Школа террористов

– А какие новости в Москве? Какими слухами питаются самые информированные, всюду проникающие и все знающие журналисты?

Я ответил, что прилетел из Москвы несколько дней назад и что военные журналисты не столь осведомлены, как представители независимых газет, и что прибыл с конкретным заданием: рассказать военному читателю о работе летчиков военно-транспортной авиации.

Из соседней комнаты вышла жена Ионы Георгиевича и избавила меня от дальнейших расспросов.

– Здравствуйте, Андрюша, - подошла она к нам и протянула приятелю руку.

Андрей вытянулся по-гусарски, поцеловал женщине руку. Кивнул на меня.

– Мой друг Игорь, - и со смущенной улыбкой добавил: - и по совместительству - сват. Вы извините нас, Иона Георгиевич и Софья Михайловна, мы ваших обычаев не знаем, потому будем без церемоний. Я приехал, чтобы просить руки вашей дочери.

Иона Георгиевич удивленно вскинул широкие густые брови, как и у Альбины, сросшиеся у переносицы, помолчал. Посмотрел озадаченно на жену, глаза которой, черные как антрацит, восторженно засияли: видимо, обрадовалась, что избавится от нелюбимой падчерицы.

Альбина с улыбкой посмотрела на отца, ожидая его ответа. Их взгляды скрестились как два клинка, и я понял, что отец и дочь не привыкли уступать друг другу.

– Ну, милые женщины, - наконец принял решение Иона Георгиевич, - по такому случаю накрывайте стол. Вместе обсудим этот непростой вопрос. А пока мы, мужчины, пойдем ко мне в кабинет и посплетничаем по-мужски.
– Он говорил с заметным акцентом, но не коверкал слова и не путал окончания, как это зачастую бывает. Его неторопливость, рассудительность, солидная внешность создавали впечатление, что передо мною человек незаурядный, сильный, наделенный большой властью и привыкший повелевать.

Я с детства, читая книги, проникся любовью к людям волевым и сильным, потому наверное и стал военным, и Иона Георгиевич мне понравился, я почувствовал к нему симпатию и уважение. Впечатление дополнял просторный светлый кабинет с массивным двутумбовым столом, на котором на позолоченной подставке стояла большая настольная лампа с белым куполообразным абажуром, соединяющимся с подставкой ажурной решеткой, тоже позолоченной, под старинные лампады; дорогой чернильный прибор из белого мрамора с двумя ручками по краям и статуэткой в центре - полуобнаженной девицей, опирающейся на золотой ободок часов, другой рукой держащейся за край трусиков, как бы готовясь снять их. У глухой стены - длинный книжный шкаф, сквозь стекло которого виднелись фолианты сочинений на русском и молдавском языках. На полу - толстый, мягкий ковер.

В общем, в этой квартире из трех комнат с просторным холлом жили далеко не бедно.

Когда мы уселись на диван, кожаный, как и в холле, Иона Георгиевич пододвинул кресло и устроился напротив нас.

– Значит, ты только что из Германии?
– обратился он к Андрею, словно тот и не заводил разговор о женитьбе.
– Ну и как поживает ныне побежденная нация? Не всю ещё контрибуцию выплатила победителю?

И хотя он шутил, лицо у меня загорелось от стыда: в его шутке была горькая правда - дожили мы, докатились: побежденная страна дает подачки победителю, ещё пять лет назад могучему государству, перед которым не менее могучая Америка шапку гнула...

– Неплохо поживает побежденная нация, - ответил Андрей серьезно, словно не уловив иронию.
– Мы, русские, добродушные и не мстительные люди. Контрибуцию отменили, дали немцам возможность заниматься не только промышленностью и сельским хозяйством, но и не тратить ни копейки на вооружение. А сами затянули ремешок, чтоб в звездных войнах не проиграть.

Молодец Андрей, достойно ответил. Даже Иона Георгиевич остался доволен и не нашелся, чем возразить.

– Да, Америка задала нам серьезную гонку, - сказал он немного спустя. Встал и прошел к серванту, достал оттуда бутылку коньяка и три хрустальные рюмки. Пододвинул к дивану журнальный столик.
– Давайте-ка, ребята, по рюмочке пригубим. А то как заговорим о политике, у меня настроение портится.
– Он наполнил рюмки, выпил без всякого тоста.
– Не стесняйтесь. Может, закуску принести, вы, наверное, проголодались?

– Нет, мы в кафе пообедали, - ответил Андрей. Пошутил: - Даже выпили для смелости... Мы с Альбиной давно любим друг друга...

Иона Георгиевич остановил его жестом руки.

– Серьезный вопрос будет там решать, - указал рукой в сторону холла, со всеми заинтересованными сторонами.
– И снова налил.
– Вы в нашей Молдове уже бывали?
– обратился ко мне.

– Бывал, - кивнул я.
– Как-то с отцом и матерью в отпуск приезжали. Мне тогда лет пятнадцать было. И Кишинев тогда показался красивее. Может, потому что Пушкина начитался. "Огни везде погашены, Спокойно все, луна сияет. Она с небесной вышины И тихий табор озаряет..."

В детстве все кажется красивее и романтичнее, - согласился Иона Георгиевич.
– Хотя в какой-то степени ты прав: Кишинев за последние годы действительно оскудел. Гонка по вооружению сильно бьет и по нашему карману.

Зазвонил телефон. Иона Георгиевич неторопливо поднялся и прошагал к письменному столу, где стоял аппарат. Снял трубку.

– Петрунеску, - ответил он по-военному. Послушал и сердито заговорил на своем языке. Одно слово, которое повторял неоднократно Иона Георгиевич, я разобрал. Точнее не слово, а фамилию - Донич. Уж не о том ли Дониче шла речь, о котором упоминал замполит Епишкин? Вижу, насторожился и Андрей. Но мало ли на свете однофамильцев, а в Молдавии Доничей, возможно, как у нас Ивановых...

По мере разговора лицо Ионы Георгиевича мрачнело, голос его крепчал: чем-то абонент расстроил, казалось, невозмутимого хозяина. Наконец он положил трубку, тут же снял её и набрал номер.

– Привет, Алексей Иванович. Петрунеску, - заговорил он на русском. Ты в курсе, что твои законники решили возбудить уголовное дело против солдата Донича?
– Так и есть - о нашем солдате. Кто такой Алексей Иванович? Не иначе, большой чин: либо начальник политотдела гарнизона, либо сам начальник гарнизона. Послушал.
– Это все понятно. Но не тот солдат плох, который не хочет служить, а тот командир никуда не годен, если службу не может наладить. И Донича нельзя считать дезертиром: по сегодняшним понятиям он наемник, притом не добровольный. Он не хочет служить в русской армии, надо учитывать его национальные чувства... Ну, а какой же солдат без оружия... Автомат, я думаю, не проблема, вернет. Что же касается солдата, то можете считать зачисленным его в секцию тяжелоатлетов. Ко мне... Ничего, труху мы из него вытрясем. Вот и передайте своему прокурору, чтоб не пыжился понапрасну, капитала он себе на этом деле не наживет.
– И положил трубку.
– Что-то женщины долго возятся, - проворчал недовольно и вышел из кабинета.

Вот так фрукт, невольно мелькнула мысль. Кто он такой, чтобы вмешиваться в дела военных?.. Видно, шишка немалая, коль так с законной властью разговаривал. Взял дезертира под свою опеку и ещё предупреждает, чтоб прокурор "не пыжился понапрасну". И о победителях говорил не без ехидства, - запоздало уточнил я.

Мне стало обидно за наших военачальников. Вспомнились московские перипетии с допризывниками, с нашими, русскими ребятами, бегущими из армии. А молдаванам, как говорится, сам Бог велел. И прав Иона Георгиевич: не тот солдат плох, который не хочет служить...

Иона Георгиевич вернулся к нам как ни в чем не бывало, с улыбкой на лице.

– Заскучали тут без меня? Пейте, а то весь аромат улетучится, опрокинул в рот рюмку.
– Это не твой солдат сбежал из части?
– у Андрея.

– Да, это солдат из нашей части, - опустил глаза Андрей.

– Плохой солдат?

– Хороший не сбежал бы. И зря вы берете его в спортивную ассоциацию. Из него спортсмен, как из меня канатоходец.

– Посмотрим, - посерьезнел Иона Георгиевич.
– У него молодая жена... А в вашем полку дедовщина процветает. Вот и не выдержал.