Шальная мельница

– Недовольный ее методами, - киваю головой в понимании (опуская взор).

– Да, - вторит мне.

– Не понимаю, как можно считать пользование дарами природы во благо - промыслом колдуньи или бесов.

– Ну, никто не утверждает, что она - ведьма, иначе бы сожгли давно, но то, что знания ее... не всегда чисты, как и действия...

– Вы тоже так считаете?
– удивилась я, колкий взгляд в очи.

Ответил взором. Вдруг усмехнулся добро так, нежно.

– На самом деле, то, что и Вы там творили с Хельмутом сложно назвать... праведным, однако... и ничего греховного, бесовского в том не видел. Я лояльно отношусь к Беате, пока... ее действия на благо человечества, однако... мое слово - отнюдь не Закон. И то, что я смог сделать вчера - не значит, что смогу повторить завтра. Понимаете?

– Мир изменчив, - ухмыляюсь.

– И мир, и мы, и наша... власть.

И наши чувства...

***

– Ладно, со мной и Хельмутом всё понятно, но...почему Вы, - пристальный, коварный взгляд Генриху в глаза, - настолько лояльны, что согласились на такую безумную авантюру?

Ухмыльнулся. Шаг ближе - и присел на лаву за стол, как раз напротив меня.

Бессмысленный взгляд около. А затем вдруг уставился мне в лицо. Поджал на мгновение губы.

– Я считаю, что жизнь - это движение. Развитие - это наша цель, духовное, физическое. В то время, как застой, напротив, - сродный прегрешению, ведь еще при жизни от того превращаешься в тлен, ненужный, никчемный, бесполезный сор. Даже Господь, сотворив небо и землю, свет и тьму, на достигнутом не остановился, а пошел дальше - создав нечто большее, нечто невероятное.

Да и ваши действия с Хельмутов, если опустить жуткое зрелище, доказывают, что чудо возможно только в пределах самосовершенствования, роста, вариаций, а не замкнутости и ленивого бездействия. Я рад, что услышал Вас и рискнул, рад, что вступился, и что всё произошло так, как выдалось. За что и благодарю вас обоих... от всей души.

***

Недолго мы с Хельмутом на Бальге пробыли. Под весом гневных, презрительных взглядов Хорста, едва неделю продержались. Раненные с Фридланда, как и спасенный нами молодой человек, явно пошли на поправку, а потому, по сути, больше незачем нам было здесь задерживаться. Дома свои дела ждут.

Фон-Мендель не решился напрямую спросить, откуда я владею теми знаниями, с которыми ему пришлось столкнуться, откуда слова заумные взяла, и почему речи такие вольнодумные и дерзкие, однако, нет-нет, да постоянно прощупывал почву, обходными путями выуживая правду. Благо, современное (мне) общество научило держать ухо востро и за каждым словом с подобными личностями усердно следить (не считая, конечно, моменты, когда сие творится сгоряча - как тогда, когда выдала я (в тот злополучный день) безумную тираду).

Еще немного - и лошадь, устало таща за собой телегу вместе с нами, вырулила на прямую дорогу...

... к Цинтену. Наш шумный, родимый дом.

Глава 7. Покровитель

(Л и л я)

***

Не думала, что так соскучилась по Цинтену. И... по Беате.

И пусть поддержка, забота, советы Хельмута очень грели душу, однако... расслабленной (в меру того, как позволяют обстоятельства) я чувствовала себя только рядом со Знахаркой. С ней я всегда могла открыто говорить, не страшась, что она сочтет меня сумасшедшей. Естественно, всё таким стало не сразу. Однако, сколько бы я не выдавала порций жутких мыслей, предположений или... "рассказов", девушка никогда меня не осуждала, не злилась на меня, не перечила. Единственное, только боялась, что услышит всё это кто-то иной, да обратит уже, в самом жутком свете, против меня самой. Боялась, опекала, но понимала, поддерживала.

И лишь эта поездка, наконец-то, дала ответ почему. Беата в этом мире - такая же как и я: изгой, отброс, иная... Ее талант - спасать людей своими мудрыми знаниями, полученными от своей мачехи, используя дары природы; мой же - блистать знаниями, которые я (кстати, с не особой-то охотой) получила в школе и университете (причем, отнюдь не в плане искусства, что хоть как-то могло бы быть приемлемым для женщины в сим обществе). Так что, в итоге, оба этих наших "дара" были диковинными и вызывали ядреную оскомину у всех окружающих. Увы, но тайно нас считали... ведьмами.

– Представляешь, - смеюсь; обмерла я, руки застыли, перестав тереть одежду в воде. Взгляд на Беату.
– Меня Хорст, в какой-то момент, ведьмой обозвал.

Застыла и та, взгляд через плечо мне в глаза. Улыбается.

Еще немного - и бросила простыни, выровнялась, вытерла чело рукавом. Руки в боки. Глубокий вдох.

Шум бурлящей быстрой реки рачительно забивал звук, однако всё же удалось ее расслышать, понять, что говорит.

– Ох, этот Хорст... сколько он крови мне попил в свое время. Ты даже не представляешь, - хохочет. Склонилась вновь над бельем. Силой рывки, переваливая простыни.
– Был даже один раз случай. Не поверишь. Как раз этот... Гусь у нас гостил. А у Адель, - присела девушка на траву, взгляд на меня, переведя дух. Широкая улыбка тотчас выплыла на ее уста, - курица заболела. Казалось бы, проблема, да? Голову набок - и в суп. Но нет, наша Повариха ее любила до безумия. Та такие громадные яйца несла, да так часто, что любая птица позавидует. Вот эта женщина ко мне и примчала. Так мол и так, помоги. Не к Хельмуту с таким же идти? Ну, я и решилась. Лапа там была сильно повреждена. Даже уже гноиться начала, причем, мазями уже явно не помочь. Да и толку пытаться? Кто с ней нянькаться днями будет? Вот я и решила ее ампутировать. Дала немного поклевать травы, чтобы одурманить слегка, и принялась за свое дело. И вдруг заходит на кухню Хорст. Видела бы ты его ошарашенные глаза!

– не сдержалась я и усмехнулась, представляя себе эту картину.- Бедолага даже креститься стал. Убежал, словно черта встретил. Представляешь, он стал всем утверждать, что я, будучи бесовской дочкой, ведьмой поганой, если по началу, просто над травой колдовала, варя отвары и делая настойки, то теперь, совсем страх потеряла и душу дьяволу продала: у живой курицы лапу пыталась отобрать (то ли отрезать, то ли оторвать), чтобы кинуть в котел и сварить свое жуткое зелье, заговоренное если не на смерть, то явно на какую-то хворь, чтоб потом самой же чудом и вылечить оную, зарабатывая при этом на несчастных бедных. Вот как такое можно придумать? И это-то при том, что и он хорошо знает, что с бедных простолюдинов мы и копейки не берем. Более того, вместе с Хельмутом последнее тратим, чтоб их содержать. За братьев и полубратьев Орден платит, как и за сестер и полусестер; вельможи сами про себя в этом плане могут позаботиться, а вот простолюдины, сироты - сама знаешь, хоть умирай, мало кто отреагирует, да и то, скорее всего, порицательно. А живот от голода у каждого крутит, и за травяные сборы заплати, за корешки, за полотна, и за вино, и за прочее. Как это он еще не заявил, что для него готовилось, - печально смеется.
– Такой взрослый человек, и такой выдумщик. С таким воображением, в пору, ему заниматься колдовством, а не меня считать ведьмой. Но... , - голос дрогнул, - с тех пор понеслось. Словно искру бросил в бочку с порохом. Ох, что началось, что началось! Местные разбушевались, бунт подняли, курице "дьявольской", птице той неповинной, голову тотчас отрубили и даже на суп не отдали, в грязь затоптали, а затем и вовсе сожгли. Да и меня чуть на там кострище на тот свет не отправили, без суда и даже оправдательной речи. Хельмут, бедный, распинался изо всех сил, заступался, как мог, успокаивал, едва не клянясь своей душой, что они заблуждаются, приводя доводы, взывая к памяти и рассудку, напоминая, как их же спасала я, и никто тогда во всех моих действиях не видел ничего греховного или дьявольского. То же было и с этой несчастной птицей, а ведь она такое же божье создание, как и мы. Волей Господней, слепые и глухие люди наконец-то вняли словам Родного Лекаря и стали выше над утверждениями приезжего, никому неизвестного, пусть даже ("вроде как") с самой Бальги, чужака. Махнули рукой и разошлись, лишь временами теперь на меня косясь и переговариваясь.

А вот... Хорст есть Хорст, не приклонен. Отправился, сбежал с первыми лучами солнца к себе обратно, клятвенно зарекаясь никогда больше не иметь с нами дел, а со мной - находиться даже в одном селении, а не то, что бы помещении. Небось, там и Орден против меня подбивал, своего Покровителя, однако... Всевышний смилостивился и не дал этому дураку затуманить разум благочестивым людям.

Опустила я глаза, чувствую, как смущение краской обдает щеки.

– Что?
– заметила Беата. Пытливый взгляд в лицо.
– Я чего-то не знаю?

Смеется.

Еще миг - и решаюсь на звук. Но уже при этом нарочно принимаюсь полоскать белье, строя вид непринужденности и занятости.

– Кажись, - невольно закусила я губу. Пунцовею, уже как идиотка. Нелепое движение - попытка вытереть мокрую щеку об свое плечо.
– Этого их Покровителя. Может, конечно, ошибаюсь... Но...

– Фон-Мендель, если память мне не изменяет, - улыбается Беата.

Киваю головой. Смелый взгляд ей в глаза. Обмерла.

– Фон-Мендель. Генрих. Он и помог нам, заступился перед Хорстом и дал провести ту операцию.

Кивок - и отворачивается в сторону, дабы больше меня не смущать.

– Хельмут рассказывал. А еще... Анна, - несмело позвала меня девушка, тихо так, с опаской, руки обмерли, а телом подалась немного вперед (отвечаю машинально тем же).
– Он, как и я, удивлены, как тебе это удалось. И нам страшно... Я же тебе не просто так рассказала, какой след в моей жизни оставил этот бальгиец, Лекарь. Ты ничего там лишнего не наговорила, не сделала? Не придут по тебя однажды ночью... с вилами и факелами?

Усмехаюсь.

– Не думаю, - отстранилась я назад, выровнялась.
– Он другой, не такой ограниченный, как многие здесь. Хотя... почему многие? Почти все. Ты и Хельмут - приятные исключения.

– Анна, - болезненно поморщилась Беата, нахмурила брови, - кем бы ты не являлась в прошлом, и откуда бы не прибыла, не будь столь самоуверенной и смелой. Перемен все боятся, и даже я. Твои речи, иногда, - верная угроза существующей власти. А это никто и никогда не потерпит, даже если с виду будет улыбаться и потакать невинным и безобидным просьбам.