Шпионаж и любовь

Хадсон сообщил по радио, чтобы они оба были заброшены с дополнительным комплектом снаряжения, но, прежде чем это удалось предпринять, в середине января миссия «Фрестон» была захвачена неожиданным наступлением советских войск. Хадсон получил радиопередачу о том, что должен представить отчет ближайшему российскому соединению, и там команда была быстро арестована. «Слишком поздно, чтобы это оказалось хоть кому-то полезно, – признался один из участников миссии, – им удалось засвидетельствовать “смертельную агонию” Польши» [63].

Советская армия вошла в опустошенную и покинутую Варшаву 17 января 1945 года. Разрушив почти все здания, немцы отступили, совершая ужасные зверства против оставшихся мирных жителей. После того как столица превратилась в обширные руины, разбомбили и разграбили университеты и музеи, сожгли сотни тысяч книг и уничтожили население, коммунисты легко взяли под контроль будущее Польши. В марте «с предательством, редко встречающимся в истории», писал позднее Габбинс, СССР организовал переговоры с выжившими польскими лидерами, которых в итоге арестовали и вывезли, а в некоторых случаях «ликвидировали» на месте [64]. Когда Окулицкий отдал приказ о роспуске Армии Крайовой, он умолял своих солдат сохранять мечту о свободе. После этого тысячи солдат Армии Крайовой были окружены, допрошены, затем от них потребовали присоединиться к Польской Красной армии. Те, кто отказался, получили смертельные приговоры как шпионы или пособники немцев. Сам Окулицкий погиб в советском лагере в 1946 году, и «почти ежедневно в Лондон поступали новости о том, что ведущие члены польского Сопротивления арестованы и в срочном порядке переданы под суд советскими властями», – писал Питер Уилкинсон [65]. Британское министерство иностранных дел вмешивалось неохотно. Выжили в итоге лишь немногие лидеры подполья военного времени, помещики или представители польской интеллигенции, находившиеся в стране. «В Люблине их расстреливали в подвале в затылок», – сообщил один из офицеров [66]. Затем поддерживаемое Москвой временное правительство Польши было перемещено из Люблина в Варшаву и начала действовать советская администрация.

Некоторым из родственников Кристины удалось выбраться из Польши. Брат ее матери Йозеф Гольдфедер и его жена были убиты во время немецкой оккупации, но их дочь сбежала в США. Другой двоюродный брат, сын сестры ее отца, приехал в Великобританию, где и поселился, а ее более дальние родственники из Львова, Анджей и Ян Скарбеки, находились в Венгрии со своей семьей с 1940 года, пока оба не стали достаточно взрослыми, чтобы в конце войны служить в Италии. Брат Кристины Анджей тоже пережил войну. Вступив в Армию Крайову в первые месяцы оккупации, он остался в Варшаве, где в феврале 1942 года женился во второй раз. Позднее он был арестован и провел остальную часть войны в немецком лагере для военнопленных под фальшивым именем. Его первая жена, Ирена, и их дочь Тереза Кристина, названная в честь тети, которую она едва знала, также были живы, и теперь их ждало опасное будущее.

Долгие зимние недели начала 1945 года были самыми травмирующими в жизни Кристины. Всю осень в Лондоне она мучилась из-за нежелания или неспособности союзников помочь Варшавскому восстанию, поскольку Би-би-си сообщало об ухудшающейся ситуации, а Вспомогательный корпус расшифровывал «душераздирающие сообщения» и призывы о помощи [67]. В конце года перспектива заброски была так близка, что польские отчеты упоминали ее как номер 317 в их «списке прыгунов с парашютом», которые должны «вылететь из Италии в конце декабря» [68]. Но в январе 1945 года она все еще ждала начала своей миссии в отеле Бари и никак не могла получить окончательное разрешение. Первые несколько недель после отбытия команды «Фрестон» были особенно драматичными.

Кристина вела яростные дискуссии как с польскими, так и с британскими офицерами и, прямо осудив одного из предложенных членов команды как «бесполезного», поддержала некоторые изменения в персональном составе команд «Фернхэм» и «Фламстед» [69]. Однако безделье в сочетании с постоянной готовностью к операции, в конечном итоге, измотало ее.

Каждый день Кристина с мужчинами-спутниками ехала вместе по побережью на авиабазу в Бриндизи или оперативный штаб в Монополи за новыми сообщениями. 11 января она услышала новости о своем брате Анджее – первые с тех пор, как в последний раз видела их мать Стефанию в Варшаве в 1940 году. Неожиданная возможность встретить его снова усилила ее разочарование по поводу задержки миссии. Она пыталась давить на Перкинса и Трелфолла, но взамен получала только казавшиеся бесконечными брифинги и противоречивые сообщения о ситуации на местах.

Вечера она обычно проводила с Анджеем, либо они сидели у печи в его домике-трулло и слушали радио в поисках известий о продвижении русских, либо обсуждали вклад, который могла бы сделать их миссия. Иногда они играли в карты и, вместе с польским летным экипажем, проклинали позорное поведение советских войск и их британских и американских союзников, избегая при этом комнаты, полной пустых стульев – из тринадцати польских экипажей, существовавших на базе в начале Варшавского восстания, сейчас осталось только два. Иногда они ездили на джипах и исследовали Неаполь или отправлялись в горы за вином. Зима подходила к концу. Оригинальный пароль Кристины для идентификации в польской приемной комиссии «У вас есть сливы на продажу?» явно потерял смысл, давно истек срок его использования, а миссия так и не была утверждена [70].

Не случайно Хадсона и его команду «Фрестон» освободили 12 февраля 1945 года, в день окончания Ялтинской конференции. К тому времени Черчилль и Рузвельт признали временное коммунистическое правительство Польской республики, фактически прекратив поддержку польского правительства в изгнании. Польша, как было решено там – заочно, должна уступить территории России, но эти потери будут компенсированы землями, аннексированными у Германии. Только Черчилль поднял голос за демократические выборы, просьбу, которая была повторена на Потсдамской конференции в следующем году, но в целом польский вопрос считался урегулированным. Кристина и 250 000 польских военнослужащих, все еще сражавшихся в составе подразделений союзников, считали Ялту предательством. Теперь они знали, что больше не борются за свободу Польши, и у них не будет свободной Польши, в которую они могли вернуться после войны. «Мы были ошеломлены и горько обижены, когда до нас дошли новости об урегулировании, – написал один из польских офицеров. – Некоторые просто смотрели в пустое пространство, неспособные говорить, другие плакали открыто, в то время как другие все еще поднимали свои голоса в гневе и взаимных обвинениях. Как могли наши британские союзники и друзья предать нас так постыдно?» [71]. Миссия Кристины была окончательно отменена ранней весной. «Конец войны наступил», – резко гласило сообщение УСО, и Кристина была опустошена своей неспособностью защитить собственную страну от немецкой или советской агрессии [72]. В конце концов, вопрос о миссии был закрыт, теплую польскую одежду, которую она получила в дорогу, Кристина запихнула в железную печь и некоторое время наблюдала, как горят вещи, потом сказала себе: «Это конец» [73].

Спорный вопрос, могла ли миссия УСО, начатая на шесть месяцев раньше, как-то всерьез повлиять на ход событий. Уилкинсон, заместитель Габбинса, так не думал, но Трелфолл, обладавший не меньшей квалификацией по оценке ситуаций, полагал, что такая операция имела бы «историческое значение», поскольку

«сомнительно, что Варшавское восстание вспыхнуло бы» вообще [74]. По крайней мере, в случае успеха, миссия могла бы обеспечить прямую связь между Армией Крайовой и британцами, в отсутствие которой способность Бур-Коморовского судить о намерениях и способности его западных союзников поддержать восстание была серьезно затруднена. Более того, простое присутствие британских наблюдателей могло ограничить репрессии со стороны Германии, когда восстание не удалось, и впоследствии позволило бы им выступать в качестве наблюдателей за соблюдением прав человека с приходом советских войск. Но, возможно, членов миссии просто арестовали бы раньше и убрали с глаз подальше, как это случилось с командой «Фрестон», до тех пор, пока собранная ими информация не устарела и не могла иметь никакого влияния.

На личном уровне Кристина чувствовала бы большую солидарность со своими соотечественниками, если бы ей удалось присоединиться к ним. Ее буквально поедали чувства бессилия, гнева и вины. Она не могла перестать думать о разрушении Варшавы – ее оперном театре и универмагах, кафе и кинотеатрах, которые она так хорошо знала, и отчаянных последних днях тех, кто жил в городе, в том числе ее многочисленных друзей. По словам из одного польского радиосообщения, посланного сразу после падения города, «абсолютно все потеряли абсолютно все» [75].

Кристина сказала Анджею, что ей нужно отдохнуть, и он тайно забронировал номер в живописном отеле на соседнем греческом острове. Он надеялся, что перемены отвлекут ее, помогут восстановить энергию и вернут ей прежнюю отважную уверенность. Разделив с ней последние травматичные месяцы, он также знал, как глубоко любит ее и как тесно они связаны друг с другом, словно сироты и изгнанники. Он снова планировал сделать предложение, надеясь, что они смогут вместе встретить неопределенное будущее. Но Кристина все еще была одержима «почти яростной независимостью», как однажды заметил Фрэнсис, и она чувствовала отчаянную необходимость продолжать сражаться в одиночестве [76]. Дело не в том, что она не любила Анджея: она любила. Но брак никогда не был для нее ответом, и выйти за него замуж сейчас было все равно что сдаться. Когда Анджей удивил ее своим предложением и несвоевременными планами романтического отдыха, Кристина вздрогнула и встала на дыбы. Ей предложили работу в Секции перемещения Генерального штаба Многосторонних сил по работе с перемещенными лицами, и она вылетела через Неаполь в Каир, где у нее все еще было много друзей из УСО, таких как Гарольд Перкинс, которые, возможно, еще могли бы найти для нее оперативную работу. Анджей попрощался с ней, она снова покинула его, и он почувствовал: «Что-то сломалось между нами – безвозвратно» [77]. Через два дня он вернулся в Лондон один.

Кристина чувствовала себя лучше, просто находясь в пути. Она провела несколько дней в Неаполе в ожидании связи, УСО выслало сотрудника из Рима, Питера Ли, составить ей компанию на вилле на холмах с видом на Везувий. Ли увидел в ней «стройную темноволосую девушку с овальным лицом и довольно темной кожей, с красивыми чертами лица», которая не давала ему скучать в течение двух последовательных ужинов, развлекая приключенческими историями из полевой практики [78]. «Она держалась очень свободно», – позже вспоминал Ли эту «удивительную» и «необычайную» девушку [79].