Штормовое предупреждение
Шрифт:
– Рико, – позвал он. Подрывник с готовностью навис над ним: ждал. Лейтенант чувствовал на себе его прерывистое дыхание. Выпростал из-под одеяла слабую еще руку, и Рико, большой, сильный Рико, который легко бы мог скрутить его в узел, сам сунул под нее голову и прикрыл глаза, заранее на все согласный. Ковальски видел его профиль. Дрожащие ресницы на напряженных веках, потемневший шрам. Напряженные же губы, плотно сжатые — Рико никогда не кусал их, когда волновался. Лейтенант слабо сжал пальцы, скорее намечая движение, нежели совершая его. Подушечками коснулся теплой чужой кожи. Рико подавил с усилием дрожь. Он явно не этого ждал.
– Спасибо, – наконец выговорил Ковальски.
Рико поднял веки – каким-то странным движением, слишком медленно, как будто поднимал тяжелые бронированные щиты с ворот бункера. И, безо всякого предупреждения, неожиданно
То, что Рико – теплый, эмоциональный, то, что он... Витальный, – слово наконец-то нашлось на самом дне врачебного лексикона Ковальски, – он знал всегда, конечно. Но он никогда не думал о том, что Рико обратит все это на него. Что Рико может обратить. И это придавало всем его качествам совсем иную... цену.
Никакого понятия о личном пространстве. Никогда. Рико ко всем лез очень близко. Еще и потому всегда подступал вплотную, что так его было куда сложнее атаковать, а вот сам он вполне мог нанести удар.
Все это конечно да, но язык на его ухе, Господи боже ты мой, так не спеша, так бережно… Ковальски почувствовал, что у него снова рвет крышу. Не от физического желания, не от долгожданной разрядки, а от того, что во все это вкладывает другой человек. Это было до того непривычно, волшебно, непередаваемо, что он растерялся. Понятия не имел, что с этим делать, потому что не был готов к такому повороту событий. Всегда все продумывал наперед, зная за собой, что в экстренной ситуации вряд ли быстро сориентируется. Даже самые невероятные вещи он подвергал анализу, в расчете на это самое туманное будущее. Но к такому… К такому он готов не был — потому как никогда не рассчитывал ни на что подобное. И не представлял, что с этим можно делать. Как реагировать. А соображать было предельно сложно, особенно в те моменты, когда Рико так медленно водил языком по его коже…
«Ладно. Это может быть неправильным, – сказал он себе. – Я не возьмусь утверждать». Он понимал, что тянет время. Что ему просто приятно это все. Да, странно, да, не так, как он всегда думал, но тепло, черт подери, тепло и нежно, а что он еще, пропади все пропадом, просил у вселенной, как не это? Мир, должно быть, с ума сошел, если из всех людей, этих чад господних — и куда только родитель смотрит?! – всех этих семи миллиардов один только Рико…
Кажется, он действительно невыносим. Он не заслуживает всего этого. Думает о себе, и о том, как ему от всего происходящего. Но не думать не может – Рико делает ему хорошо, так хорошо, как никто никогда не делал, и он не может игнорировать это.
Ковальски почувствовал прикосновение к горлу и сильнее задрал подбородок. Даже если маньяка сейчас накроет, и он полоснет его ножом, соблазненный пульсацией крови в жилах, даже так будет лучше, чем вчера... Но Рико только касался его, изо всех сил стараясь не доставить неудобства. Его рука опустилась с горла ниже, ищущая и будто живущая собственной жизнью. Подрывник сомневался, борясь сам с собой и, наконец, то ли приняв решение, то ли наплевав на все решения скопом, положил ладонь на грудь лейтенанту, напротив сердца. Прижал ее с силой там, где напарнику было так горько, а сомкнутыми губами гладил ему ухо, и в том, что он одним и тем же жестом хотел что-то сказать Ковальски и отшибал тому понимание напрочь, была глубочайшая ирония.
Нормальные люди никогда не обращались с ученым подобным образом. И где здесь логика? Почему на всем белом свете самым нежным, самым осторожным с ним был сто килограммовый громила с поехавшей крышей?..
Рико, не чувствуя сопротивления, взял его ухо в рот. Сжимал добычу губами, легонько покусывал, трогал языком, понемногу отключая старшему по званию мозги.
Теплая ладонь на его груди, теплое дыхание с ним рядом. Он должен совершить над собой усилие, должен осознать происходящее…
Как же это все объясняется? Как бы все это пояснить?.. Хотя бы себе – главное себе, а там можно и другим… Каковы там Джокьякартские принципы? Как это нынче называют? Пансексуальность, нет? Квир?.. Гендерное-что-то-там-определение… Ох господи, его ухо…
Ковальски поймал себя на том, что ему действительно плевать, как такие действия могли бы быть истолкованы. Чисто в теории знал, что зачастую мужчины избегают однополых контактов, не желая терять своей маскулинности. Но черт подери, какое отношение
к этому понятию имеют личные предпочтения? То, с кем ты строишь отношения, мужчиной тебя не делает. Делает то, как ты их строишь, и еще много другого делает, что не относится к сфере личной жизни вообще. Он сам – военный, чье существование связано с постоянной опасностью и с тем, чтобы не подвергать оной жизни других людей. И руки у него из плеч, он вполне в состоянии с бытовыми поломками разобраться, и голова на этих его плечах, если уж на то пошло, имеется, и вроде бы недурная. И все это не свалилось на Ковальски с неба, а являлось итогом многолетних усилий. А усилия, в свою очередь, уже могли составить ему характеристику.Он твердо знал об этом, как о присущих ему неотъемлемых частях его личности, как знал и то, что они не исчезнут, если Рико приласкает его ухо еще раз. Если твои поступки не делают тебя мужчиной, то и ничего другого не сделает, и уж тем более никак не повлияют на положение дел твои предпочтения в том, с кем тебе тепло... Да, конечно, обычно так не поступают, но он, черт побери, ученый. И ему, как ученому, претит мысль отказывать какой-то гипотезе в праве на существование только потому, что «другие так не поступают».
На гендер плевать, но между ними никогда не было ничего, что бы могло намекать… Они всегда были просто друзья. Надежные, готовые протянуть руку помощи, что бы ни случилось, они…
Рико обнял его сзади, выпустил пылающее уже ухо и потерся лбом о бледнокожее плечо. Да. Окей. Обычно друзей связывают вещи попроще. Общие интересы, общее дело, общие взгляды на жизнь и принципы… Их двоих связывало ощутимо большее. По роду деятельности так уж произошло, что было, чему связать. Обо всем, что они пережили за все годы, и не вспомнить. Но ему никогда не приходило в голову оценивать это как-то по-особенному, видеть во всей этой непрекращающейся катавасии нечто большее, нежели надежное сотрудничество. Отряд и отношения внутри отряда были чем-то знакомым и привычным. Чем-то, что существовало всегда, и нечему было тут удивляться. Это же его отряд. Он привык к тому, как всегда дела обстоят, и просто никогда не задумывался над ними – до того момента, как Рико не показал ему, что и над этим тоже можно покумекать.
Правильно ли это все? Настоящее ли это все? То, что сейчас так щедро отдает ему Рико, без счета, без оглядки? Все это, чего не отдавал никто и никогда, не так, не настолько… Как ему это все понимать? Как ему понимать Рико? Как ему самого себя понимать, в конце концов? Особенно сейчас, когда он малодушно понимать вовсе не желает. Всегда считал себя человеком с принципами, и вот, стоило его чуть-чуть погладить – и все. Веревки можно вить.
Рико еще раз ткнулся ему в плечо, снова, как и прежде, выражая этим и свою симпатию, и то, что он подчиняется, и то, что доверяет. Потерся лбом, и Ковальски, совладав, наконец, с непослушным телом, нашел в себе силы поднять руку и потрепать его по загривку. Рико прижался к нему теснее, а потом поднял голову и улыбнулся — робко, неуверенно и беззащитно по-детски. Ковальски подумал, что это, наверное, что-то безумное, и возможно он совсем чокнулся, но это выражение на грубом лице доставало до его нутра. Он чувствовал к подрывнику сейчас признательность, смешанную с целым букетом необъяснимых для него новых ощущений. Он даже не думал, что может столько всего переживать!.. И не было боли. Рико принимал его сейчас. Таким, какой он есть, принимал. Не желая ничего, кроме него самого. Отбрасывая в сторону его знания, его навыки и даже его имя. До имени Рико не было совершенно никакого дела: один набор звуков или другой, какая, по сути, разница? Для него все, что человеку присуще, сливалось в неделимый образ, такое простое и понятное для Рико “ты”. “Ты” – было для него все, что нужно. Просто “ты” – он касался собеседника, обозначая, кого имеет в виду, и Ковальски давно привык для Рико этим простым исчерпывающим «ты» быть.
====== Часть 23 ======
Подрывника и теперь не беспокоило, как зовут человека, которого он держит в объятиях – ему было достаточно того, что сам он может отличить его от прочих, узнать его индивидуальность среди иных индивидуальностей. Его не интересовало даже чужое прошлое. Все это ему было просто не нужно, и он отшвырнул бесполезную шелуху прочь, освобождая от нее того, кто его интересовал.
“Это оно и есть”, – подумал лейтенант. Это оно самое. Он хотел, чтобы его принимали, не цепляясь за все, что он присовокуплял к своей личности, но при этом не отвергали все это. Как этот дикарь теперь.