Школа боевой магии. Том 2

Прижав Дёму к себе, я взялся за оберег. И начал дышать через него. Не знаю, как это объяснить, это в сознании… Я вдыхал и выдыхал, мысленно пропуская воздух через оберег. Мне почему-то показалось, что так будет правильно. Потому что вокруг чужой мир, местной магией напрямую дышать нельзя, я это печёнкой чувствовал… И, знаете, помогло! Я почувствовал сначала едва различимое течение магии, а потом — и огонёк внутри себя.

Магия тут была иная. Не такая, как наверху. Но пропущенная через оберег, огню она подошла. Оставалось только подобрать силу потока, чтобы костёр разгорался, а не тух.

Увлёкшись экспериментами с местной магией, я забыл про окружение. Вернули меня в реальность аплодисменты.

Я открыл глаза и увидел Чернобога. Он был вроде и такой же, как «наверху», а вроде и другой — внутри темнело средоточие холода и мрака. Он стоял в окружении мёртвых душ, они заискивали перед ним, как щенки перед хозяином. А он смотрел на меня и хлопал в ладоши, мол, какой молодец!

Я глянул на Григория Ефимовича с Агафьей Ефимовной. Они молча сверлили глазами Чернобога, ждали, что тот скажет.

А он, отпихнув особо ластящуюся тень, шагнул в круг света.

— Отлично, Влад Джеймс Влад! Я и не подозревал, что ты внук Огня. Мой сын не дурак, знал, кого выбирать! Жаль, что сынок переметнулся к врагам…

— Это ты переметнулся к врагам! — заступился я за Чёрного.

Чернобог заржал. Точнее, захрюкал, как свинья. Надо же, такой весь лощёный, а смех сплошное хрюканье.

— Нет! — сказал, отсмеявшись, Чернобог. — Я всегда на своей стороне. Только на своей! Ни к вам, ни к Сан Санычу я не имею и не имел никакого отношения!

— Ой ли? — усмехнулся Григорий Ефимович. — Ты с нами ставил купол!

— Тактический манёвр, не более, — отмахнулся Чернобог. — Мы тогда были слишком слабы. Нам требовалось время, чтобы подкопить силы и внести в ваши ряды раздор…

Григорий Ефимович с Агафьей Ефимовной переглянулись, и я увидел понимание и сожаление на их лицах. Что понимали, о чём сожалели боги — об этом я мог только догадываться.

— Но вы мне не интересны, — продолжал Чернобог. — Я пришёл за сыном. Пойдём со мной, Велес!

«Нет, — ответил Чёрный. — Они все жрали мне. И Даждьбог с Лелей тоже. Я их не оставлю».

Чернобог от этих слов съёжился, как от удара и с ненавистью глянул на Ефимовичей.

— Паскуды! — зашипел он. — Я уничтожу вас! Сам! Своими руками! А потом добью остальных! — Чернобог помолчал и с усмешкой добавил: — Или нет! Я оставлю вас грешным душам. Даждьбог, ты проиграл! Ваш свет скоро погаснет — ты не сможешь поддерживать его долго. Мы оба с тобой хорошо знаем, что наверху день, и ты должен вести солнечный диск сквозь верхнее небо, вся твоя сила там. А тут… До ночи вы не продержитесь. Сюда скоро вернётся первозданная темнота и тогда мои зверушки разберутся с вами. Вы ещё будете молить о скорой смерти!

Я смотрел на него и вспоминал Сан Саныча, цепочку от автоматной очереди в допросной, его решение разрушить купол, теракт, которым он подставил всех, в ком есть магия, и мне было смешно. Смешно от самоуверенности вот этого бога. Бога, который борется с другими богами в то время, как человек накинул ему петлю на шею и готов выбить табурет из-под ног.

Осторожно, чтобы не разорвать цепь, я переложил руку Арика себе на плечо, потом залез за ворот и достал оберег. Показав его Чернобогу, спросил:

— Когда ты уничтожишь одну сторону, что станет со второй? — И повертел оберегом так, чтобы Чернобог хорошенько разглядел триглав и медвежью лапу. — Вы, светлые и тёмные боги — две стороны одного оберега. Вы связаны сильнее, чем родственными узами. Вы связаны Договором! Сына можно бросить, а Договор — нет. Нарушить Договор будет себе дороже.

Чернобог сверкнул глазами и выдавил:

— Я не бросал сына! Я сына спас! Ты мог сжечь его! А я его спас! Я! Здесь, в моём мире, моему сыну ничто не грозит, в отличие от вас. Тут не место живым!

— Ты знаешь, что будет за нарушение Договора, — ответил Чернобогу Григорий Ефимович.

Чернобог глянул на светлого бога и усмехнулся.

— А я его не буду нарушать. Я просто не стану помогать. Выберетесь, так тому и быть! Не выберетесь, значит, не судьба — грешные души попируют…

Зыркнув напоследок мне в самое нутро, он развернулся и ушёл. Растворился в темноте. На Григория Ефимовича и Агафью Ефимовну даже не взглянул.

А зомбаки сомкнули ряды и… некоторые продолжили угрожающе рычать и щёлкать зубами, а другие начали заискивающе кланяться, клясться в вечной любви и преданности, заверять, что только они могут спасти нас.

У меня от этих заверений на душе стало мерзко. Чувство брезгливости было такой силы, что хотелось вмазать ближайшей тени в рыло.

— Не отпускай рук! — остудил мои желания Григорий Ефимович. — Займись лучше огнём!

В этот раз отстраниться от грешных душ было проще. Я мысленно послал их подальше и, закрыв глаза, начал дышать через амулет. Дышать так, как когда-то учил меня Григорий Ефимович, ещё там, в школе, в другой жизни. На четыре счёта вдох, задержка дыхания, на восемь счетов выдох, задержка дыхания, снова вдох, задержка, выдох, задержка. И знаете, стало немного теплее. Не так чтобы очень, но словно вышел из холодного погреба на солнышко.

Сквозь сомкнутые ресницы я почувствовал свет. Открыл глаза, и радость озарила моё сердце. Мы сияли так ярко, что зомбаки отодвинулись достаточно далеко и теперь прикрывали лапами лица, стараясь спрятаться от света.

И тут Григорий Ефимович взял свет, скатал его в ком и подвесил над нами, как солнце.

— Можно больше за руки не держаться, но и далеко не отходите, — сказал он и широко улыбнулся, светло так, солнечно…

Блин! Да он же и есть бог солнца! Его олицетворение…

— А почему вы сразу не зажгли тут свет? — спросил я.

— Потому что это не настоящее солнце, — показав глазами на светоч, терпеливо объяснил Даждьбог. — Это свет ваших душ. И светить он будет, пока свет будет в ваших душах. А настоящему солнцу время сейчас плыть над Рувенией. Чернобог прав, я не могу ради вас оставить остальных рувенцев без тепла и света.

Блин! Про остальных людей я как-то не подумал. А ведь среди них были мама с папой и Сонькой.

Едва я вспомнил родных, как сердце сжалось от боли и ноги перестали держать. В изнеможении я опустился на землю.