Штормовое предупреждение

– Что произошло? – повторил Ковальски уже мягче. – Я просто не помню. И не понимаю. Расскажешь?

Он снова потер переносицу – как будто искал очки, которые привык поправлять, и тем заполнять неловкие паузы в беседе. Рико внезапно быстрым, текучим движением поднялся с пола и переместился к нему, поближе, на одеяла – подсел, чтобы удобнее было говорить.

– Рико?

Подрывник приложил палец к его губам, призывая к молчанию. А потом пояснил все – очень простыми, понятными – или с виду представляющимися таковыми – жестами. Как это всегда и получалось, «поверх» этого монолога в голове у лейтенанта образовалась «полоса перевода» – лишенная интонаций, безликая и бесполая. Так же звучал в его голове тот голос, который «озвучивал» книги – все книги, которые Ковальски прочел за свою жизнь, а их набралось немало.

Рико легонько толкнул его ладонью в грудь, скользнул пальцами ниже, пока не добрался до его свежего шрама, и прижал руку на мгновение туда. Затем резко сжал кулак и показал его, занеся, будто угрожая. После так же легонько толкнул пальцем в лоб и провел по нему, как если бы стирал грязь. Собрал пальцы в горсть и сделал такой жест, будто подтаскивает к себе нечто невидимое. А потом улыбнулся.

Ковальски молчал.

«Тебе плохо. Ты меня не оставил, когда мне было. И я тебя не оставлю». Или «я помогу», – тут сложно понять.

Рико теперь улыбался, как будто самая тяжелая часть была пройдена, – он изложил ответ на вопрос, которого все это время ждал, пока сидел у камина. Ковальски нахмурился, размышляя.

Рико делил с ним одну комнату и все время наблюдал происходящее из, так сказать, партера, и все видел. Не мог не видеть. И не мог не понять, что все это означает и к чему идет. И в тот вечер, когда лейтенант пришел полностью выбитый из колеи беседой с Блоухолом, тоже понял больше, чем, казалось бы, на первый взгляд. Понял больше, чем сам Ковальски. Осознал, взвесил, оценил и сделал то единственное, что было верным на его взгляд.

Рико понял, что все для его товарища запуталось в неразрешимый гордиев узел. Что тот, никогда не понимавший человеческих отношений достаточно глубоко и полно, заблудился и не знает, какой шаг будет правильным. Что для него здравое суждение в тот период, когда каждый день он видит Дорис, и это растравляет старые раны, практически невозможно. Мало что соображая от этой… дисфории, нашел нужное слово лейтенант. Назовем это состояние дисфорией. Так вот, мало будучи пригодным для рассуждений в состоянии дисфории, он может совершить глупость, только бы прекратить это осточертевшее тягостное существование. И Рико прав. Он сам сейчас не знает, чего хочет. И здесь он именно для того, чтобы это понять. Здесь, где нет никого и ничего – даже, прости Господи, штанов, в которых можно было бы хотя бы выйти наружу. Ковальски вспомнил их отбытие из дома. Как Рико настоял, чтобы он написал записку, а после как напоил его кофе. И он сам, сам собственными своими руками вымыл чашку, и теперь никакая экспертиза не найдет там следов снотворного, которое Рико щедрой рукой всыпал для сослуживца. И та записка свою роль сыграет непременно – Шкипер не хватится их, пока они не подадут сигнал тревоги, а они ведь не подадут. Элементарно нечем, да и не как.

Рико внимательно наблюдал за выражением его лица, стараясь отследить ход чужих мыслей. Его улыбка погасла, и он снова сделался серьезен и вполне был готов к тому, что лейтенант возмутится, потребует к ответу, призовет к порядку, а может и заедет в челюсть. Это вполне согласовывалось с представлениями подрывника о том, как ведут себя люди, выдернутые из привычной среды и приволоченные помимо собственной воли в дикие пампасы.

Ковальски растянулся на боку — правом, том, что был поздоровее – глядя на огонь. Он уже оклемался, сориентировался и пришел к первоначальным выводам. Трепыхаться и шуметь тут – бессмысленно. Более бессмысленно только пытаться сбежать. За бортом минусовая температура, пусть и не большая, но ходить там без одежды и босиком идея не из лучших. Да и вопрос – зачем? Кто его там ждет, в доме-то…

====== Часть 21 ======

Ковальски уложил под голову руку и поворочался, устраиваясь. Ощущение, на котором он поймал себя, было странным и неожиданно ему приятным. Он здесь, потому что Рико подумал о нем. Не отмахнулся, посчитав, что все это его не касается. Вполне осознает, что может получить за подобное самоуправство на орехи, и все равно сделал то, что сделал. Потому что хотел помочь. И еще потому, что знает, как трудно бывает у Ковальски с выбором. Что тот способен предложить несколько вариантов решения проблемы, но упаси Бог ему придется выбирать какой-то из них самостоятельно….

Время текло странно. Он давно отвык от того, что можно лежать и ничего не делать – просто глядеть на что-то и не беспокоиться о делах. Не отвечать ни за какое из них. Не думать даже о том, почему он оказался тут. Просто освободить голову и наблюдать за бесконечными метаморфозами пламени. Для их отряда такой шанс выпадал нечасто, жизнь не слишком заботилась о том, чтобы они успели восстановиться после очередной встряски. Но если часы досуга им все же доставались, они просто сидели на солнышке. Называли это «солнечными ваннами», и, если не присматриваться, не знать о них многого, было и правда похоже, что они просто бьют баклуши и получают ровный загар. А если знать, то становилось ясно, и в чем подоплека.

Загорать – суть, сидеть смирно и никуда не бежать, ничего не делать, находиться в состоянии покоя. Растянуться хоть прямиком на травке, закрыть глаза и все послать к черту. Совершенно обоснованный и никого не удивляющий повод бездельничать. Один из немногих доступных им видов расслабления, не связанный с выпивкой. После их чертовых миссий никому ничего уже не хотелось. Ни кино, ни карт, ни волейбола, ни диско. Хотелось лечь и не шевелиться – и больше ничего. Эти безобидные развлечения хороши для всех, кроме них – потому что развлечение должно быть равносильно работе, и если вкалываешь на заводе или в офисе, то сходить в кино бывает приятно. А если твоя жизнь зависит от количества патронов в подсумках, то ты не можешь отпустить себя. Нигде, никогда не можешь. Разве что опрокинуть полстакана виски, а после чувствовать, что все в мире постепенно наливается для тебя тупостью и безразличием – даже собственная боль.

У них не получалось иногда жить, как все живут – они все это перепробовали, все эти карты и волейбол, и толку никогда не было. В любой момент времени ты все равно помнишь, кто ты и где находишься, и все равно должен шевелить мозгами, принимать решения, жить, наконец.

Именно поэтому лежать на солнышке было приятно. Лежать, расслабив будто пережженные напряжением мышцы, греться, закрывать глаза, задремывать и снова сознавать происходящие, словно качаясь на волнах тепла и безопасности…

Рико все так же сидел у камина, вполоборота к лейтенанту, полузакрыв глаза. Он любил глядеть на пламя и мог предаваться этому занятию бесконечно долго. Рико – это был именно тот человек, который из них всех лучше прочих умел наслаждаться моментом. Внезапным солнечным лучом, попавшим на щеку, первой маргаритке, нежданной печенюшке, завалявшейся в хлебнице, чистому звуку хорошо смазанного затвора, вкусу морской соли на губах, которую ветер доносит к ним из побережья... Рико был тот самый человек, который плевать хотел на правила жизни. Который без малейшего сомнения съест мертвечину, если другой еды не будет, использует откровенно женский гель для ванны, потому что ему понравился запах, и будет рисовать детскими карандашами цветы, потому что это красиво и приносит ему удовольствие. Он любил жизнь. Кто, казалось бы, не любит, но Рико был к ней особенно внимателен. Он старался ничего не упускать из того, что ему выпадало на долю. Плевать ему было, делают ли так другие или нет, принято это или не слишком – он ловил ртом капли дождя, а после валялся в мокрой траве, зарывался в осенние листья и с удовольствием лез в воду при любом удобном случае. Он просто жил. Иногда казалось, что он боится что-нибудь пропустить, остаться в стороне, отстать, быть забытым во вчерашнем дне. Как будто прежде все эти простые вещи были ему недоступны, и он наверстывает упущенное… Может статься, так дела и обстояли: никто из них не знал, что было с Рико до того, как он попал к ним. Когда Рико появился на их базе, восторга это событие у лейтенанта не вызвало. Как не возникло и сомнений в том, кто будет расхлебывать эту забористую солдатскую кашу, заваренную командиром. Да и сам Рико, похоже, в восхищении не пребывал, если вспомнить хотя бы то, что он пытался загрызть любого, до кого дотянется…

Ковальски мимолетно поджал губы, рассматривая — за неимением иных объектов — лицо сослуживца. Со стороны казалось, что он дремлет, но глаза поблескивали, ловя отсветы пламени.

Подрывник почувствовал его взгляд, но не стал поворачиваться. Что толку суетиться и проверять, как подействовало «спасение» на его жертву, прошло еще слишком мало времени. А он по себе знал, что его нужно больше, когда необходимо прийти к какой-то определенной мысли или к чему-то привыкнуть, или хотя бы во что-нибудь поверить…