Шпионаж и любовь

Для поляков, которые закончили войну за границей, это были мучительные времена. Очень немногие из 30 000 военнослужащих и их семей, живущих в Великобритании, рискнули вернуться домой. После Ялты Черчилль объявил, что поддерживает предоставление этим полякам гражданства и «свободы Британской империи, если они того пожелают», заявив, что «правительство Его Величества никогда не забудет долг перед польскими войсками» [7]. Долг был действительно велик: польский вклад в войну был выдающимся. Польша создала четвертую по величине вооруженную силу в Европе после Советского Союза, Соединенных Штатов и объединенных войск Британской империи. Польские пилоты составили наибольшую группу небританского персонала в битве за Великобританию, польские войска сражались под британским командованием в решающих сражениях в Италии, Франции, Нидерландах и Ливии. В области разведки поляки предоставили британским криптографам машину «Энигма» и взломали раннюю версию кода; они поставляли образцы частей немецкой ракеты «Фау-2». В знак признательности в середине 1946 года новое лейбористское правительство под руководством Клемента Эттли учредило Польский корпус по расселению, предлагая польским военнослужащим временную работу, пока они не смогут найти постоянную. Но популярность, которой поляки пользовались во время войны, быстро сошла на нет, когда десятки тысяч польских бывших военнослужащих пополнили британский рынок труда, который захлестнула и едва не затопила демобилизация пяти миллионов британцев [109] .

109

Хотя в июне 1946 г. прозвучали голоса в поддержку поляков, особенно со стороны будущего лидера лейбористов Майкла Фута, 56 % опрошенных британцев высказались за отправку эмигрантов обратно в Польшу, в то время как только 30 % считали, что они должны иметь право остаться. См.: Lynn Olson and Stanley Cloud, For Your Freedom and Ours: The Kosciuszko Squadron – Forgotten Heroes of World War II (2004), p. 401.

Оскорбление последовало, когда в июне 1946 года только польские летчики, участвовавшие в битве за Великобританию, были приглашены присоединиться к лондонскому Параду Победы, в то время как коммунистическое правительство в Варшаве отправило официальных представителей. Для польских эмигрантов необходимость жить в стране, где они чувствовали себя не особо желанной или уважаемой группой населения, усугублялась травмой незнания того, что случилось с их близкими, оставленными дома. Укрываясь в Каире, Кристина, как и все ее соотечественники, столкнулась с трудным и неопределенным будущим, но по крайней мере она верила, что вполне может ожидать признания своей службы и некоторой достойной поддержки при переходе к гражданской жизни.

Мужество и достижения Кристины на протяжении службы вызывали восхищение у всех, кто ее знал. В декабре 1944 года генерал Стауэлл рекомендовал ее к награждению Георгиевским крестом, гражданским эквивалентом Военного креста, за ее мужество, хладнокровие, преданность долгу и высокую смелость [8]. Но Кристина не была впечатлена. Она сказала Фрэнсису, что единственной медалью, которую она будет гордиться, была бы военная. Он заметил, что это было «типично» для нее: признавать единственную честь, которую она не могла надеяться получить [9]. Женщины не имели права на британские военные награды, и эта ситуация вызвала протест другой женщины-агента, Перл Уизерингтон, так как «это не имело ничего общего с тем, что они сделали» [10]. По неустановленным причинам генерал Александр, Верховный командующий Союзными силами Средиземноморского театра военных действий, затем понизил рекомендацию Стауэлла в отношении Кристины до медали низшего ранга за достижения в тылу. Впоследствии Военное министерство решило повысить награду до медали св. Георгия, «чтобы было очевидно, что она была награждена за доблесть, поскольку ее мужество было выдающимся» [11]. В начале июня 1945 года рекомендация была одобрена и предложение ей выслано [12]. Кристина не ответила. Фрэнсис считал, что «одной из самых ярких ее черт была врожденная неприязнь к власти», черта, которую он приписывал опыту «ее аристократического отца и страданиям матери, прекрасной еврейки» [13]. Теперь, независимо от ее выдающейся репутации, очевидное несоблюдение Кристиной правил и процедур будет в значительной степени работать против нее.

Лондон сообщил Кристине, что ее услуги больше не требуются, еще до официального окончания войны, в апреле 1945 года. Ранние документы показывают полное отсутствие беспокойства о ней или даже понимания ее ситуации. «Она больше не нужна… – написал один из сотрудников. – Если у нас не будет какой-то вероятной работы, я полагаю, было бы проще организовать ее отставку, чтобы она вернулась к гражданской жизни там, откуда она приехала» [14]. Другие беспокоились только о потенциальной угрозе того, что у Кристины оставалось на руках удостоверение ВВС, или, что более разумно, о том, будет ли она соблюдать ограничения, налагаемые Законом о государственной тайне. Тем не менее у Кристины все еще было много друзей в «фирме», как называли УСО «свои», и временная работа в Каире. Кроме того, УСО теперь согласилось удерживать ее на половине оклада до конца 1945 года, чтобы дать ей «все шансы наладить свои дела» [15]. Она решила взять деньги единовременно, чтобы сократить вынужденное общение с финансовым отделом. «Они совершенно невыносимы, – сказала она Габбинсу. – Командир отделения Вейнер отказался выплачивать мне лондонские надбавки, оплату за опасность и оплату за парашютирование просто потому, что я не была мужчиной!» [16]. Помимо этого, Перкинс обещал ей помощь в ее собственных планах. Он понятия не имел, что еще предложить единственной бывшей женщине-агенту его секции, за которую чувствовал ответственность.

«Я знаю, как вы ненавидите писать письма, – сказал он ей, – но, пожалуйста, ответьте» [17].

Кристина не знала, что было немало тех – «других парней», как их назвала секретарь Перкинса Вера Лонг, – кто «за неимением лучшего слова считали ее “занозой” и с нетерпением ждали момента избавиться от нее» [18]. Вскоре Ксан Филдинг мягко сообщил ей, что многие в УСО не думают, что должны ей что-то – по той простой причине, что в Венгрии и Польше она работала не на них, а на поляков. «Возможно, он не знает, что Джордж Тейлор послал меня в Польшу через Венгрию в 1939 году, – справедливо подчеркнула Кристина в письме Габбинсу. – Но мне очень тяжело, если принять во внимание, что я попала в весьма затруднительные отношения с поляками именно потому, что работала на фирму!» [19].

Кристина уже была в невыгодном профессиональном положении в отношениях со своими бывшими коллегами. Она обладала выдающимися способностями и опытом, и ее «исключительные языковые навыки» были высоко оценены Стауллом и другими в УСО [20]. Тем не менее в марте 1945 года в списке польскоязычных офицеров, которым могут быть предложены послевоенные должности, языки, наличие опыта и «обязательства» УСО по отношению к мужчинам, включая Анджея, были определены, в то время как против имени Кристины стояло всего три слова: «здесь работы нет» [21]. В мирное время качества, которые все еще так высоко ценились в агентах-мужчинах, больше не были признаны за ней, и у нее было мало тех навыков, которые традиционно искали у женщин. Высказывая сожаления по поводу ее неизменного отношения к секретарской работе, официальные лица начали отмечать: «Кажется, мы мало что можем сделать, чтобы помочь ей» [22]. «Английский язык не идеален, – отметили они. – Она не может печатать, у нее нет опыта работы в офисе, и она, в любом случае, не очень легкий человек для найма» [23]. У Анджея было схожее резюме, но ничто из этого не помешало ему получить пост в контролируемом союзниками военном правительстве Германии, а затем в британском разведывательном корпусе. Неумышленно добавляя соль на ее раны, в конце официальных писем, сообщающих, например, Кристине о прекращении ее работы в Авиационном совете, появлялись жизнерадостные пометки типа: «Надеюсь, вы будете хорошей девочкой!» [24]. Она посетила Габбинса в надежде, что к ней по крайней мере будут относиться с некоторым уважением и, возможно, найдут для нее реальное задание, но, покидая его кабинет, она была необычайно тиха. «Он просто хочет заполучить меня в постель», – сказала она Фрэнсису, и хотя отказалась уточнить детали, явно была в ярости [25].

Только раз кандидатура Кристины рассматривалась официально. Узнав, что Патрик Говарт был назначен пресс-атташе британского посольства в Варшаве, которое в тот момент располагалось на первом этаже бывшей железнодорожной гостиницы на окраине разрушенного города, она послала ему телеграмму с просьбой о работе. Говарт был рад помочь и попытался заручиться поддержкой посла, но Министерство иностранных дел не одобрило работу иностранного гражданина в одном из своих посольств. Затем она обратилась в Британскую корпорацию трансокеанских авиалиний, полагая, что стюардесса тоже была «своего рода посредником» между людьми, как бы «офицером по связям с общественностью», но опять же ее гражданство оказалось камнем преткновения [26]. Было очевидно, что, какую бы работу она ни искала, она не добьется результата, пока не получит полноценное британское гражданство.

Как обладательница временного британского паспорта, рисковавшая во время войны своей жизнью на платной службе британского правительства, Кристина верила, что она имеет право на постоянное гражданство, если ей это понадобится. Она подняла этот вопрос в разговоре с Перкинсом в Лондоне в сентябре 1944 года, и он согласился, что «это представляется очень подходящим вознаграждением» за ее услуги [27].

Поэтому они оба были шокированы, когда им ответили, что Кристина должна обратиться в Главный офис через адвоката. «Это не отражает дух, с которым мы создали УСО и добились лояльности тех, кто работает на нас», – настаивал Перкинс, но момент был упущен, когда миссии Кристины «Фолькстон» в Польше дали зеленый свет [28].

Теперь, застряв в послевоенном Каире, зная, что «мои шансы когда-либо вернуться в Польшу очень малы», Кристина снова подняла вопрос, уточнив только, что «я хочу сохранить имя Грэнвил, которое я выбрала для себя и которым горжусь» [29]. Но документы о натурализации, которые, как выразился Ксан Филдинг, «с моральной точки зрения… должны были быть доставлены к ней немедленно по первому требованию», теперь наткнулись на препятствие из сочетания предрассудков и бюрократии [30]. Во внутренних записках Кристину стали называть «этой девушкой», а ее заявление – «головной болью» [31]. «Я ничего не знаю о ней, – написал один из официальных лиц. – Я думаю, что она взяла себе это имя только потому, что оно не напоминает ничего польского» [32]. Кристина была не только необычной женщиной, но и полькой, и, как представляется, уже из этого подразумевалось, что к ее заявлению не следует относиться серьезно. В июне 1945 года было принято решение, что «ее натурализация… абсолютно исключена» [33]. Поскольку она не проживала в Англии в течение пяти лет, как того требует пункт 12, ей сказали, что она не имеет права на «немедленную натурализацию» и должна «подать заявление для получения специальных инструкций» [34]. Для такого человека, как Кристина, просто не было прецедента, и, несмотря на то что друзья из УСО настаивали на том, чтобы ей предоставили «режим преференции», к ноябрю стало «очевидно», что ее заявление может «остаться в ожидании на долгое время» [35].

Часть проблемы заключалась в том, что УСО было официально расформировано в январе 1946 года.

И Эрнест Бевин, министр иностранных дел в правительстве лейбористов, и Дуайт Эйзенхауэр, который должен был получить назначение на пост начальника штаба армии США, направили Габбинсу благодарственные письма о значительном вкладе УСО в победу. Но когда лорд Селборн, бывший глава УСО, заявил, что они создали всемирную коммуникационную сеть, которая могла бы стать ценным разведывательным инструментом в предстоящие годы, Клемент Эттли ответил, что не хочет председательствовать в Британском Коминтерне, и потребовал немедленно закрыть Управление – так, чтобы приказ немедленно вступил в силу. Это означало, что, хотя слияние с Секретной разведывательной службой позволяло сохранить небольшое ядро опытных агентов, не только не было очевидной роли для Кристины, но и большинство ее друзей были уволены. Вскоре даже Габбинсу сообщили, что для него больше нет назначений. «Блестящий командующий предельно эффективной сети УСО был уволен как лишний швейцар», – прокомментировал событие Лео Маркс, а заместитель Габбинса, Питер Уилкинсон, горько добавил, что «теперь генерал-майоры идут за пенни пара» [36]. В течение следующего года многие документы УСО были преднамеренно сожжены, а вскоре пламя охватило верхний этаж здания на Бейкер-стрит, уничтожив еще больше архивных материалов. Что бы то ни было, поджог или несчастный случай, эти костры, возможно, были «истинным финалом» истории УСО – истории, которая началась пятью годами ранее с приказа Черчилля поджечь Европу [37].

Отказываясь быть обманутой и забытой, Кристина подала заявку на британское гражданство в рамках стандартной процедуры, предложив обосноваться в Кении или другой британской колонии, если ее заявление будет успешно принято. Ее анкета, датированная декабрем 1945 года, может по праву считаться одним из самых захватывающих документов в архивах Министерства внутренних дел. «У меня нет национальности… – объясняла причину подачи заявления Кристина. – Мои польские документы забрали у меня гестапо в Венгрии, когда я служила Британской короне». Когда дело дошло до стандартного вопроса о «любых предыдущих судебных приговорах», она записала, словно рутину: «Приговорена к смертной казни военным судом Германии по обвинению в саботаже против рейха, 1940 г. – Польша, 1941 г. – Венгрия» [38].