Шпионаж и любовь

Уже более сорока лет «Нью Стенли» был краеугольным камнем для поселенцев в Найроби, принимая многих из тысяч белых эмигрантов, прибывавших при поддержке британского правительства после Первой мировой войны, и позже он стал знаменитым, когда Эрнест Хемингуэй прославил его бар в 1930-х годах. Теперь Кения снова стала модным местом для европейских мигрантов, и вскоре Кристина оказалась в центре большого польского сообщества, а также познакомилась с британскими друзьями Майкла. Среди поляков был Кристофер Чижевский, который знал Кристину и ее двоюродных братьев и сестер, когда они были маленькими, и представил ее своей жене Анне в Каире. Обе женщины отлично поладили, и Кристина согласилась стать крестной матерью для сына ее друзей, когда тот родился в 1945 году, в Кении их дружба окрепла.

Поскольку Чижевский был прикомандирован к Найроби из Каирского польского Генерального штаба, его семья жила в армейских кварталах недалеко от города. Из многих постоянных гостей Кристина была единственной, кто удосужился провести какое-то время с их детьми. Она особенно любила восьмилетнюю Сюзанну, которую развлекала придуманными историями о кошке, и однажды подарила маленькую акварельную картину о матери-кошке, кормящей своих котят. В другой раз она пригласила Сюзанну с ее матерью на чай в «Нью Стенли», угощая ее пирожными, пока ей не стало дурно. Майкл тоже хорошо ладил с детьми, однажды он взял Сюзанну на встречу с Тайроном Пауэром, когда тот посетил Кению с кратким визитом. Все, казалось, думали, что Кристина, легкая, привлекательная, но, возможно, немного хрупкая, в простой, аккуратной одежде, и ужасно красивый, курящий трубку Майкл, высокий и светлый рядом с ней, были замечательной парой. Было очевидно, что Майкл обожал ее, и вместе они отправлялись на прогулки, на охоту на антилоп. По вечерам они принимали участие в бесконечных вечеринках или проводили более спокойное время вместе в кинотеатре и многочисленных городских барах.

Но Кристина никогда не могла полностью отдалиться от Европы и своего прошлого. Кристофер Чижевский участвовал в переселении или репатриации польских беженцев, прибывающих в Кению, а Кристина – в горячих дискуссиях об этике возвращения поляков в коммунистическую Польшу. Как и многие другие, она также помогала организовать посылки с едой для отправки домой. У нее больше не было вестей о брате, и она могла только надеяться, что он и его семья живут где-то тихо, не затронутые вниманием прессы, которое она недавно привлекла своими наградами. Все польские эмигранты чувствовали, что их страна была предана Черчиллем в Ялте, и, учитывая ее прямое служение англичанам, Кристина испытывала особенную горечь по этому поводу. Она начала терять вес, а иногда страдала от ночных кошмаров и болей в животе, которые, как считали ее друзья, были вызваны стрессом. Однако с этой свежей и сочувствующей аудиторией Кристина снова начала рассказывать свои военные истории, в том числе рассказы о том, что однажды она спала с мужчиной во время спасательной операции и нанесла удар ножом другому. «Я ненавижу стрелковое оружие, оно такое шумное», – сказала она Анне Чижевской, когда та спросила о ноже на каминной доске, единственном «украшении» в ее комнате. «Это оружие быстрое и смертоносное, и я много раз использовала его» [70]. Но даже ее новые друзья понимали, что «она только рассказала вам то, что хотела, чтобы вы знали», когда она воссоздала свою собственную историю, включая многие рассказы о ее «чрезвычайно богатом» первом муже, но ни разу не упоминая о Ежи [71].

Чтобы отвлечь ее, Майкл как можно чаще вывозил Кристину за город. Вскоре после ее прибытия они отправились в бельгийское Конго, но именно просторы Кении поразили ее воображение. Найроби окружали сафари-парки, там можно было увидеть стада импал, пересекающие, одним потоком, асфальтовую дорогу, а иногда бабуинов или бегемотов, валяющихся в мутной воде окаймленных деревьями рек, и иногда встретить львов с детенышами. Кроме того, склоны вокруг Килиманджаро представляли собой одни из самых красивых сельскохозяйственных угодий в мире, где выращивали сизаль, люцерну, сахарную кукурузу, авокадо, цитрусовые, ананасы и манго. Кристина была очарована и понемногу начала мечтать о новом будущем. Она подала заявку на разрешение жить и работать в Кении и, ожидая его, написала письма друзьям, в которых делилась планами «начать что-то свое», возможно, открыть молочную ферму или «чайный магазин на перекрестке»; все, что могло бы дать ей «чувство принадлежности к чему-то или какому-то месту» [72]. Тогда, возможно, писала она сэру Оуэну, он и Кейт могут приехать к ней – и даже остаться «навсегда, и мы все будем счастливы!!!» [73]. Но через несколько недель колониальные власти, утонувшие в заявлениях на проживание, отказали ей.

И точно в это время Кристина получила от Управления Верховного комиссара конверт с приглашением (эффектным, с позолоченным краем) на церемонию, на которой губернатор Кении сэр Филип Митчелл должен был вручить ей медаль св. Георгия. «Чертовы ублюдки», – бросила она [74]. В том, что Майкл назвал «типичной манерой Кристины», она быстро дала понять, что не собирается принимать почести от представителя короля в Кении, когда правительство Его Величества расценило ее как неподходящего жителя [75]. Только когда во избежание неприятного инцидента ей было предоставлено разрешение остаться в Кении, она согласилась принять награду. На ребре медали были выгравированы слова «Мадам Кристина Гижицкая», а на гражданской ленте «За Бога и Империю» указано, что награда предназначена британке Кристине Грэнвил [76]. Она также была удостоена Военной медали 1939–1945 годов, Звезды под короной за службу в Африке, Италии, Франции и Германии, а также Звезды 1939–1945 годов. Наряду с Военным крестом с одной звездой, медалью за Веркор и крылышками британского парашютиста, это была впечатляющая коллекция. К ней Кристина добавит памятный знак в форме щита с изображением польского орла, защищающего Мадонну и Младенца, – символ «Мушкетеров», который она, отец Ласки и другие когда-то держали в секрете. Конструкция была удивительно похожа на знак, который ей подарили в детстве, когда она с отцом посещала Богоматерь Ченстоховскую. Как британский агент, Кристина никогда не получала официальных польских наград: ни от польского правительства в изгнании, ни от коммунистического режима на своей родине, но, возможно, она чувствовала, что этот маленький польский талисман хранил в себе нечто не менее ценное, может, напоминание о том, что она всегда боролась за свободную Польшу своей юности.

Майкл устроился на работу, возглавив новую Ассоциацию туристических путешествий Кении, и Кристина, соответственно, подала заявку на работу в качестве наземной стюардессы Кенийской гражданской авиации. Однако во время очередного неудачного интервью, несмотря на имеющийся вид на жительство, ее спросили, почему она путешествует по британскому паспорту и почему она не вернулась в свою страну. Кения была наводнена польскими беженцами, которые искали работу, а Кристину считали просто еще одной иммигранткой, опять второсортной. Разъяренная, она вернулась в офис с адвокатом на следующий день и попросила своего интервьюера повторить его утверждения, но на самом деле ей надоели такие битвы.

Слишком гордая, чтобы оставаться там, где она была нежеланным гостем, Кристина вернулась в Лондон, встретив Анджея, который прилетел из Германии, чтобы присоединиться к ней, Эйдана Кроули и его жену, военного корреспондента Вирджинию Коулз и других друзей. Для большинства из них жизнь уже шла дальше, они устроились на постоянную работу и были заняты своими растущими семьями. Даже жена Фрэнсиса, Нэн, снова была беременна. Кроули заметил, что Кристина сразу же «застыла от обычного жизненного климата», особенно в серой осени мрачного послевоенного Лондона, где к полякам были не более расположены, чем в Кении, и где жизнь, казалось, держалась только на карточках и очередях за едой [77]. Чувствуя себя в Британии не более дома, чем в Кении, и страдая от отсутствия тепла, хорошей еды и широких горизонтов Африки, Кристина попросила Анджея присоединиться к ней и вернулась в Найроби.

Однако Анджей не хотел оставлять своих многочисленных друзей и новые планы на будущее. Он сказал, что идея «вскипятить мозги на солнце» ему совсем не нравилась, и, кроме того, он был уверен, что, если ему хватит выдержки, Кристина, наконец, вернется к жизни среди своих друзей в Европе [78]. Чувствуя себя обиженной, Кристина возобновила отношения с Майклом Данфордом, отправившись с ним в путешествие по Ближнему Востоку той осенью. К концу года она пыталась убедить своего двоюродного брата Яна приехать, устроиться в Африке и помочь ей пустить корни. Но при всей любви к Кристине Ян чувствовал, что к любому ее предложению следует относиться осторожно, и, занятый попытками свести концы с концами и поддержать свою семью в Лондоне, он не смог даже на время приехать и навестить ее. Он был прав насчет осторожности. Кристина наслаждалась соблазнительно легкой жизнью с Майклом, но не была удовлетворена. «Она тосковала по делу… – догадалась Анна Чижевская, – по древним мостовым Европы и по Анджею» [79]. В 1948 году Майкл и Кристина посетили Кипр, где провели вместе несколько своих самых счастливых недель, он купил землю для строительства дома для отдыха, но Кристина была всегда рада вернуться в Найроби, где могла быть с друзьями и почтой, приносящей новости из Европы.

Генри Трелфолл, вместе с которым она когда-то бесконечно долго ждала десанта из Бари в Польшу, был в Бейруте и пригласил ее присоединиться к нему, поскольку он чувствовал себя таким «грустным и одиноким» [80]. Эйдан Кроули обещал ей интервью по каналам ВВС, если она была заинтересована в возвращении в Лондон. Кроули сказал ей, что Анджей «процветал» и все еще «боролся с официальными лицами всех видов». «Я подозреваю, что он любит вас так же сильно и так же мало, как всегда» [81]. От сэра Оуэна пришло еще одно письмо с упреками. «Уверенность в том, что намерение Провидения состояло в том, я уверен, что вы не должны терять связь со мной и Кейт до тех пор, пока кто-либо из нас троих жив. Вы всегда были против Провидения и оставили мои письма без ответа… Я не прошу у вас многого, но я прошу, чтобы вы вспоминали меня как минимум раз в год и присылали мне открытку или самое короткое из писем» [82]. Хотя это и не буквально любовное письмо, сила чувств сэра Оуэна для Кристины была очевидна. Она послушно ответила, сказав, что хотела бы сесть у его ног перед большим камином и услышать от него все новости, но в то же время спрашивала, счастлив ли он, прежде чем довольно многозначительно поинтересоваться, как Кейт, и особенно «кого она выбрала для флирта? Она снова обручилась с каким-то умным гвардейским офицером?» [83].

Фрэнсис также писал регулярно. Теперь он был назначен первым директором Центрального бюро ЮНЕСКО по учебным визитам и обменам, а его заместителем стала Вера Аткинс. Его третий ребенок, еще одна дочь, родилась в феврале в Брюсселе, и, демонстрируя меру щедрости Нэн и восхищение Фрэнсиса, получила имя Кристин [112] .

Несмотря на свою ненависть к написанию писем, Кристина постоянно общалась с Анджеем, пытаясь соблазнить его рассказами о великих залитых солнцем долинах, открытых дорогах, помощи, полученной бывшими военнослужащими при покупке земли, и времени, которое они все проводили за просмотром крикета. Анджей не поддавался. Сельское хозяйство никогда не привлекало его, и мысль о жизни, построенной вокруг сева, сбора плодов и «подсчета дней, пока снова не наступит суббота и он сможет съездить в Найроби и напиться безнадежно в гостиничном холле с каким-нибудь боевым приятелем», помогла ему не терять решимости [84]. Приезжай в Германию, написал он в ответ, страна реконструируется и полна возможностей. Но Кристина не больше могла созерцать жизнь в Германии, чем Анджей – жизнь в Кении. Они зашли в тупик.

112

Год спустя родился сын Фрэнсиса и Нэн, и они назвали его Полом в честь друга Фрэнсиса, лидера французского Сопротивления Поля Эро.

Миновало лето 1948 года, и у Кристины не было особых планов. «Где в этом огромном мире вы живете? – писал сэр Оуэн. – Ваш беспокойный дух пребывает в мире или в войне с самой собой? У вас есть муж или любовник?» [85]. Сэр Оуэн окончательно удалился в свой родной дом в Ирландии, где у него была лошадь, пять коров, небольшая парусная лодка, названная «Кристиной», и довольно напряженные отношения с женой. «Никакие две жизни не могут быть более разными, чем ваша и моя, но мы связаны друг с другом, – романтически писал сэр Оуэн, – и поэтому я посылаю вам свою любовь издалека; и она пойдет над горами, озерами и берегами, полными лебедей, над морем, над солнечной уютной Англией, возможно, над пустынями Африки и достигнет чего-то, в какое-то время, и, возможно, вы подумаете, что стойкая привязанность заслуживает ответа» [86]. Она этого не сделала, по крайней мере, не сразу.