Штормовое предупреждение

Он это знал хорошо настолько, что смог когда-то убедить даже самого себя. А это было не так-то легко. Он ведь считал, что знает, как мир устроен. Довольно просто, если говорить начистоту. И чего ожидать от нового места, он знал. Его перевозили иногда из одного пункта в другой, и всегда повторялось одно и то же. Его запирали в пространстве, откуда не было выхода, и где он не мог его сам себе создать, держали там, кололи что-то, от чего мир плыл в глазах, голова шла кругом, выворачивало все нутро, а место укола иглой горело, будто та была и правда раскалена. Иногда били. Иногда располосовывали, чтобы поковырять внутри. Он понятия не имел, для чего все это делается, но привык к этой обстановке – запаху кварцевания, яркому свету многоглазой лампы над столом с зажимами для рук и ног, к людям, чьих лиц он не мог видеть из-за масок и очков – они превращали своих обладателей в каких-то нечеловеческих существ, и становилось не так страшно. От нелюдей можно ждать чего угодно, куда хуже, когда осознаешь, что ты в руках своих собратьев…

Поэтому, когда его посадили в новый бокс, он не удивился. Опробовал стены и замок на прочность, убедился, что и отсюда нет выхода – а потом зарычал на первого же, кто к нему сунулся, собираясь дорого продать свою свободу. В него выстрелили парализатором – тоже старый прием – и он только со стороны мог бессильно наблюдать за происходящими событиями.

В его нутре засело несколько кусков свинца, и он чувствовал их – они ужасно мешали, причиняли боль и неудобство и вызывали иллюзорное ощущение того, что, если постараться, сжать порванные мышцы, можно выдавить эту дрянь из себя во внешний мир.

Новый операционный стол, старая лампа с одним слепым глазом и пятью зрячими. Силуэт врача – он натягивает на лицо маску, как преступник, скрываясь от взгляда пациента, и надевает перчатки, с мерзким резиновым звуком, такие бледно-голубые, отвратительные, холодные…

Он зарычал снова. Парализатор не давал ему вскочить, не давал ринуться в бой, но он не заставит его сдаться, замолчать и позволить делать все, что в голову придет!..

Человек в белом халате, с бельмами очков вместо глаз, бесцеремонно срезал с него остатки одежды. Смочил в едко пахнущем спирте кусок ваты и быстро стал касаться ею – белый комок словно клевал тут и там.

Он знал, что это значит. Знал и попробовал забиться, отползти, спрятаться, найти убежище. Хотя бы перевернуться на бок, чтобы не лежать беззащитным животом вверх. Потому что еще минута – и скальпель, холодная узкая боль, укусы щипцов по живому мясу… Он знал.

Человек в белом халате положил ему руку на лоб, заставив задрать голову – для этого ему пришлось приложить немало усилий – и всадил шприц.

Он завыл. Иголка проходила все глубже, увеличивая и без того достаточное количество боли, будто и без того было мало…

Счастье этого бельмастого, что он не держит руки возле лица своей жертвы, не то остался бы без пальца.

Металлический звон инструментов – стальных, в стальном судке – донесся вдруг откуда-то издалека, как будто из другого мира, по ту сторону реальности.

Может, он умер, наконец? Все это закончилось, он теперь свободен? Может, он даже сможет свернуться и лечь удобно? Или… Невероятно, конечно, но вдруг? – или даже пойти туда, куда он сам захочет?

Но едкий запах больницы не отпускал его. Держал, как якорный канат, не давая от себя избавиться, закрыть глаза и уплыть.

Он слышал писк приборов и голоса откуда-то со стороны:

– Он под общей анестезией?

– Если бы. У него бешеный метаболизм. Ему просто не больно, но он слышит.

Во рту странный привкус. Голова кружится, и пять глаз лампы кажутся каким-то ущербным соцветием. Или созвездием – он их много повидал на своем веку, все однообразные. Эти звезды на небесах всегда держались своих однажды выбранных и никогда уже не меняющихся мест. И они всегда предрекали ему одну и ту же судьбу.

Он закрыл глаза и увидел – или ему показалось, что он увидел – нескончаемые прозрачные фигуры, ловящие боками свет. Они наплывали одна на другую, вытесняя то вперед, то наоборот, зажимая сзади товарок, надувались или моментально опадали и блестели, словно мокрые. Тянули шейки вверх, как цветы. Сколько он уже не видел цветов?..

А потом что-то встало в его голове на место, и он понял, что все это время его немигающий взгляд был устремлен на полку, заставленную склянками с лекарствами. Он лежал на боку. На боку! Это было почти нереально. Он попытался сжать и разжать руку – та слушалась, и он нащупал пальцами край тонкого одеяла. Кто-то укрыл его. Здесь, в подвале, было прохладно, и на него положили этот кусок тряпки, чтобы не дать добраться холоду. Невообразимо. Он оперся на локоть и понял, что сесть может, но и не может тоже. Может – потому что его тело свободно, а не может из-за слабости. Торс перетягивала тугая повязка. Бинт. Чистый. Новый. Из упаковки – он чуял запах до сих пор, несмотря на пропитавшие его кровь и лекарства. Желая убедиться в правильности своих наблюдений, он чуть сменил точку опоры, высвобождая одну руку и прикасаясь к перевязке. Недавняя.

И ему не больно. Этого он никак не мог осознать. Это было невозможно, потому что есть такие понятия, как причина и всегда следующее за ним следствие. Уроненный предмет всегда упадет наземь, солнце, взойдя, опустится за горизонт, и так далее. И если он был на операционном столе, то ему должно быть больно. А ему не было. Он не чувствовал ни тех мест, где в нем побывал ланцет, ни тех, где игла, и даже не ощущал застрявших свинцовых кусков внутри.

Мелькнула смутная догадка – он под чем-то и не ощущает боли. Он тут же укусил себя за руку, чтобы проверить это. Боль была. Самая настоящая, ее бы он узнал всегда.

Повернуться бы… Посмотреть, что у него за спиной. Но это тяжело, надо приподняться, а сил для этого нет, и мешает повязка. Поначалу подумалось – может, он привязан к столу? Но нет, ничуть не бывало. Стол сам по себе, а он – сам по себе.

Загадка была необъяснима.

Потом он услышал, как открылась и закрылась дверь, в помещение ворвался посторонний, не больничный запах, и он не сразу понял, что это такое. Забыл, как пахнет еда.

– Ты проснулся, – услышал он голос со стороны. Это был не вопрос, а констатация. Он сморгнул. Сам он не был уверен, что проснулся. Было похоже на то, что он все еще спит.

– Покажись-ка, – его взяли за подбородок, и он рефлекторно зарычал, отстраняясь. Чужая рука, холодная, незнакомая, выпустила его от неожиданности, но тут же попробовала еще раз.

– Покажись, покажись, я не сделаю тебе ничего плохого.

Он так удивился, что пропустил момент и позволил обладателю руки повернуть его лицом к свету.

– Что-то ты мне не нравишься, – хмыкнул этот человек. А он вдруг осознал, что видит перед собой. Белый халат, вот что. Человека, в белом халате. Медика. Опасность. А на рывок нет никаких сил. Чем-то накачали, тут и сомневаться не приходилось, недаром он чувствует себя таким вареным...

– Похоже, у тебя жар, – отметил человек в белом халате. Наклонился – для этого ему пришлось согнуться едва ли не пополам – и попробовал его лоб губами.

Он лежал потом всю ночь – час за часом, глядя в темноту и ничего перед собой не видя. Ему хотелось потрогать это место, там, на лбу, и он боялся смазать ощущение. У него раньше никогда не было ничего подобного. Он подумал, что это уловка, чтобы он ослабил внимание, поддался – и вместе с этим спорил с собой и доказывал, что нет.

Разве такое может быть уловкой? Разве он не знает, какие уловки бывают? Разве не вся его жизнь пересыпана ими? И это, сегодняшнее событие, совершенно не похоже на них.