Шпионаж и любовь

После прямого обращения президента Польши к Черчиллю в ночь с 4 на 5 августа четырнадцать бомбардировщиков Королевских ВВС вылетели из Италии на Варшаву. «Пока бушевала эпическая битва, мы сделали все, что в наших силах, чтобы помочь», – писал позднее Габбинс, но, хотя ограниченное количество снаряжения и боеприпасов было успешно сброшено повстанцам, высокий уровень потерь вынудил командующего авиацией, Джона Слессора, отменить дальнейшие полеты [19]. Его запрет был снят после огромного давления со стороны польских экипажей, находившихся под его командованием. Пилоты, которые так храбро и эффективно сражались за союзников в битве за Британию, не желали принимать запрет помогать их собственному народу. «Невозможно принять потери ВВС в объеме 50 % как неприемлемые, бывают случаи, когда для этого необходимо 100 %», – поддержал своих людей генерал Татар, заместитель командующего польскими силами по внутренним делам в Лондоне. «Мы просим не британские экипажи, а польские» [20]. Польские, британские и южноафриканские летные экипажи вернулись в строй, но потери возросли, и хотя несколько удачных сбросов груза дали повстанцам надежду, их было слишком мало, чтобы повлиять на конечный результат. Две недели спустя дальнейшие полеты были запрещены.

Тогда Черчилль обратился к Сталину с просьбой о помощи или по крайней мере об использовании советского воздушного пространства и аэродромов, где самолеты Королевских ВВС могли бы приземляться и дозаправляться. Сталин отказал, сославшись на то, что «информация, предоставленная вам поляками, сильно преувеличена и ненадежна» [21]. Достигнув берегов Вислы, всего в нескольких сотнях ярдов от места действия, Красная армия внезапно остановилась и простояла в течение шести недель, а Сталин осудил восстание как инициативу «преступников», которая была «обречена на провал» [22]. Советские власти ссылались на военные трудности, объясняя внезапное отсутствие прогресса, но реальные причины того, что Габбинс назвал «бессердечным и расчетливым отказом» в помощи, были политическими [23]. Сталин не собирался освобождать Варшаву, пока немцы так усердно ослабляли польское Сопротивление. В конце июля он собрал так называемый Люблинский польский комитет национального освобождения, в качестве соперника польского правительства в изгнании в борьбе за власть. Это новое, поддерживаемое коммунистами «правительство» провело организационное заседание в освобожденном советскими войсками Люблине в первый день Варшавского восстания, не оставляя сомнений относительно намерений Сталина в отношении послевоенной Польши.

Сталин, Рузвельт и Черчилль фактически уже наметили будущее Польши на конференции в Тегеране в ноябре 1943 года, на которой польские лидеры не присутствовали. Неизвестная Кристине, находившейся в это время в Алжире – в подготовке к десантированию во Францию, или полякам, сражавшимся бок о бок с англичанами за то, что они считали общим делом, эта конференция не признавала территориальные претензии Польши на сохранение ее довоенных границ, и только Черчилль взял на себя обязательство добиваться польской независимости. Рузвельту нужна была советская поддержка на Дальнем Востоке, и он готов был к ближайшему альянсу со Сталиным, отклонив предложение о гостеприимстве в британском представительстве в пользу приглашения от русских. В конце конференции Сталин достал карту, и «Большая Тройка» разделила Польшу вдоль линии «Керзона», которая вскоре была названа в «Таймс» не иначе как «старой польской границей» [24]. «Я глубоко симпатизирую полякам, – заявил Черчилль парламенту: – но я также сочувствую российской точке зрения» [25]. Некоторые идеалисты, такие как сэр Оуэн О’Мэлли, утверждали, что реальный выбор был между «продажей трупа Польши

России» или «постановкой ключевых принципов перед Сталиным самым ясным образом и предупреждением его о том, что нашу позицию, возможно, придется объяснять публично, с не меньшей ясностью», и что такая альтернатива представляла только вариацию наихудших угроз [26]. Тегеран показал Сталину, что ему незачем бояться Великобритании или США.

Ко второй неделе августа стало ясно, что Варшавское восстание отнюдь не было решающим действием, оно превратилось в беспощадную битву на истощение. Уличные баррикады были построены из булыжников и сломанной мебели, тротуары разрушены, повсюду вырыты траншеи. Семьи всех социальных слоев участвовали в боях, приносили чемоданы с едой и одеяла для бойцов, укрывавшихся в руинах зданий, и умоляли не отступать. Подразделения Сопротивления были чрезвычайно изобретательны, блестяще импровизировали в обороне и подборе вооружения, им помогала эффективная вспомогательная служба, в основном состоявшая из женщин и детей. Но медикаменты быстро закончились, стала распространяться дизентерия, еды было мало, и вскоре стали есть лошадей, кошек и собак. День за днем, несмотря на свой почти непреклонный дух, соотечественники Кристины гибли на десятках спешно построенных баррикад, а также на улицах и в развалинах домов. Немцы неуклонно продвигались вперед, разрушая здания, и с помощью пулеметов косили повстанцев на улицах и во дворах, пока по всему городу не лежали десятки тысяч трупов. «Хуже всего, – писал Джон Уорд, единственный британский чиновник в Варшаве, – был запах гниющих тел, который распространялся по всему центру города» [27].

Вскоре повстанцы стали передвигаться по городу через клаустрофобную сеть темных канализационных коллекторов, единственному безопасному пути между все более изолированными карманами, в которых еще держались бойцы Армии Крайовой. В какой-то момент 1 500 бойцов, 2 000 ходячих раненых и 500 мирных жителей, в том числе медсестры с носилками, перемещались по пятидесяти туннелям, скользили на изогнутом кирпичном полу, пробирались сквозь отходы, местами доходившие до плеч – многие тонули в них, в то время как противник бросал гранаты в люки и минировал или блокировал выходы. Иногда бойцы выбирались из подземелья лишь для того, чтобы их сразу окружили вооруженные немецкие подразделения.

«Мы не просим сейчас о вооружении, – Армия Крайова слала отчаянное сообщение в Лондон, остро переживая несправедливость от того, что не получила серьезной поддержки со стороны союзников в трудный час. – Мы требуем его немедленной отправки» [28]. Британия предупредила поляков, что значительную поддержку могут оказать только Советы, и один польский майор подал в отставку в знак протеста против того, что польская администрация в Лондоне продолжала давать Армии Крайовой слишком много оснований надеяться на материальную помощь. Его опасения подтвердились, когда обещанная Сталиным поддержка прибыла в середине августа, и сотни листовок призывали население к прекращению сопротивления, называя восстание результатом безответственных действий клики, которая будет наказана за провоцирование гибели мирных жителей.

Советское командование продолжало отказывать в воздушной поддержке союзников, а польские летные экипажи настаивали на том, чтобы возобновить полеты из Бари, из Италии, за 960 миль, причем большую часть пути пришлось бы совершать непосредственно над Германией. О защите бомбардировщиков с помощью истребителей не могло быть и речи в итоге – как из-за предела вместимости самолетов, так и из-за необходимости низко лететь над Варшавой под интенсивным зенитным огнем, который привел бы к огромным потерям при минимальном результате. «За много миль видно было, как горела Варшава», – записал один пилот, а другой вспоминал, что те, кому повезло вернуться, прибывали на самолетах, «дырявых как сито», и назвали миссию «самоубийственной потерей летчиков» [29]. Их командир продолжал требовать «максимальной силы воли и самопожертвования», и одному польскому экипажу удалось добиться успешной поставки оружия и боеприпасов. Генерал хотел наградить пилота орденом «Виртути милитари», но весь экипаж сгорел в обломках своего самолета, упавшего на крыши Старого города Варшавы [30]. «Поляки буквально совершили самоубийство, пытаясь это сделать… отправляя грузы в Варшаву», – написала одна из сотрудниц Женского вспомогательного корпуса, глубоко потрясенная [31]. Две эскадрильи британских освободителей последовали за ними, но когда они добрались, Варшава пылала. Только в середине сентября Сталин смягчился и позволил приземлиться одной группе американских бомбардировщиков. Он даже допустил сброс советских грузов, зная, что было слишком поздно. «Относительно небольшая реальная помощь оказывается унизительной», – писал Дуглас Доддс-Паркер, выразив мысли многих служащих УСО [32].

В то время как «Варшава была, – как кратко выразился Фрэнсис, – взорвана», Кристина прибыла в Лондон [33]. Ее непосредственным побуждением было «помочь своим друзьям, семье и стране». Норин Риолс наблюдала, как она штурмовала офисы УСО и требовала, чтобы ее сбросили с парашютом в Польшу. «Она представляла свою просьбу как свершившийся факт», – рассказывала Риолс, она спрашивала не о том, произойдет это или нет, а о том, когда [34]. Британцы отвечали невнятно, сомневались, не принимая на себя никаких обязательств. Риолс предположила, что они не собирались отправлять Кристину обратно, по крайней мере они не планировали сбрасывать ее на горящие крыши Варшавы, предпочитая, чтобы она присоединилась к ожидаемой военной миссии в Польшу.

В феврале 1944 года премьер-министр Польши в изгнании Станислав Миколайчук лично написал Черчиллю письмо с просьбой направить группу наблюдателей в Армию Крайову. Это была не новая идея; например, Анджей обсуждал такой вариант с одним из ключевых польских курьеров, когда был в Лондоне в конце 1943 года. План состоял в том, чтобы предоставить Великобритании и США независимый источник информации о ситуации в Польше, одновременно наблюдая за изменяющимся балансом власти внутри страны и за отношениями между Армией Крайовой, вермахтом, а затем и Красной армией. По прошествии нескольких месяцев польская эмигрантская община в Великобритании утверждала, что наступающие советские войска арестовывают и ликвидируют польских бойцов Сопротивления, когда те выходили приветствовать их. Даже Джон Уорд, скрывавшийся в убежище, описал первых советских солдат, как «очень пьяных… они, казалось, избивали польских мужчин без провокации, а некоторых расстреляли». В течение нескольких дней «они изнасиловали всех женщин в округе старше четырнадцати лет» [35]. Но министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден отказался рассматривать любую миссию по соблюдению «политических условий» без одобрения Советского Союза, а его не последовало. Габбинса и УСО это не останавливало, там продолжали разрабатывать эту идею, готовясь к незамедлительным действиям после получения разрешения. В начале сентября Черчилль написал записку: «Это хорошая идея, а почему бы и нет?» [36]. Несколько недель спустя Гарольд Перкинс, старый друг Кристины, которого она знала как «Перки», теперь глава отделения УСО по Центральной Европе, получил карандашную записку, гласившую: «Миссия разрешена» [37].

План состоял в том, чтобы отправить три команды в Польшу, под кодовыми названиями «Фрестон», «Фернэм» и «Флэмстед». «Фрестон» был чисто наблюдательной миссией, но другие команды также получили задания по вооруженному освобождению польских военнопленных и узников лагерей принудительного труда. По мере приближения советских войск немцы отправляли на запад огромное количество заключенных, убивали многих в ходе репрессий или расстреливали, чтобы они не могли давать показания. Кристина должна была служить курьером-связником между тремя миссиями, и ее планировали десантировать либо с первой, либо со второй командой. Ее роль заключалась в том, чтобы консультировать агентов о политических условиях и о конкретных персонах в регионах действия, а также объяснять – «без собственных предрассудков» – британскую политику в отношении Польши. «Понятно, что это очень сложная задача, – сообщалось в ее брифинге. – Тем не менее есть надежда, что поляки могут прийти к пониманию целесообразности предлагаемого решения» [38]. По сути, Кристину просили отчасти выступать в качестве апологета британской политики, направленной на то, чтобы просить поляков приветствовать продвижение советских войск. «Поляки в Польше могут быть плохо информированы», и требовалось приложить силы для разъяснения позиции; миссия состояла в том, чтобы принести «понимание условий, существующих сегодня в мировой политике…» [39]. Когда Кристина должна была выступать по радио, ей давали собственное кодовое имя, и – в соответствии с общим именованием операции – ей было присвоено имя «Фолкстон» [40].

Варшавское восстание прекратилось только тогда, когда вся надежда была потеряна, 3 октября 1944 года, после шестидесяти трех дней интенсивных уличных боев. Не считая немцев, было убито более 18 000 бойцов Сопротивления и 180 000 мирных жителей [41]. В последние часы перед капитуляцией десятки тысяч людей бежали в сельскую местность, многие из них готовы были сражаться снова. Другие были вынуждены сдаться, оказались в плену или были отправлены в Германию для принудительного труда. Генерал Бур-Коморовский был арестован и заключен в тюрьму в Колдице. Нарушая условия капитуляции, немецкие эскадроны смерти систематически демонтировали те здания в городе, которые все еще стояли. В течение следующих четырех недель они убили еще 33 000 евреев в лагерях по всей Польше.