Штормовое предупреждение

– А почему еще? То есть – существует причина и посущественнее?

– При всей своей меланхоличности, Ковальски, в первую очередь, военный инженер. И изобретает оружие. Любит оружие. Превращает в оружие практически что угодно, что попадает ему в руки. Понимаешь?

– Не очень.

– Ученые по всему миру изобретают самые разнообразные вещи, от эргономичных столовых приборов из нового сплава, до магнитных транспортных путей. Каждому интересно что-то свое, он концентрируется на задаче, и его редко можно отвлечь. Ковальски с радостью возмется за любой проект. Любой, понимаешь? И через небольшой промежуток времени проект этот придется засекретить. Его эргономичными вилками можно будет убивать.

– А Прапор?

– Вот разве что он. У него есть шанс жить дальше нормально, и, думаю, рано или поздно Прапор им воспользуется. Поможем ему с иммиграцией, сменит имя, гражданство, и все обойдется.

– Ковальски говорил, что у него тоже были какие-то проблемы, до того как Прапор попал к вам…

– Марлин, на будущее: видишь человека в военной форме – знай: у него есть какие-то проблемы. По доброй воле сюда не идут.

– А как же всякие там долг, честь, дух приключений? Ты же любишь дух приключений, Шкипер?

– Люблю ровно настолько, чтобы между станком на заводе с шестидневной рабочей неделей и постоянной возможностью получить пулю в башку – выбрать второе. Рико оказался здесь, потому что это лучше, чем одиночка в психбольнице. И заметь, он адаптировался и бывает вполне адекватным. Да, не говорит, на людей иногда кидается, но по сравнению с тем, с чего он начинал, это просто слезы. Ковальски я подобрал в одном местечке, где мы пересеклись случайно, и я по сей день ума не приложу, как его туда занесло. Он полезный и нужный член нашей команды. И адекватный. Был, пока мы не переехали сюда, и он не встретил эту пловчиху.

– Дорис?

– Да, Дорис. Господи, она мне даже в кошмарах снилась, ты не представляешь просто… Однажды приснилось, что она стала “Доктором Зло” вместо своего братца, а я вместо чего-то умного ей говорю: “Нет, нет, Ковальски не должен об этом узнать”…

Марлин вообразила жизнерадостную, женственную Дорис в роли вселенского злодея и не удержалась от смеха.

– Вот-вот, – кивнул ей Шкипер. – Я вообще такой подставы как-то не ожидал. У этого парня была подружка, и я думал, что жизнь прекрасна. А потом оказалось что они столько времени морочили мне голову, а встречались, чтоб пожрать креветок и посмотреть лекции по астрофизике. Ну нормальные, нет?! Два… аналитика!

– О? – Марлин старалась не уводить беседу в сторону: ей было интересно послушать версию так сказать «другой стороны», потому как прежде она слышала только рассказ самой Дорис.

– Да. Но та хотя бы была такая же чокнутая, как мы все. А Дорис – нормальная.

– Что значит «чокнутая», Шкипер?

– Ты смотрела «Шерлока ВВС»?

– Конечно.

– Вот мой лейтенант с этой чокнутой как Шерлок и Ватсон.

– В смысле… – Марлин замялась, но все же произнесла первую пришедшую ей в голову ассоциацию вслух – Все думают, что они спят, а они не спят?

– Не тот Ватсон, – отмахнулся Шкипер. – В смысле, как Шерлок и Мери. Вообще отношения друг к другу не имеют, но она отправила его в ургентную хирургию. Лучше уж Дорис, честное слово.

– А ты говорил с ним? Что он так вцепился?

Шкипер оскорбительно расхохотался.

– А ты, стало быть, думаешь, что он знает?.. – махнул он рукой – Как же. Держи карман шире. Он тебе про торсионные поля разжевать сможет или там про сингапурность… нет, это как-то по-другому называется… но только не про то, почему кто-то что-то чувствует. Обратная сторона медали!

– Дорис считает, что он милый, но на этом и все. Она хорошо к нему относится

– Но на этом и все, – повторил слова собеседницы Шкипер. – Я понимаю. У нее другой вкус на парней, ее право. Но вся эта история зашла слишком далеко: сначала курс антидепрессантов, потом та история с Паркером, а теперь, как будто прочего мало было, еще и ее братец!

– Но... Только погоди не ругайся сразу!.. Я хочу сказать, что у нее вполне приличный брат...

– Жалеешь его? – серьезно нахмурился Шкипер.

– С чего ты взял?

– Все жалеют. Бедный мальчик, неходячий, а такой талантливый… Я наслушался. Я этого мальчика знаю давненько. Мы с ним познакомились раньше, чем с Ковальски, а это показатель. Я его еще с обоими глазами помню, мальчика этого… Голая видимость, Марлин. Фикция. Фальшивка. Знаешь, как говорят: “Никогда не суди людей, если не знаешь всей истории”. Блоухол вырос в нормальной, благополучной семье. Всегда был талантлив, хорошо учился, все схватывал на лету. Победитель олимпиад, гранты получал, гордость семьи. В двадцать пять докторскую защитил. Все им восхищались – и все жалели, что он такой светоч, а вот прикован к креслу… А у меня нутро на таких типов чуткое. Я давно его подозревал, выслеживал, пока не поймал за хвост. За это он на меня и взъелся. Привык, понимаешь, быть самым лучшим, самым умным, непререкаемым авторитетом, а всех прочих считал так, мелкой сошкой где-то под колесами его каталки… Он привык быть гением, понимаешь? И ужасно удивляется, когда его обламывают.

– А его обламывают?

– Не то чтоб я много понимал из их с Ковальски трепа, но кажется, да, это бывает. И это бесит Блоухола. Сейчас-то расклад изменился, и он – любимый братик божественной Дорис, с которым, как и с ней, надо носиться, как дурень с тухлым яйцом… А сам Блоухол еще со времен его проекта «Дурные вести» на Ковальски косо смотрит. И как по мне, спит и видит, как переплевывает его по всем статьям.

– Ну, если он и правда гений…

– Марлин, гениев на свете много. Наверное, я сейчас Америку тебе открою… Или наоборот, порушу все шаблоны. Но людей, способных на великие дела, в мире миллионы. Не всем везет, как Блоухолу. Не у всех есть возможность учиться, не всех поддерживают их родные. Блоухол имел возможность спокойно изучать то, что хотел, принимать участие в конкурсах, получать за это деньги, а после использовал их для обустройства базы, напихал туда крутой техники, нанял штат подручных и стал богом этого мирка, собирая там свои адские электровеники… А мой лейтенант клепает то же самое на коленке в подвале, при свете настольной лампы в сорок ватт и допотопными инструментами. И никто его в этом никогда не поддерживает. Даже я через раз. Давай, расскажи мне о равных возможностях…

– Ты сам сказал, что твоего лейтенанта в приличные научные лаборатории пускать нельзя и что там от них рожки да ножки останутся…

– Рожки, ножки и мощные крутые штуковины, Марлин. А это большая разница.

А ведь Блоухола не раз ловили за руку, но всегда жалели. Молодой, глупый, юношеский максимализм у него, несчастный ребенок… А Ковальски никто жалеть не будет, если он разнесет какое-то НИИ. Он здоровенный двухметровый спецназовец, чего его жалеть-то? Его, как ломовую лошадь, еще и нагрузят чем-нибудь… Или он сам себя нагрузит. К черту обед, у нас проект... Тьфу!

– А это еще зачем?

– Видишь ли, ему отчего-то кажется, что, если он будет игнорировать еду, это как-то повлияет на его работу.

– Сделает ее лучше?

– Нет. Что мы будем думать что-то вроде: он даже не ест, видимо это что-то и правда важное. Но истина заключается в том, что мне плохо от самой мысли о чужом голоде или бессоннице, потому что я сразу примеряю это на себя. И думать, что я могу здесь что-то изменить, но не суметь в итоге впихнуть в него и ложки – это паскудно. Он заставляет меня чувствовать себя комендантом концлагеря – ты ведь слышала, что он говорил Блоухолу, верно?