тушеного лося, а Игорь бродил по лесу, стараясь при этом не упускать избу из виду. Заблудиться тут на раз-два можно.
Бело-сизый мох приятно хрустел под ногами. Это особенная мелодия леса: тонкая, тихая, чарующая. Можно высоко поднимать ноги, пытаясь громко топнуть, прыгать или бегать, а то и вовсе повалиться кувырком на землю, но мох под тобой все равно будет звучать так, словно ты крадешься. Мирно перешептывались где-то высоко над головой сосны. Вдалеке стучал дятел, но как ни пытался Игорь к
Набат и Лада, весело виляя хвостами, сопровождали Игоря в каждой его прогулке. Насытившиеся охотой, да и в целом послушные, они не уносились с громким лаем за зверем, хотя время от времени вставали в стойку – поднимали уши, нюхали воздух – чуяли, может, зайца или еще одного лося, но интересоваться ими уже не интересовались. Куда лучше облаять наглую белку, для острастки встав на задние лапы, а передними скребя по стволу дерева. Или разрыть землю возле пня, сунуть в корни нос и чуть взвизгнуть, вспугнув мышь.
Под конец прогулки Игорь садился возле небольшой речушки, прорезающей плотный лес. Собаки устраивались по обе стороны от мужчины, чуть прижимались к нему рыжими боками, усмиряли свои хвосты. Все трое созерцали, впитывали природу.
Собакам, может, и все равно, они просто компанейские – человек сидит, ну и мы с ним заодно, а вот Игорь чувствовал себя никчемной частью чего-то большого и непостижимого.
Удивительное чувство. Всем бы его испытать.
Игорь не раз катался в избу. Охотиться так и не начал. Мужики и не настаивали. Охота – личное дело каждого. Дичь тоже не ел. И это прощается. От доли отказывался, да и права на нее не имел: мясо достается добытчикам. Игорю и предлагали-то из вежливости.
За несчетное количество поездок он изучил этот лес от и до – от хвоинки до высоких крон, от муравейников до лисьих нор. Но казалось, что лес в ответ его так и не принял.
Чужак. Он навсегда останется здесь чужаком.
А так важно быть своим.
Лес, что плотно обступает, враждебно таращится изо всех кустов, и лес, что ласково распахивает свои хвойно-лиственные объятия, – это два разных леса. Во втором ты чувствуешь себя в полной безопасности: даже если и заблудишься, лес сам тебя на нужную тропу выведет. А в первом приходится вздрагивать от каждого шороха, быть внимательным, даже – напряженным, а не то вберет тебя и вовек не отпустит, искромсает и бросит лежать посреди тропы, что ведет в самую глушь.
В один день все кончилось.
В тех краях запретили охотиться, объяснив это снижением популяции лосей. Валерик и компания пожали плечами, расстроились, но ненадолго – новое место для охоты было найдено быстро. И новая изба поставлена. Пока не столь обжитая, как прежняя, но вполне сойдет для ночевки и томления лосятины на буржуйке – нормальную печь на этот раз решили не ставить.
Игорь в лес больше не ездил. К другим соснам не хотел: это ж предательство.
С Валериком общаться тоже перестал.
Из-за леса страдал, из-за Валерика – нет.
Что спустя столько лет потянуло Игоря обратно к бабке?
Да и не к бабке вовсе – к дому, к детской площадке, на которой маленький Валя всегда был изгоем, к подвалу, в котором прошло его детство. Тоску по родным местам трудно объяснить. Даже если все там было плохо, даже если надо всем огромной тенью стояла ненавистная бабка. Но вдруг вспомнилась любимая липка возле подъезда. Как она там? Не спилили еще? Вспомнился уютный пустырь за домом и вид на город со школьного забора. И к этому всему так потянуло, что аж сдавило.
В квартиру заходить не хотелось. И бабку видеть – тоже. Но стало интересно: жива ли еще или померла, не присвоила ли квартиру
соседка, теть Люда. Всю жизнь жалась в однушке, она не упустила бы шанс прибавить метраж, чтоб завести, наконец, кошку. В однушке, по мнению теть Люды, для кошки места ну совсем нет.Игорь встал перед подъездом. В теле колко, и сильно тянет внизу живота – все нутро противится. Пришлось заносить себя в подъезд чуть ли не силой. Ноги ватные, колени мягкие – хочется на ступеньки сесть и не идти дальше.
Возле двери Игорь замер. Она все та же, как в детстве: коричневая кожаная обивка, дурацкие коричневые же и кожаные же кругляшки, между которыми натянуты коричневые ромбы.
«В коричневом-коричневом городе, на коричневой-коричневой улице», – подумал Игорь и ухмыльнулся.
Он тянул время, гадая: обнаружит ли он за дверью бабку или там живут чужие люди?
Впрочем, бабка тоже теперь чужая. Впрочем, никогда она и не была родной. А спустя восемнадцать лет разлуки – и тем более.
Он позвонил. Потом еще раз. Лишь только на третий – Игорь не то чтобы сделался настойчив, так, по инерции звонил – за дверью зашуршали, ручка опустилась, дверь приоткрылась, и в щели показалась бабка. Она сильно усохла, будто ее взяли и выжали, и все жизненные соки из тела стекли по канализационным трубам. Некогда прямая гордая спина согнулась в поклоне и никогда уже не разогнется. Волосы поредели, торчали солнышком вокруг обтянутой морщинистой кожей головы.
– Кого тебе?
Руки бабки дрожали. Голос стал совсем скрипучим, будто по стеклу пенопластом ведут.
– Это я… – Игорь запнулся.
Он не смог произнести свое старое имя.
Но она и без того все поняла. Возможно, едва открыв дверь. Возможно, едва заслышав звонок. Возможно, еще с утра почувствовала.
– Где тебя черти носили? – просвистела бабка, открывая дверь шире и пропуская внука в квартиру.
Этот последний шаг, когда нужно всего ничего – перенести за порог ногу, дался Игорю сложнее всего. Внутри опять закололо, пришлось убеждать тело с удвоенной силой: мы посмотрим и уйдем, не волнуйся, мы ненадолго, всего на пять минуточек.
– Жрать нечего. Угощать не буду! – бабка, как всегда, проявила гостеприимство.
Игорь и не скучал по ее стряпне, так что даже если бы бабка все же предложила что-нибудь поесть, он бы отказался. Готовила она отвратительно. Конечно, это нетипично для бабушек, но она бабушкой и не была – только бабкой, а от таких пирожков не жди.
Игорь прошел по коридору и замер у своей бывшей комнаты. Дверь с нее бабка сняла еще при Игоре – это чтобы он не удумал непотребствами в ее квартире заниматься. Но тогда в комнате стояла лишь узкая кровать, заправленная унылым серым покрывалом, и чтоб подушка обязательно треугольником, как в пионерском лагере, рядом с кроватью – стул, и тут же стол, чтобы уроки делать, над столом – книжная полка. И все. Никаких игрушек, молодежных постеров, моделей кораблей или ракет… или что там еще в мальчишеских комнатах бывает?
Сейчас же она была заполнена всяким хламом. Какие-то коробки, завявшие цветы, пустые горшки, разбросанный дренаж, оберточная бумага, рулоны разномастных обоев, швабра с ведром и так далее.
Бабка использовала комнату Игоря вместо кладовки, словно пыталась захламить его прошлое, надругаться над всем, что было с внуком связано.
– Ты где застрял? – орала бабка из кухни. – Золота у меня нет, и не ищи.
С чего она взяла, что Игорь ищет золото – непонятно. Может, действительно, прячет пару колечек да вставную золотую челюсть под одной из досок в полу? Раньше, конечно, бабка цацками не увлекалась, золота себе не покупала – жмотила. Да и челюсти золотой не имела. Но кто ж знает, как все изменилось за столько лет.