Школа террористов

– Ты вот что, сынок, в другой раз о своих подвигах раньше командиру экипажа докладывай.

– Да не успел я. Пока помылся, побрился, еле на завтрак успел. И вас там уже не было... Да и не думал я...

– А думать надо, - перебил Золотухин.
– Всегда. Теперь ты по нарядам ходить будешь, а нам какого-нибудь эквилибриста подсунут.

– Надо объяснить командиру полка ситуацию, - подсказал я.

– Объяснить, - усмехнулся майор.
– Вы слышали как он разговаривает с нами?

– А вы попробуйте хамству юмор противопоставить. Нам однажды удалось такого грубияна в нашем полку от умиления прослезиться.
– И я рассказал комичный случай из своей жизни: - Однажды я опоздал на летно-тактические учения. Проспал. И наткнулся на аэродроме на командира полка, наподобие вашего Вайкулевича, владеющего только двумя языками: командирским и матерным. "Ты почему, так твою... разэтак опоздал?" - заревел полковник. "Роды пришлось принимать, товарищ полковник!

– радостно докладываю я.
– Сын родился. Хорошая примета. Летчиком будет. А поскольку вас первого встретил, разрешите вашим именем назвать?"

Сослуживцы, слышавшие наш диалог, затаили дыхание: а если командир дознается, что у меня ни жены, ни невесты нет?

Но суровость с лица полковник, как ветром сдуло. Глаза даже от такого почтения повлажнели.

"Роды - дело серьезное, - сказал он совсем ласково и пожал мне руку. Поздравляю. Разрешаю назвать моим именем, коль есть такая примета"...

А в кабине самолета командир экипажа схватил меня за грудки.

"Ты когда это успел жениться и сына родить?"

"Разве я сказал, что моя жена родила?
– сделал я наивное лицо.
– Я доложил, что принимал роды.
– И после небольшой паузы дополнил: - Хозяйка квартиры родила".

Потом, когда гнев моих начальников прошел, я покаялся и они простили меня.

Золотухин ничего не сказал по поводу моего рассказа, но на розыгрыш полетов привел и Болтунова.

– А ты почему здесь?
– удивленно вскинул вверх рыжие брови Вайкулевич.

Золотухин выступил вперед, заслоняя собой старшего лейтенанта.

– Это я приказал ему быть на розыгрыше, товарищ подполковник. Мы с вами не разобрались, в чем дело.

– Именно?
– глаза подполковника наливались гневом.

– Не надо горячиться, товарищ подполковник, - веселым тоном продолжил майор, словно не замечая состояние командира.
– Человек, можно сказать, подвиг совершил, а мы его - по загривку.

– Какой ещё подвиг?

– Болтунов девушку спас, дочку президента.

– Кого?
– глаза Вайкулевича, казалось, вылезут из орбит.

– Разрешите?
– пришел Андрей на помощь майору.
– Это моя невеста. Действительно - дочь президента, - Андрей сделал затяжную паузу, окончательно повергая Вайкулевича в смятение, - спортивной ассоциации.

Зал загремел от хохота. Улыбнулся и Вайкулевич.

– Ничего смешного, - обиженно насупился Болтунов.
– У нас скоро будет ребенок.

От нового взрыва хохота зазвенели маленькие оконца. Болтунов выждал, когда шум немного стихнет, и громко заключил:

– В День авиации у нас состоится свадьба. Приглашаю всех.

– Ура!
– закричали летчики.
– Поздравляем! Молодец! Давай комсомольскую! Все придем...

Оригинальный человек Вайкулевич. Личность, как охарактеризовал его Андрей, - будто и не было гнева на лице; тучки рассеялись, губы расплылись в добродушной улыбке.

– Тихо, тихо!
– примирительно поднял он руку.
– Ладно, коль такое дело: дочь президента, - он тоже сделал паузу, - жаль, правда, что не президента Молдовы или России, - ребенок, комсомольская свадьба... так и быть прощаю на первый раз, отменяю свой приказ. Запомните. А теперь дебаты закончены, приступаем к розыгрышу полетов...

Когда мы выходили из клуба, Болтунов крепко пожал мне руку.

– Спасибо. Помогла твоя байка...

5

Рано утром экипажи улетели в Вюнсдорф, а я остался на аэродроме и продолжил журналистское расследование. В полку наверное не осталось ни одного человека, который не знал бы, что приехал корреспондент центральной газеты, и тот, кто послал в редакцию письмо, имея благие намерения, непременно разыскал бы меня и проинформировал более подробно. Но никто меня не разыскивал, никто и намека не подавал о том, что командир взяточник, экипажи, летающие за границу, занимаются спекуляцией. Все, с кем я беседовал, говорили почти одно и то же: да, командир грубоват, жестковат, но справедлив; почему за границу летают одни и те же экипажи, понятно: плохих туда не пошлют - чтоб и в летном мастерстве не осрамились перед иностранцами, и моральные достоинства не уронили.

Все верно. Любой умный командир поступил бы так. Вот и выходило письмо послал кто-то из обиженных. Но кто?

Дежурным по аэродрому в этот день был как раз старший лейтенант Иван Скородумов, тот самый отстраненный летчик, "хмырь болотный" как назвал Болтунов новоявленного коммерсанта, решившего разбогатеть на спекуляции. Я разыскал его на командно-диспетчерском пункте и познакомился. Это был симпатичный, голубоглазый брюнет с волнистым чубом, невысокого роста, общительный и откровенный. Мы поговорили вначале на отвлеченные темы: о Молдавии, о природе, квартирных проблемах, а когда я заговорил о Балашовском училище, Скородумов проникся ко мне доверием - он тоже, оказывается, его закончил; и мы почувствовали себя давними знакомыми. Повспоминали инструкторов, командиров, балашовских девчат, приходивших к нам на танцы, ставших женами летчиков и оставленных в вечных невестах. А когда я спросил Ивана о его службе и перспективе, лицо летчика заметно погрустнело, и он признался, что отстранен от полетов.

– Как же это случилось?
– сделал я сочувственное лицо.

– Жадность фраера сгубила, - с ухмылкой ответил Скородумов.

– И чистосердечное признание не смягчило сердце командира?

– Армия - не детсад, и мы не в том возрасте, чтобы каждому разъяснять, что такое хорошо, что такое плохо. Тут я с командиром согласен и зла на него не держу. Что заслужил, то и получил. Теперь надо потом смывать грязь...

Как было не поверить такому чистосердечному покаянию? И на лице Скородумова ни тени обиды или фальши; голубые глаза, как утреннее майское небо, без облачка, без пятнышка. Мой пристальный, а может, и недоверчивый взгляд смутил старшего лейтенанта, он даже покраснел и опустил голову.

– Я бы с таким решением не смирился, - подзадорил я офицера, чтобы толкнуть его на более откровенное признание.
– Все, кто летают за кордон, не на шоколадки тратят марки. А наказали только одного. Это, по-моему, несправедливо. Почему? Может, кому-то более угодливому потребовалось место?

Я продолжал пристально смотреть на Скородумова, ожидая, что он раскроется, но опальный офицер молчал, глядя в землю. Лишь лицо из покаянного стало озабоченным, напряженным.

Я усилил нажим:

– Мне вообще непонятно поведение ваших летчиков: с ними хамят, а они посапывают в две дырочки... Запугали вас, что ли?

Скородумов поднял голову.

– Мы привыкли.
– И с виноватой улыбкой дополнил: - Нормальный командирский язык...

Нет, подозревать далее Скородумова в авторстве письма после таких откровений мог только человек, потерявший веру во всем и во всех.

Я ещё пару часов послонялся по аэродрому, поговорил с рядовыми и офицерами и, не услышав ничего нового по письму, побрел в гостиницу: до возвращения экипажей можно было "добрать" недоспанные часы.