Шпионаж и любовь

«Были вечеринки, – вспоминал Фрэнсис, – но это был не праздник. Война все еще продолжалась» [77]. Прежде всего, оставалась «трагедия Польши», которая несла ужасные потери, когда граждане Варшавы присоединились к подпольной Армии Крайовой во внутренних боях против немецких оккупантов, и это «сводило с ума Кристину, которая ощущала беспомощность и нетерпение» [78]. Фрэнсис понимал, что Кристина была «страстной полькой» и «глубоко» чувствовала долг перед своей страной [79]. Пока жители Парижа, Лиона, Авиньона и даже крошечного Сен-Жюльен-ан-Веркора прославляли своих освободителей, в Варшаве тысячи польских бойцов и гражданских лиц все еще сражались с войсками вермахта. В окружении ликующих толп женщин, бросавших цветы, и мужчин, раздававших бокалы с вином, Кристина переживала горькосладкое чувство. Она была рада, что помогла победить общего врага и принести свободу французам, но она не могла не испытывать разочарования от того, что не шла по польской улице, не приносила свободу своему народу и своей стране и что не была исполнена ее главная мечта.

Сорок восемь часов спустя Кристина, Фрэнсис, Соренсен и Филдинг вошли в отель «Бристоль» в Париже для допросов. Стремясь вернуть французскую национальную гордость, де Голль потребовал немедленной репатриации британских офицеров УСО и поставил силы Французской домашней армии под свой контроль. Роупер уже выехал на север на мотоцикле. Филдинг был отправлен обратно в Грецию [102] . Соренсен возглавил разведку города, а затем стал мэром Алжира. Полковник Целлер, сражавшийся вместе с Фрэнсисом и Кристиной в Веркоре, стал военным губернатором Парижа. Кристина и Фрэнсис остались в столице на несколько дней, встретиться с друзьями и товарищами. «Париж наслаждался быстрым возрождением своей прежней идентичности. Там царили… искры радости и веселья, которых парижане давно не знали», – писала Лора Фоскетт, бывшая каирская подруга Кристины, которая теперь тоже оказалась в столице Франции [80]. Но хотя Париж «казалось, был полон экс-шпионов», Фоскетт быстро поняла, что Кристине трудно приспособиться к состоянию мира. «Она приехала в Париж в поисках новых любовников и приключений», – предположила Фоскетт, очевидно, несправедливо, со смесью восхищения и сочувствия [81].

102

Позже Ксан Филдинг вернулся в Д инь в качестве консультанта фильма Билла Стэнли Мосса «Ночная засада». Когда съемочная группа обнаружила, что их гостиница находится рядом со зданием, где допрашивали Филдинга, они сразу же предложили и ему переехать. Филдинг отшутился, сказав, что был рад вернуться при столь изменившихся обстоятельствах. «Потребуется бутылка шампанского», – ответил Дирк Богард. См.: Daphne Fielding, The Nearest Way Home (1970).

Однако Кристина не была в тупике. Непосредственный трепет тайной борьбы, может, и закончился, но теперь они с Фрэнсисом хотели составить отчет о поддержке, которую члены сети «Жокей» оказали Сопротивлению, информацию, которую во время войны нужно было держать в секрете даже внутри их собственного сообщества. Они также начали распределять средства УСО среди семей и вдов тех, кто работал с подразделениями УСО и изначально не имел права на французскую помощь. Позже Фрэнсис вернется во Францию с миссией «Справедливость», чтобы обеспечить полное признание и поддержку семей тех, кто помогал Сопротивлению. Он также пытался помочь передать отчет по делу Пьера Агапова, его бывшего заместителя, который столкнулся с судебным преследованием за то, что выдал информацию под пытками, он помог Альберу, своему радисту, найти его жену и дочь, которые пережили заключение в концлагерях.

Багодаря тому что бывшие участники Сопротивления, наконец, могли говорить открыто, Фрэнсис внезапно оказался официально признанным великим человеком, а Кристина, его помощница, – «великолепной женщиной» [82]. Никто из них не искал и не желал такой похвалы, но для многих Фрэнсис был братом или дядей, и перед ним были открыты все двери. Он был глубоко тронут и поддерживал тесные контакты с семьями, с которыми когда-то работал, а позже поселился на юге Франции* [103] . Однако Кристина не разделяла чувства принадлежности или близости, которое переживал Фрэнсис. Во Франции их связывало нечто особенное, невероятное, и впоследствии она всегда ценила его дружбу. Но празднования освобождения, множество маленьких ужинов, приемов и похвал, которые они получали на месте, обозначали все большую разницу между ними. Для народа Франции и, в некоторой степени, даже для самого Фрэнсиса имело значение то, что Кристина была женщиной большой решимости и смелости. Ее очаровательный акцент, возможно, был польским, она могла быть ирландкой, британкой или даже француженкой; ее действия полностью вышли за рамки ее гражданства. Но для Кристины она сама, ее решимость и мужество были польскими. И для нее война была далека от победы.

103

Фрэнсис поддерживал связь с ветераном Веркора Даниэлем Юйэ, чей отец был для него «как брат», и каждый год посылал ему бутылку бордо «Дон Шевалье Юйэ». Даниэль вспоминал, что в своем последнем письме Фрэнсис называл себя французом, «он не был с нами иностранцем. Он считал себя французом». Фут упомянул, что в какой-то момент Клод Ренуар подарил Фрэнсису одну из картин своего деда, хотя дочь Фрэнсиса, Джоанна, не слышала об этом.

В сентябре Кристина, наконец-то, поднялась на борт небольшого британского самолета, который направлялся в Лондон. Она была рада надеть новые нейлоновые чулки, тогда «столь же редкие, как снежинки летом», которые ей подарила Сильвиан, и у нее было при себе несколько британских золотых соверенов, которые она не знала, как потратить [83]. Возможно, желание стать свидетелем празднований в Польше, подобных тем, которые проходили теперь по всей Франции, было слишком далеким от воплощения, но Кристина была полна решимости, по крайней мере сейчас, сыграть полезную роль в освобождении своей собственной страны.

14. Миссия невыполнима

«Пожалуйста, срочно выделите кодовое имя для мисс Кристин Грэнвил, которая выбрана для курьерской работы в Польше», – гласит запрос УСО от 9 ноября 1944 года [1]. «Стремившаяся к дальнейшей работе в поле», Кристина вызвалась присоединиться к одной из трех специальных команд британских офицеров, которых должны были забросить в оккупированную нацистами Польшу, чтобы наблюдать за политической ситуацией и попытаться спасти заключенных, содержащихся в немецких лагерях [2]. Ее предложение было с благодарностью принято и поддержано как британскими, так и все более отчаянно нуждавшимися в помощи польскими спецслужбами. Кристина провела в Британии меньше месяца.

Первый печальный вечер в Лондоне она бродила по мокрым сентябрьским тротуарам и посидела некоторое время на пороге дома на Риджент-стрит, поскольку не хотела использовать последние золотые УСО для оплаты комнаты. Затем она поселилась в квартире Джона Роупера, которую разделяла с его тетей и, что было весьма удобно, с его поваром. Когда там стало слишком тесно, она перебралась к О’Мэлли в их лондонский дом в Чейн Уолк. Роупер также был в Лондоне, и в течение нескольких дней они и Фрэнсис посетили штаб-квартиру УСО в Орчард-корт, неподалеку от Бейкер-стрит, чтобы заполнить свои отчеты и получить информацию. Куда бы ни приходила Кристина, репутация опережала ее. «Все шишки хотели лично допросить ее, – вспоминает Норин Риолс, одна из секретарей УСО. – Она была известна как невероятная женщина» [3]. Среди тех, кто оценивал Кристину, был Морис Бакмастер, глава французской Секции Ф, который особенно хотел услышать историю спасения Фрэнсиса и похвалить ее за то, что он назвал «прекрасным послужным списком» Кристины [4]. Вера Аткинс, рассудительная помощница Бакмастера, была более критичной в своей оценке, находя Кристину «очень смелой, очень привлекательной, но одинокой и своевольной» [104] [5]. Риолс больше интересовалась тем, что Кристина носила: на ней была твидовая юбка хорошего кроя, обычная рубашка и элегантная замшевая куртка. Она выглядела «довольно спортивной», руки в карманах, но отличалась, по мнению Риолс, особой «повседневной элегантностью» [6]. Кристина была одета, как типичная состоятельная англичанка того времени, как будто только что из сельского поместья: этот образ отметила и Аткинс, которая упомянула «твидовый костюм-двойку» [7]. Фактически обе женщины были выходцами из частично еврейских семей Восточной Европы и, сознательно или нет, пытались приспособиться к Лондону военного времени. Поскольку Кристина прибыла без документов, ей пришлось повторно представить свои личные данные. Глядя в неопределенное будущее, она назвала Лондон как место своего рождения, указав его рядом со столь же фиктивной датой рождения [8].

104

Вера Аткинс имела репутацию человека с отличными способностями к оценке других. Ее брови были «такими же непоколебимыми, как георгианские канделябры», вспоминал один агент, а Риолс находила ее «ужасающей… очень грозной» и осмелилась называть ее по имени, лишь когда им обоим было по семьдесят и «только по настоянию Веры». George Millar, Maquis (1946), р. 19; интервью Норин Риолс (октябрь 2011).

Однако Кристина не чувствовала себя в Лондоне как дома. Среди ее друзей по УСО Роупер все еще был немного влюблен в нее, но у него была местная подруга, и он описал свои отношения с Кристиной как исключительно близкую «просто дружбу». «Было бы нелепо говорить, что ее красота ничего не значила, – уточнил он, – но дело в том, что она была исключительным человеком с исключительной способностью к дружбе» [9]. Тем временем Фрэнсис быстро покинул Лондон, чтобы воссоединиться с Нэн и двумя их маленькими дочерьми, и хотя они с Кристиной всегда встречались, когда он был в городе, их отношения уже никогда не будут прежними. Фрэнсис, более приверженный делу полного раскрытия информации, чем Кристина, рассказал об их романе Нэн и даже спросил, одобрит ли она, если он продолжит эти отношения. Она сказала ему, что нет, не одобрит. Фрэнсис считал войну, которую вела с ним Нэн, «совершенно пустой… если не считать детей», хотя он чувствовал, что его собственная жизнь расширилась во всех направлениях [10]. Теперь он узнал, что у нее тоже был роман, с его собственным начальником, который не вернулся с задания. Каким-то образом они должны были найти пути восстановить свой брак.

Фрэнсис однажды представил Нэн Кристине, он считал это «необходимым», но встреча была краткой и никогда больше не повторилась [11].

Внимание Кристины теперь было полностью сосредоточено на Польше. Национальное «Восстание», приуроченное к крупной высадке регулярных сил или западной авиационной поддержке окончательного прорыва к свободе, всегда было в повестке дня Польши. К июлю 1944 года Красная армия, которая теперь была союзником Польши, продвигалась из России на Берлин в «западном потоке», как зловеще выразился Габбинс, и быстро приближалась к Варшаве, «как стремительная приливная волна» [12]. Польская Армия Крайова помогала, нападая на немцев с тыла, особенно на жизненно важные автомобильные и железнодорожные коммуникации. В конце месяца советские войска достигли берега Вислы, и в Варшаве уже слышны были звуки русских орудий [13]. Время казалось подходящим. Нацистская Германия все еще не оправилась от заговора против Гитлера; СССР сковал крупные части Германии; Франция боролась за полное освобождение; и британские миссии УСО увеличивались по составу* [105] . Великобритания предупредила Польшу, что авиационная логистика не позволяет послать Польскую парашютную бригаду или значительный объем вооружения или даже организовать масштабные бомбардировки немецких аэродромов. Однако, как позже признался Уилкинсон, в течение нескольких лет УСО было настолько глубоко привержено делу Польши, что «мы поспешили честно ознакомить их с реалиями их положения», понимая, как трудно было признать ограниченность британской поддержки [14]. Жители Варшавы в нетерпении рвались действовать, надеясь приветствовать советские войска в своей столице уже как свободные граждане, и в конце июля польское правительство в изгнании уполномочило генерала Бур-Коморовского, командующего Армией Крайовой, начать Варшавское восстание по своемуусмотрению. Премьер-министр Польши Станислав Миколайчук затем отправился в Москву, чтобы заручиться поддержкой Сталина в том, что, как они надеялись, будет коротким и решительным действием. 29 июля Московское радио передало призыв к гражданам Варшавы восстать против своих немецких угнетателей, призывая «не терять ни минуты» [15].

105

Полковник Клаус фон Штауффенберг попытался убить Гитлера 20 июля 1944 г. Заговор провалился, и вскоре после этого он был расстрелян.

Во вторник, 1 августа, в Варшаве прошел небольшой дождь, женщины «спешили по тротуарам», перенося связки пистолетов и боеприпасов, а мальчики и девочки бегали «с рюкзаками, полными медикаментов и продуктов питания», к пунктам сбора по всему городу [16]. В пять часов дня Армия Крайова атаковала, вытеснив оккупационные войска вермахта из обширных частей столицы. Цель состояла в том, чтобы продержаться четыре или пять дней, пока не подойдут советские подкрепления. После почти пяти лет оккупации практически вся Варшава внезапно стала свободным городом. Польский флаг поднимали на зданиях, а на улицах транслировали государственный гимн и другие патриотические песни. Чувство эйфории распространилось по всей Европе и охватило Кристину во Франции; она использовала эту новость как аргумент при агитации польских частей вермахта в Альпах, а затем в разговорах с польскими военнопленными, содержавшимися в Гэпе. Однако еще до того, как она покинула Францию шесть недель спустя, стали поступать сообщения об огромных польских военных и гражданских потерях.

В Варшаве и вокруг нее у Армии Крайовой было около 45 000 солдат, в основном вооруженных ружьями и гранатами. Но было крайне мало тяжелого оружия. Им противостояли хорошо обученные немецкие формирования в количестве около 25 000 человек, вооруженных до зубов и поддерживаемых артиллерией, танковыми дивизиями и люфтваффе. «Действия поляков – это благословение, – сообщил Гиммлер Гитлеру. – Мы прикончим их… Варшава будет ликвидирована» [17]. В ответ Гитлер приказал «убить каждого жителя… не брать пленных… каждый дом должен быть взорван и сожжен» [18]. 5 августа немецкие войска атаковали западные пригороды города, посылая части из дома в дом, чтобы расстреливать жителей, независимо от возраста и пола, пытаясь подавить волю поляков к сопротивлению. По оценкам, число убитых всего за несколько дней колеблется от 20 000 до 60 000 человек, среди них владельцы магазинов, офисные работники, старики и матери с детьми.