Сильная и независимая

— Вроде обошлось.

Лишь после этих слов Наумов отталкивается от стены и делает шаг к кровати. Невольно отмечаю, что ступает он тяжелее обычного. Как будто окончательно выдохся, или… крепко выпил. Да ладно! С чего бы вдруг? И сколько, учитывая его впечатляющие габариты, он вообще должен принять на грудь, чтобы вот так поплыть?

Пока я отчаянно соображаю, что происходит, Наумов садится рядышком и касается широкой ладонью моего покрытого нервной испариной лба. В другой руке он держит стакан с виски.

— И правда. Ты не горячая.

— Ну, это же хорошо? — настороженно кошусь на стакан.

— Да. — Наумов потирает шею лапищей. — Хорошо…

И что теперь? Почему он не уходит?

— Я должна извиниться…

— За что?

— За доставленные неудобства.

— А, это… Пустяки. Выпить хочешь?

Еще? Он шутит?

— Мне, наверное, нельзя — я же приняла антибиотики.

Наумов кивает и, не отводя взгляда, делает глоток. Очень странные меня охватывают в этот момент ощущения. Очень… Я же взрослая, состоявшаяся, повидавшая много всякого тетка. А рядом с ним весь мой опыт превращается в пыль. Я чувствую себя сбитой с толку, совершенно неискушенной девочкой.

— М-м-м…

— Слушайте, — нервничаю я, — Наум Наумыч, у вас все хорошо?

— А? Да-а-а. Да. Более чем. Так, просто вспомнилось.

— Вспомнилось? — теряюсь. — Что-то неприятное, да?

Наумов поднимается, но вопреки моим предположениям, не собирается уходить. Вместо этого он медленно шагает к окну, заслоняя своей медвежьей спиной проникающий сквозь стекло свет.

— Просто струхнул, что опять не успею. Только свыкся с мыслью, что обошлось, а тут кровища…

Я висну, не совсем понимая, за какую фразу мне уцепиться. Что главное в его словах, что второстепенное — совершенно ведь непонятно. Зато абсолютно ясно, что никто не даст мне другого шанса разобраться.

— Опять? — сглатываю, чувствуя, как голос слегка дрожит.

— Стася не рассказывала, как умерла ее мать?

— Нет.

— Во время ограбления. Какое-то, блядь, дежавю.

Охренеть! Мне даже представить сложно, что он сейчас чувствует. И дело вовсе не в том, что это была я… С таким же успехом на моем месте мог оказаться кто угодно. Его бы, один черт, триггернуло.

— Господи! Извините, — шепчу я и, придерживая ноющий бок, с трудом сползаю с кровати. Адреналин, который раньше глушил боль, схлынул, и теперь каждое движение — мука. Подхожу к Наумову, едва переставляя ноги, скрюченная, как старуха.

— Да что ты все извиняешься? — резко оборачивается тот и вдруг, качнувшись, хватается за стену. Хорошо, успеваю его придержать, удачно нырнув под руку.

— Вам плохо? Сердце, да? Давайте сюда…

Каким-то чудом оттаскиваю Наумова к кровати. Помогаю ему прилечь, хотя этот придурок пытается от меня отмахнуться и что-то бормочет про мой пострадавший бок.

— Быстро лег! — мой голос звучит неожиданно властно. А что? Я ему не эскортница. Я, прежде всего, мать, и уж что-что, а обращаться с капризными мальчиками я умею.

Наумов удивленно моргает. И, кажется, больше от этого удивления, чем от угрозы в моем голосе, послушно укладывается на лопатки.

— Где твой телефон?

— На кой он тебе?

— Позвоню твоему другу-доктору.

— Он хирург.

— Ну, поди, разберется, что делать. Так где?

— Мне уже лучше, — морщится, растирая пятерней грудь. Пальцы у него крупные. Длинные и сильные, с ногтевой пластиной красивой формы.

— Вот упрямый баран! А если у тебя инфаркт, м-м-м?

— Стася останется богатой наследницей, — иронизирует Наум.

— Ты сейчас шутишь?

— О том, что я богат?

— О том, что тебе плевать на свою жизнь!

— Нет, почему же? Она меня вполне устраивает.

— Тогда тем более! — рявкаю. — Давай вызовем врача.

— Я здоров как бык.

— Ага. Я вижу. Ты вообще в курсе, что инфаркт в последние годы сильно помолодел?! Непонятно, как я сама с ним не свалилась, когда Сёма… — замолкаю, содрогнувшись от накативших совершенно некстати воспоминаний.

— Да уж… Денек сегодня… Марс в Козероге, что ли?

— Если интересно — могу спросить.

— А? — Наумов смотрит на меня так, будто прослушал часть разговора.

— Про Марс в Козероге. У меня подруга спец в таких делах. И на картах раскинуть может.

— Что же твоя ясновидящая подруга не предупредила тебя о рисках?

— Ну… Это же в том числе искусство трактовки.

— Только не говори, что всерьез веришь в эти бредни.

— Эй! — притворно-обиженно возмущаюсь я. — А кто первым вспомнил о козерогах?

— Да это я так. Пришлось к слову.

— А я уж думала, ты и правда из тех сильных мира сего, кто без экстрасенса и шага не ступит.

— Я — технарь. А значит, материалист до мозга костей.

— А я… — вздыхаю, устраиваясь поудобнее. — Да честно говоря, тоже в Леркины предсказания не особо верю. Но знаешь, иногда они приходятся очень кстати.

— Например?

— Ну, это как волшебный пендель в момент сомнений. Плохое — игнорируешь, а хорошее берешь на вооружение, подсознательно программируя себя на успех. В этом плюсы магического мышления, — пафосно заканчиваю я.

— Прямо так и программируешь? — улыбается Наумов. Подвисаю, вдруг осознав, что в какой-то момент этого странного разговора мы улеглись на противоположных концах кровати и вот так, будто это нормально, его продолжили…

— Конечно! — оживляюсь я, стараясь не выдать неловкости. — Вот, например, говорит Лерка, что вторник — отличный день для переговоров. Мы со Стаськой назначаем на вторник свою презентацию и, уверенные в том, что все пройдет наилучшим образом, блестяще ее проводим.

— От скромности ты, Юлия, не умрешь. — Усмешка Наумова становится шире.

— А что, неправда? — горячусь я, поднимаясь на локте, и… морщусь.

— Болит? — удивительно мягко интересуется он и, к изумлению, легонько касается моего многострадального бока.

— Терпимо.

— Так значит, вашему успеху способствовали звезды?

— Конечно. — Руки он не отводит, и мой голос от этого сипнет.

— А я-то думал, — Наумов сощуривается, и в уголках его губ мелькает почти незаметная улыбка, — о чем-то более прозаичном: бессонных ночах, потраченных на подготовку.