Штормовое предупреждение

– И на том спасибо. Я бы сама, пожалуй, посидела на сковородке минуту-другую, там наверняка тепло… Вот странно, дом вроде бы протопили, а все равно эта противная…. Как сырость, что ли?.. Почему, спрашивается?

– Потому что … Да, Рико? – лейтенант поверх ее головы посмотрел в сторону двери. Марлин обернулась. Подрывник поднял пустую упаковку из-под яиц и постучал по ней пальцем. Та отозвалась пустым пластиковым звуком.

– Кончились? – перевел этот жест без труда лейтенант. – Окей, сгоняем.

Рико отрицательно помотал головой, ткнул пальцем в холодильник, а после сделал обводящий жест рукой, будто описывая какую-то окружность.

– Прав Френсис, мы – кладбище продуктов. Хорошо, тогда скатаемся.

Рико постучал себя по левому запястью пальцем, так, будто там были часы.

– Разве? – Ковальски поглядел в окно. – Он же круглосуточный. Ну ладно, давай, пока будет светло…

Рико с готовностью протянул ему карандашный огрызок и выдранный из блокнота листок.

– Список? – не понял лейтенант. Рико сделал строгое лицо, заложил руки за спину и издал звук, более всего напоминающий протяжное «нда».

– А! – сообразил его собеседник. – Да. Конечно. Надо его предупредить. Хотя я не думаю, что мы задержимся.

Рико закатил глаза и развел руками. Этот жест даже Марлин поняла: “А кто знает, – говорил тот, – как оно сложится. Лучше перестраховаться”.

– Согласен, – кивнул на невысказанные опасения Ковальски. Взял листок и огрызок, пристроил это все на стене, так, чтобы можно было написать несколько слов – и собственно написал их. Марлин, не особенно напрягаясь – не было нужды, лейтенант был намного ее выше, и подсмотреть за тем, что он там пишет, не составляло труда – прочла. Содержание записки было самое примитивное: «Выехали по делу, будем, как справимся». Это шедевр эпистолярного жанра был прикреплен магнитиком на холодильник – туда, где Шкипер совершенно точно его обнаружит. Рико наблюдал за этим с очевидной долей нетерпения – судя по всему, кончились не только безобидные яйца, но и свежая рыба: продукт, жизненно необходимый, если на твою территорию занесло этих чокнутых. Пока он писал, подрывник возился возле плиты и, как только лейтенант сделал шаг назад от холодильника, немедленно же протянул ему чашку с кофе: знал, что без этого Ковальски никуда не пойдет, а если и пойдет, то будет ворчать и портить настроение всем в радиусе нескольких километров. Тот кивнул благодарно и в несколько глотков опорожнил посуду. Автоматически сполоснул и вернул чашку на полку, всем своим видом показывая, что готов ехать. Марлин, лениво зевая в кулак, проводила их до выхода, чтобы запереть за ними дверь.

– И молока возьмите, – напоследок вспомнила она. – Молока в доме ни капли…

И закрыла дверь, а спустя минуту со двора послышался шум мотора.

Через какой-нибудь час стало, наконец, по-настоящему светло, с неба неохотно пропали, поблекнув, холодные яркие и крупные звезды, а потом поднялся ветер. Людей на улице было совсем мало. Никому не было охоты вылезать из дома — каждый счел, что лучше пересидеть непогоду у камелька. Время шло вперед, отсчитывая минуту за минутой. Как будто Хронос чистил яблоки для своего большого-пребольшого пирога, и каждый завиток срезанной кожуры — это безвозвратно ушедший кусочек времени. Они все падали и падали в безразмерное ведро, в темноту, с тем, чтобы уже никогда не появится обратно.

За окном прогрохотала тяжелая снегоуборочная машина, и этот шум разбудил Шкипера, вырвав из тяжелого муторного сна – он прислушался, но тут же определил, что звук не несет в себе опасности. Военная техника бряцает по-другому. Тем не менее, какофония, проникнув в его сознание, задела какие-то невидимые струны, заставив почему-то припомнить, где и при каких обстоятельствах он несколько лет назад припрятал в джунглях Мексики танк. Не то чтобы эти сведенья являлись сейчас важными, или сколько-нибудь значимыми, однако Шкипер вполне серьезно принялся прикидывать, годится ли он сейчас в дело, если довелось бы его рассекретить.

Наконец, окончательно проснувшись и разделив свой отвратный сон и чуть менее отвратную действительность, Шкипер решил, что все это глупости, и перевернулся на другой бок. На противоположной кушетке, у внутренней стены дома (сам он выбрал место у окна), свернувшись в своем спальнике трогательным комочком, спал Прапор. Не приходилось сомневаться – уж ему-то снятся цветущие поля и волшебные единороги, не то, что некоторым… Никаких чужих потрохов, лезущих из орбит глаз, липкой горячей крови, никаких подвалов с иголками, никакого этого ничего. И слава богу.

Шкипер не очень любил об этом вспоминать. Да, разница между ним и штатскими вполне себе очевидна, и да, он с покровительственным пренебрежением относился к тем, кому повезло не сидеть в окопах, но вспоминать такого характера подробности – не любил. Да, этот мир весь был построен и приведен к порядку силой, и да, сила – это тот язык, что понимают во всех его концах и понимают лучше всякого иного, даже лучше языка денег, но чужое вырванное горло – не то, что хочется видеть во сне.

Он иногда почти завидовал другим. Юному беспроблемному Прапору с его светлой наивностью, своему сержанту, который относился к кровавой каше вполне обыденно, не связывая ее с человеческими отношениями, Ковальски, вообще значения чувствам придававшему мало... Если бы об этой неблаговидной зависти узнал Ганс – наверняка бы высмеял, цинично ощеривая зубы. Он – в отличии от тех, кто окружает Шкипера теперь, – всегда норовил с ним пободаться, оспорить его слова. Желторотый новичок, давно и прочно тронувшийся псих и апатичный, как мертвый буддийский монах, научник – это, в его представлении, было цирком, а не отрядом. И Ганса задевало, и сильно задевало, что его, хорошего профессионала, можно было променять на таких слюнтяев. Он каждый раз делал все, чтобы показать, как сильно Шкипер ошибся при выборе стороны, за которую стоит играть. Но самое отвратительное было в том, что Шкипер не так уж сильно не разделял его мнения. И, тем не менее – были вещи, которых он не стал бы делать – никогда, ни ради чего. А для Ганса таких вещей не было.

Прапор во сне что-то пробормотал и зарылся носом в подушку. Командир поглядел на него взыскательно, затем выпростал руку из-под края собственного спального мешка, чтобы поглядеть, который час. За столько лет железной дисциплины его тело работало не хуже иных часов и просыпалось в требуемое время по привычке. Не подвело и теперь: циферблат показывал шесть часов пятьдесят девять минут. Надо бы встать...

Память тут же напомнила ему услужливо, что они тут, считай, в отпуске. Гм. Отпуск. Что ж, если уж на то пошло… Он все равно нормально не выспался из-за кошмара, не так ли?

Марлин ждала добровольных добытчиков сначала вспоминая изредка, что кто-то тут куда-то отправлялся. О том, что она так и не сказала им насчет крыльца, она тоже вспомнила лишь теперь. С крыльца-то они оба спустились нормально, у обоих толстенная ребристая подошва армейских ботинок не слишком скользила. Марлин решила тогда, что успеет занять гостей полезным делом, когда они вернутся: все же, они не две ее кузины, которые способны ходить по магазинам круглосуточно… Но спустя еще час она все же забеспокоилась. Потом сверилась с запиской на холодильнике: не указано ли там время прибытия. Потом попробовала набрать на мобильный или в скайп – и то и другое отозвалось из гостиной. Это заставило ее насторожиться. Они не могли уехать без средств связи. Ладно ноут, она еще могла представить себе, что Ковальски с ним расстанется ради свежей рыбы на ужин, но будь она неладна, если эти параноики, которые всегда думали о самом неприятном, могли бы уйти из дому без, на худой конец, портативной радиостанции…

Она пошла наверх и, скрепя сердце, разбудила Шкипера. Это далось ей нелегко – уже хотя бы потому, что пришлось карабкаться на третий этаж, а потом еще пережить шок, когда она увидела, во что способна превратиться жилая комната, если в ней поселить действующего военного. Шкипер просыпался тяжело – сказалась и его болящая голова (он еще с прошлого вечера ворчал на погоду), и общее нежелание оторвать ее от подушки. Наконец, он сфокусировал на Марлин взгляд холодных голубых глаз. Она не вовремя подумала, что у них всех четверых примерно один цветовой спектр, а глаза все равно разные: васильково-наивные – у Прапора, зеленовато-морские – у Рико и серо-голубые, светлые – у Ковальски. И эти вот, холодные расчетливые, у их командующего…

– Что случилось? – спросил он хрипло. – Ведь что-то случилось, так? Блоухол?

– Нет. То есть не знаю. Может еще и ничего.

Шкипер сел рывком – тяжело, будто действительно оторвал себя от постели – и пригладил волосы. По его лицу было ясно, что голова у него все еще не прошла.

– Твои подчиненные уехали за покупками – и вот уже скоро полдень, а их нет.

– Если бы что-то случилось, дали бы знать.

– Они оставили телефоны и ноут тут.

– Они дали бы знать, Марлин. Пеленгатором, почтовым голубем, объявлением по радио, сигнальной ракетой. Видимо, что-то их задержало. Не переживай.